НАЧАЛО (ПРЕДИСЛОВИЕ – ЗДЕСЬ)

Синай

“Магда, ты где?!.. Название отеля! Хотя бы город! Молчишь? Гадина. Ну, молчи, я сейчас!..”

За минуту до этого – тумбочка гудела и, казалось, подпрыгивала: телефон, оставленный на вибрации, огромным жуком ползал по звонкой фанере выдвижной полки, передавая яростную нетерпеливость абонента, материализуя его тысячекилометровое отсутствие.

“Сейчас, сейчас… Ты представила, шлюха пролетарская? О, ты такая теплая и притягательная спросонья! Ты же – змея, только теплокровная, чтобы прикидываться человеком, я тебе уже говорил. С ума сойти. У тебя утро, я знаю. А твой нищий мерин… Пошёл в ванную? Поэтому ты и взяла трубку, я понял, мне повезло, наконец-то. Сделай громко, пусть слышит! Громко, тварь! Сучечка моя, вздохни громко, сейчас-сейчас, вот… Ф-ф-ф!..”

“Отключить”.

Никогда не брал её телефона, но тут всё вместе: плохой сон, чумное пробуждение, рефлекторное желание избавиться от наваждения, – и вместо этого, из огня в полымя, чужой ужас, к которому и ты, пусть косвенно, причастен.

Впрочем, у нас от него, только что откричавшего в телефон, в качестве сувенира, пуля, – в кубке, и я уже ничему не удивляюсь, и на этот, якобы ужас, наплевать.

“Where is the borderline?”

– Так и спрашивайте, бордер-лайн. Бордер, бордюр, граница. Вам покажут, да просто пальцем ткнут, туда, вон туда. Заблудиться невозможно, одна дорога! Да и вообще, Мариночка, все дороги ведут в… Иерусалим!

Последние слова – со смехом. Умягчение пафоса.

Вчера Иосиф, сосед по отелю, человек с двойным, русско-израильским гражданством, рассказывал, как от нашего лежака добраться до контрольно-пропускного пункта, до “мышеловки”, – Египет-Израиль.

– Да откажитесь вы от туроператора и прочих экскурсионных рамок и обдираловок! Самоходом – свобода, равенство, братство! Можно на такси. Но если хотите, так сказать, испытать все нарастающие от приближения бордерлайна ощущения, то, конечно, пешком. Этот вариант – рекомендую. Вот как есть, в шортах и майках, вперёд. Эка невидаль, граница. Километра три, прогулочным шагом, рюкзачок за спину, только необходимое, на сутки. Ну и баксов эдак… сейчас подсчитаем… Мёртвое море? Вифлеем? Гроб Господень? Стена плача? Можно там примкнуть к любой экскурсии, договаривайтесь с экскурсоводом и так далее.

Теперь всю жизнь, при взгляде на любой бордюр, буду вспоминать Иосифа и Табу, и Красное море, и…

Марина, Мурена. У нас с ним, только что позвонившим, оказывается, схожие ассоциации, связанные с одной и той же дамой. Недавно Марина доверительно сообщила, что после того, как она покинула его, он называет ее Магдой – ему кажется, что в этой кличке есть и ее настоящее имя, и “магическая”, и “гадина”. А ведь я, примитивный зазнайка, до недавнего времени считал, что во мне творит какое-то особенное подсознание, без устали и шаловливо дарующее оригинальные, – не всегда умные и приличные, – ярлычки всем предметам жизни. Но открытие собственной тривиальности расстраивало меня недолго: совпало – значит, близко к истине.

Её кровать пуста. Как пуст номер, гостиница, мир. Что подсказывает мой внутренний Отелло? – Моя Мурена у араба.

Вышла до рассвета, тихо, напрямую, через лоджию, сразу на песок, еще прохладный, утренний, – то, что снилось мне в детстве: жилье на самом берегу, шелест и ласковый смешок воды.

“Бордерлайн” – бетонная преграда, двухвершковой высотой лишь обозначающая внешнюю границу лоджии, далее, через каменный тротуар, отороченный зеленью, – узкая песчаная полоса с лежаками и шезлонгами. Вдоль берега, желтого от раннего солнца, по мокрой полосе, не спеша идёт, на каждый шаг во что-то прицеливаясь клювом, длинноногая птица, похожая на цаплю… и на Марину, конечно; я устаю от этой навязчивой череды взаимоисключающих сравнений и насильно ставлю там и сям знаки тождества: мурена, временно покинувшая воду, ломающая сухопутную комедию – цаплей, и так далее.

Я сразу нашел ее, в матовой воде, подкрашенной купоросом и заляпанной солярными бликами: одинокая, молчаливая голова – заблудившийся чёрный поплавок сорвавшегося с тросов буя, приписанного к другому побережью. Сгусток энергии, расходящейся кольцами, приплёскивающей к моим босым стопам слабыми, но нервными волнами.

Напротив, через пролив Акаба, отделяющий Синай от Аравии, – смутные бугры дальнего берега, Иордания; красивое название, святая сказка, аллюзия из драгоценных камней, прозрачных и разноцветных, туда можно купить экскурсию, но тогда растает чудо.

Я, правда, всю жизнь мечтал так жить, чтобы за окном – море, причем не безбрежное, а с дальней полоской земли, легендарной, но теоритически досягаемой.

Она выходила из воды как длинношея черная кошка – природной смуглости добавляла тень, которую дарило, темным плюсом к свету, утреннее, со спины, солнце, – хищная, грациозная крадучесть на длинных и ровных ногах, сводящих с ума любого, кому хотя бы еще снится мужественность. Мягкая поступь, обусловленная крепким тазом и плоским сильным животом, с прессом, как у гимнастки.

Сбылась мечта идиота, – это я о своей “прибрежной” мечте, где до недавнего времени не было такого драгоценного довеска.

– Ты была у Шера? – вопрос, выдающий мою уязвимость. – Мы же договаривались…

– Ах, это опять мои проблемы с memory. К тому же, ты спал, так сладко. Я ведь не совсем мразь, чтобы…

Марина, как она говорит, дитя студенчества: мать, перед выпуском из университета, забеременела от однокашника, “прогрессивного студента” из Туниса, светлокожего араба, имевшего, по его словам, французские, итальянские и даже бедуинские гены. Собирались пожениться, но после знакомства с ее родственниками, тунисца как будто подменили: сын Сахары обиделся (или сделал вид) на то, что его пассия, отдаваясь, не предупредила, “истинного араба и мусульманина”, что одна из ее бабушек была еврейкой. “Дикость!” – смятенно оценила “обиду” будущая Маринина мама, но, тем не менее, несостоявшийся жених, получив диплом, отбыл на родину, и как будто сгинул.

Так что Марина прилетела сюда, можно сказать, на этническую родину. Хотя это определение – глупость, я считаю. Что значит – этническая родина? Тем более, для Марины. Сколько у нее таких родин?

Двигает крепкими плечами, безотчетно (якобы безотчетно – все движения выверены) поправляет узкими ладонями “кокосы” в тесных домиках, откуда сочится соленая вода Синая.

Она умеет улыбаться, мобилизуя всю мимику – верхняя губа пирамидкой, из-под которой жемчужно забелеют два змеиных зубика, а выпуклые черные глаза бессовестно нараспашку, как будто откинули запретную вуаль. И волосы – они невероятно вздыбливаются медузными патлами, кажется, от одной ее только грешной мысли: тряхнет слегка головой, и они уже… Будто перевернулось дурное дерево, расстрелянное грозой – корни кверху.

Я представил, как араб сдирал с нее трусы, стринги, плавки, танга…

Намёки, рожденные пустой созвучностью: свингеры и танго, свободная любовь в упоительном танце, карнавал от другого материка, Рио де Жанейро… Тропики: влажно и жарко.

Скоро Новый год – “на днях и здесь”, как говорит Иосиф, на границе “сУши и пустоши” (это одно целое) и влажного богатства Красного моря; в краю, израненном историей и облагороженном библейскими сказками, евангелиями от…

* * *

Адскую машинку Сергей принес на работу в сумке, в ночную смену.

За вахтенные часы, наверное, как принято считать, обо всем передумал, со всем распрощался. Как потом выяснилось, прошелся по Интернету, по социальным сетям (в одной из них даже зачем-то зарегистрировался), по блогам: шутил, даже назначал встречи.

Утром распечатал “Последнее Слово”, больше похожее на инструкцию по технике безопасности по разборке опасной схемы, положил на стол перед монитором.

На двери, со стороны коридора, прикрепил “лозунг” – гигантские жирные буквы:

“ОСТОРОЖНО!!!
НЕ ПЫТАЙТЕСЬ МНЕ ПОМОЧЬ!
Я УЖЕ – МЁРТВ!
НЕ ПРИКАСАЙТЕСЬ!
ОТКЛЮЧИТЕ КРАСНЫЙ ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ!”.

Собрал схему, соединив змеями проводов: на полу – магнитный пускатель, реле времени, выключатель; на столе, рядом с “электрическим стулом” – пусковая кнопка.

Присоединил паутину к силовому щитку, “фаза-ноль”.

Сел в кресло, укрепил на запястьях медные браслеты-электроды, застегнул на груди самодельный “ремень безопасности”, чтобы не вывалиться из трона, когда ток будет проходить через сердце и тело охватит судорога. Конечно, хотел выглядеть достойно, когда его обнаружат.

Стоит ли описывать эмоции людей, обнаруживших картину суицида, – ничего нового. Но, говорят, что истинный (уже не первично-суматошный, когда всё как во сне), глубочайший ужас испытали коллеги Сергея только через несколько бесплодных минут реанимации. Когда мужчина, делавший искусственное дыхание, бурно дыша отпрянул от мертвого тела, – тогда все вскрикнули “по-особому” (говорят, одна дама потеряла сознание). Живым людям представился глумливый отпечаток смерти, читавшийся на лице… нет, не мертвеца, а реаниматора, – именно лицо “воскресителя” оказалось выпачканным в красное и черное. Помада и туш. Только тогда обратили внимание, что лежащий навзничь самоубийца, распластанный, с приоткрытым, словно от запоздалого испуга, ртом, – в жутком гриме. И (рассказывают) при внимательном рассмотрении в безвкусно-бессмысленной на первый взгляд разукраске угадывался сюжет…

“Сюжет!” – и глубокомысленно-таинственное умолкание. Тоже мне, толкователи знаков.

Конечно привирают, как всегда в таких случаях. Про “сюжет” – это уже потом все стали умными и проницательными.

* * *

– Ты спал сладко! – змеино улыбаясь, повторила Марина, Магда-Мурена, Цапля-Кошка.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ