ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Сергей

Мы с бывшим мужем Марины институтские однокашники. Учились на одном факультете, жили в одном общежитии. Хорошо знали друг друга, были в приятельских отношениях, но не более того. Судьба развела нас на распределении: он остался в городе нашего студенчества, а я, как непоседа и мечтатель, уже распробовавший романтику в стройотрядах и производственных практиках, подался на тюменские севера добывать нефть-газ. Здесь несколько лет работал по специальности, вкусил все прелести свободной жизни – повседневный экстрим, с лютыми морозами, полярными днями и ночами, быт в вагончиках и общежитиях, на трассах и строительных полигонах. Непременная особенность “по производственной части”, составлявшую более чем половину моей жизни, – автономные источники электроснабжения, когда население полностью зависит от надежности небольшого дизеля или турбины, – то, что трудно представить жителю мегаполиса, для которого электричество рождается из выключателя, а вода из крана. Северное бытие, формирующее соответствующее сознание – и бесспорное название сей “форме” еще не придумано, – это отдельная тема, я ее, как правило, не развиваю с неосведомленными собеседниками, ибо моё долгое разжевывание сути вопроса может быть воспринято как само-воспевание – эдакая бравада парня с Клондайка, которому больше нечем похвалиться.

Да и на самом деле, для любого человека “экстрим” после первого же года становится обыденностью, и дух страдальчества и героизма (для кого как) выветривается начисто. Селезни обзаводятся уточками и вскоре на свет появляются настоящие северяне, без комплексов исключительности.

Потом моя жизнь сделала небольшой зигзаг. Во мне прорезался небольшой талант по части слаженного написания текстов на производственную тему, и я поменял буровые вышки, трубопроводы, линии электропередач, в их физическом воплощении, – на “перо”, печатную машинку, а позже на компьютер – стал описывать проблемы и достижения топливно-энергетического комплекса, работал в ведомственных изданиях, поначалу только бумажных, а затем и электронных. Жена позже утверждала, что именно с приобщения к промышленной журналистике я из “лирико-ироничного” быстро стал превращаться, мало того что в “заштампованного”, – сначала в саркастичного, а потом и вовсе циничного человека. Она объясняла это тем, что “занимаясь писаниной” я вынужден был узнавать больше, чем положено нормальному человеку. И, по ее мнению, именно это изменение “нормального естества”, оттолкнуло меня от нее, точнее, я стал постепенно отходить…”куда-то вдаль”. Надо сказать, что подобное объяснение моей бывшей супруги, с которой у нас так и не случилось детей и которую я уважал как человека, мною воспринялись с благодарностью, иначе пришлось бы многое объяснять ей из того, что объяснить невозможно.

Недавно я уехал с Севера – “на Землю” (терминология северных широт), туда, где живут “нормальные люди”. Случайность ли в том, что в качестве “Земли” я выбрал мегаполис областного масштаба, где когда-то получил образование, откуда ушел во взрослую жизнь, при том что родных мне людей, даже по части однокашников, в нём уже нет (одних не осталось, вторых не отыскать)? Нет, выбор осознанный: мегаполис – ровно настолько чужой для каждого жителя, насколько и свой или, точнее, нейтральный, пригодный для жизни. В провинции же всё обострено: свой – чужой, коренной – пришлый. А в моем возрасте обострения ни к чему. По части работы ушел на вольные хлеба, и теперь изредка, но пока еще плодотворно, пишу в ведомственные СМИ, в основном по разовым заказам.

При выполнении одного такого заказа я и встретился с Сергеем, мужем Марины, моим бывшим студенческим приятелем, – то есть случайно. Я посчитал эту случайность ценной, так как, кроме того что не было ни одной родной души в этом городе, – весь окружающий мир был, по сравнению с миром молодости, уже совершенно другой – чужой и чуждый. В моём телефоне, в разделе “Друзья” появился первый “местный” номер.

Сергей сразу пригласил меня домой, познакомил со своей милой приветливой женой. Мы просидели весь вечер втроём. Вспоминая студенческую молодость, грустили, а разговаривая на общие темы, “ни о чём”, – хохотали. Затем Марина ушла спать, и ночь мы досиживали уже вдвоём, переговариваясь шёпотом – уже о том из прошлого, о чём жёнам знать не обязательно.

Утром Сергей был серьёзен, говоря о том, что “понял меня”: дескать, я на своём Севере жил в режиме “отложенной жизни”, и вот то, что откладывалось, наконец случилось. Что оттуда корни вырваны, а здесь еще не приросли, “поэтому нужно торопиться” – обзавестись постоянной женщиной, лучше женой, родить ребёнка, начать строить дачку, и всё в таком роде.

– Иначе погибнешь! Нет, не физически, конечно, дай бог тебе здоровья. А просто будешь жить как растение. Давай, мы тебе подыщем пару! Нет, правда, не смейся, не маши рукой, тебе ведь не весело, меня не обманешь, я ведь тебя еще “тем” знаю. Я поговорю с Маринкой, у нее на работе есть приличные разведёнки! Да, с детьми, один-два. Так это и лучше. Плюс свой, старик, свой, свои, пока не поздно! У нас вот с ней, видишь, как… А!..

Я уходил, отказываясь от продолжения бузы. Он крикнул уже вслед, когда я спускался по лестнице:

– Я поговорю с Маринкой!

Сергей до последних дней работал инженером-диспетчером на узловой электрической подстанции, обеспечивающей электроэнергией весь мегаполис и несколько окрестных городов. Прожил жизнь, честно работая, но не вырос по службе. Марина потом говорила, что он был еще бОльшим романтиком, чем я. Это ему после института нужно было бы лететь в Заполярье, воспитывать характер, а мне, как более практичному, оставаться на месте, в большом городе с большими возможностями, где в перестроечную смуту люди становились фигурами, сколачивали состояния. А Марина с Сергеем… не то что выживали, нет, в лихую для страны годину они не бедствовали, но всё чего-то ждали. Что вдруг всё повернется на круги своя, и тогда опять в цене будет порядочность, аккуратность… И всё то прочее, что в период накопления капитала, в эпоху “дикого” капитализма, – отошло на задние планы, и больше вредило, чем помогало.

“Он остановил в себе время!” – так однажды выразилась Марина.

В рассказах Марины слышался явный упрек к человеку, выбранному ею в спутники, наверное, без большой любви, но с существенными надеждами и вполне порядочными намерениями – растить детей, получать иные семейные и просто человеческие радости.

Марина уверяла, что планируя с Сергеем жизненную перспективу, она собиралась быть верной женой и матерью. Это звучало наивно, но не наигранно, и я ей верил, в ее примере высматривая и вспоминая многие женские судьбы. Зачастую женщины вынуждены выбирать не то, что хотелось бы, а то, что лучше, – так было и так будет, это природа.

Конечно, природа Марины и, соответственно, ее история, были своеобразными, но не слишком выдающимися из ряда женских судеб: таких много. После того, как ее “испортили” (в ее устах это звучало как упрек всему свету, но никак не себе), она стала пользоваться необычайной популярностью у мужчин. Ее называли королевой, “а я, дура, верила!” Как это часто бывает, какое-то время она действительно жила королевой – боготворимой и желанной.

Когда она, в процессе повествования, глубокомысленно приговаривала: “Я очередной раз обжигалась, но надежда не покидала меня!”, или что-то в этом роде, – мне стоило больших усилий не расхохотаться, я кое-как справлялся с мимикой: растирал лицо или, если это не помогало, уходил в ванную, открывал кран на всю мощь и “умывал слёзы”.

Марина не слушала ни мать, ни дядю, который в меру способностей, опекал неполную семью, ни бабушку. Она в определенный момент стала старше всех их, вместе взятых. Какое может быть послушание?

Недаром говорят, что любят “королев”, а в жены берут кого попроще.

Ее “королевство” сыграло с ней недобрую шутку даже в смысле обретения образовательного фундамента. Находясь защищенной под чьим-то крылом, а иногда и на откровенном содержании, она не придавала этой стороне жизни особенного внимания, окончила бухгалтерские курсы без больших перспектив по части карьеры. Разве что много читала, в основном любовные романы, – отсюда и научилась более-менее связно выражать мысли, и даже философствовать. Кончено, сказывалось и воспитание в простой интеллигентной семье.

“Лето красное пропела” – прошла пора беспроблемной востребованности, и пришлось выбирать по несколько иному принципу – лишь бы человек был хороший.

И Сергей был именно таким – простым хорошим человеком.

Неудачное материнство – это долгожданный, единственный и последний ребенок, появившийся у них с Сергеем после нескольких лет неудач, плод ее активного лечения. Ребенок, которого она, через месяц после трудных, на грани жизни и смерти, для матери и ребенка, родов, “приспала” – нелепое слово, страшно характеризующее случай, окончательно сломавший обоим родителям жизнь, а может, просто привел их отношения к логическому концу, когда один любит безотчетно, то есть по-настоящему, а другой – “за что-то хорошее”.

Позже Марина рассказала “о взятии Бастилии”, о том моменте, когда свершился супружеский грех, ставший первой ступенькой на пути к ее плану – уйти от мужа. Рассказ был о том как “Пан директор”, прямо в кабинете, подхватил ее на руки, как пушинку, такой сильный, пылкий и смелый, поднес к дивану, как будто специально широкому, у заранее зашторенного окна, в которое сочилось вечернее солнце, как не просто положил, а уронил, отчего захватило дух, и случилась потеря сознания, всего на минуту, но этого оказалось достаточно, чтобы понять, что обратной дороги нет.

Я предполагаю, что она находила в этом воспоминании особенное упоение, одновременно желая оправдаться всеми способами: “…плюс напор, плюс вечер, усталость и горечь неудавшегося материнства… любила и плакала”, и всё прочее в таком духе.

– Я не могла больше жить с таким… С таким невероятно положительным человеком. Вся его положительность и его трепетное отношение ко мне, его всепрощающая, слепая любовь – всё было мне невыносимым укором. Я ревела, выла по ночам.

Словом, после восторга с “Паном директором” она, очнувшись, поняла, что должна определиться: или по-монашески посвятить остаток жизни мужу, или остаться с “Паном директором”, или уйти от обоих, от всех.

Мне смешно было слушать это “раздумье” на перекрестке трех дорог: как будто был другой вариант развилки после блуда, который, по определению, не возникает из ничего, а является логическим продолжением всего предыдущего (образа жизни, поведения, мыслей) – именно продолжением, а не просто плодом-финалом; всегда – “продолжение следует”.

* * *

Я приходил к ним в семью, которая для меня тогда была – чистый лист. Хозяин – однокашник, его приветливая жена. Конечно, такая женщина не может не нравится. Наверное, я имел внешние преимущества перед Сергеем, в первую очередь – по параметрам жизненной устойчивости, но никогда…

Ну, разве только в мыслях.

Однако человек отвечает не за мысли, а за их воплощение, так ведь?

Как-то в эту самую пору моих контактов с семьей Сергея и Марины, я посмотрел телепередачу, где двое ведущих, зрелый мужчина и совсем молодая девушка, моделировали для гостей студии ситуацию: вот вы женаты (замужем), но вдруг полюбили другого (другую)…

Гости, глубокомысленно поглядывая то в потолок, то в сторону, пытались объяснить, как они скажут о своем новом любовном увлечении супругу, как и насколько быстро “уйдут” и так далее.

Любовь – в трактовке ведущих (и с этим соглашались гости) – была непререкаемой безгрешной причиной, определяющей тот или иной путь – но все же путь, единственный способ поведения! – к предмету нового увлечения от предмета предыдущего. Эта простая формула причины и движения символизировала прямо-таки математическую обоснованность поведения. Иное даже не обсуждалось и, казалось, было бы воспринято как предательство самого святого понятия любви. Высокое, торжественное единодушие парило в студии!

Но вот ведущие дошли до четы средних лет, причем, как выяснилось, для обоих супругов их союз являлся вторым браком. Казалось, что торжественное парение воспарит сейчас еще выше. Но именно здесь студийная гармония дала сбой. Мужчина-муж, похожий на седого льва, со словами которого соглашалась (кивала) его изящная моложавая женщина-жена, никак не принимал априорную безгрешность любви, и вполне уверенно, с иронией, раздражавшей ведущих, говорил о долге, о том, что ведь он клялся в любви своей жене?

“Я клялся, как и каждый из вас, вы понимаете, что это значит?”

Кисло улыбались ведущие: ну, клялся, наверное, ну, клялись, понимаем…

“Лев” уверенно продолжал – сыпал вопросами. Значит можно предать и эту, новую, любовь, которой вы “окончательно” поклялись, а после нее следующую? Значит, говоря о новой любви, мы говорим о настоящем и будущем клятвопреступлении, о свершившемся и грядущем вероломстве, об “отложенном предательстве”?!..

“Негармонирующий” оратор, словно издеваясь, перешел на темы макиавеллизма и прочих заумностей, оправдывающих, по его словам, животное (он сказал грубее – “собачье”) поведение людей, превращающих их в самцов и самок (слышалось – в “кобелей и сук”).

“Но ведь любовь!” – смятенно лепетала молоденькая ведущая, пытаясь спасти передачу в прямом эфире, и ее молча поддерживал зрелый коллега – взглядом, полным ярости, как будто клиент раскрыл все пороки ведущих, пороки, которые эти телевизионщики, как мошенники, пытались только что привить всей аудитории телеканала.

После той телепередачи я почти прекратил визиты к Сергею, мы перезванивались, он приглашал – то на рыбалку, то просто поужинать, но я всеми способами отказывался от встреч. Такой вот я мнительный, оказывается. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ