Продолжаем публикацию фрагментов книги Ольги Христофоровой Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России. М.: ОГИ, РГГУ, 2010. 432 с.
Начало – здесь.

Но вернемся к лексеме знать. В тех контекстах, где речь идет не о черной книге и обучении колдуна, появляются иные оттенки ее значения:

А кaтальщик-от был знатнóй… как… знал портить-то.

Она знаткáя была, она на всё, на всякие дела… она и ворожить знала.

А оне как кастрировали, знáтные были дак, он стоя прямо, положит рукавички на жеребенка, ну и всё, и кастрирует, он ни с места.

Тут вот один старичок был такой знáтный, дак он уже помер давно. Вот. Он, опять, садил, знаете что, нехорошо… пусть не слушает наша теплая избушка… икотки садил.

Лекарь хороший был, шибко знатный.

Соб.: А откуда берется пошибка?

А говорят, что кто-то, мол, садят, как, подсаживают вот. Знающие люди такие есть же.

Соб.: А Ваша бабушка ходила к старикам молиться?

Потом пой<ми?> кто что сделал, да и опять свадьба началась. Наверно, кто-нибудь знал, как наладить.

Общим для всех этих примеров является оттенок «знание как умение что-либо делать»: знать как портить, лечить, ворожить, справиться с колдуном – знать «на всякие дела». Знать оказывается понятием, которое не описывает действие, а демонстрируется в нем. Этот смысловой оттенок подчеркивается и в словарях русских народных говоров:

Знáткой, знáтный – 1. Обладающий достаточными или большими знаниями; сведущий, знающий. Старуха знатная была, все сказы да песни разумела. / Агроном у нас знатный человек. Все его уважают. Образование-то большое получил. Умный, говорят, на советах-то шибко выступат. 2. Колдун, знахарь. Он, видать, знаткой был, гадал, ворожил дак. / Знатных теперя нет. Раньше были..

Знáхарь – 1. Человек, умеющий читать и писать. У нас по то время только один знахарь был – читать умел. 2. Человек, обладающий знанием жизни, опытом. Были у нас в селе и знахари. Люди говорили: иди к знахарю, он все знает. / Она ведь знахарь, все расскажет, когда замуж шла, как муж умер.

Вне зависимости от того, идет ли речь о специальном/профессиональном или общем знании, в текстах акцентируются такие смысловые нюансы:

Знать–понимать:

Я говорю, она все вот органы… она может проверить сотрясение мозга… Вот с мотоцикла упадут где-то, упадут, вот сильно стукнутся головой если, ну она так… не знаю… Ну, Т.П., тоже, наверно, знает. С.Ф. тоже, наверно, знат, она тожо органы знает.

Соб.: Она тоже лечит?

Одна жанчúна была в деревне. Ў их всё – и молоко, и сметана – всё ёсь (свекровь ейна понимала [т.е. была ведьмой]). А у нас две коровы, а ни верха, ничего нема – одна сúроватка

Знать–чувствовать:

Соб.: Вы не чувствуете, какое место хорошее, какое плохое?

Вот животные чувствуют. Кошка как-то это чувствует, знает.

Знать – мочь:

Кузьма Семенович… Много знал, много-много-много. Все мог делать.

Кровь заговорю… <Вы можете, да?> Тоже знаю, поранится, прибежит ко мне.

Знать – уметь, обладать опытом:

Соб.: А Вы умеете трясти?

Я не умею, ну… если кто заставит дак, так ведь вытрясу все равно, потрясу.

Соб.: А специальные лекари есть?

Какой лекари, не-ет. Какие лекари… Это какие бабушки есть, дак потрясти могут. Кто может, дак потрясет, легче…

Соб.: Это каждый человек может?

Ну, где каждый… Если он не знает, не тряс никогда дак… стрясти можно в другую сторону. (Смеется.) Надо уметь тожо. Уметь, знать*.

Наряду с противопоставлением «не знать Vs. знать» тексты интервью демонстрируют и другую оппозицию: «знать теоретически Vs. знать практически, уметь», вызывающую в памяти пословицы об уме и толке/разуме, ср. также: Слыхать-слыхала, а вот знать – не знала. Сама это дело не делала. Любопытно, что и эту оппозицию обнаруживает колдовской дискурс (что в данном случае кажется несколько парадоксальным):

У нас есть один такой, с нашей деревни, у него теперь-от зубы нету, он теперь отказался, он много знал шибко. Зубы нету – толку нету. Хотя и знат, чё-нибудь делать будет, а без толку всё равно.

А у нее эта корреспондент спрашивала, говорит: «Как ты это всё знаш?». – «У меня, – говорит, – 12 замков». – «Ты мне скажи.» – «А я, – говорит, – если я 12 замков скажу, дак, – говорит, – я ничего знать не буду. Нельзя, – говорит, – мне говорить».

Она знала что-то показать, а делать не знаю, могла или нет.

Следовательно, колдун, номинально оставаясь знатким и оставляя при себе свои знания, так сказать, теоретически, в результате некоторых обстоятельств (о которых было сказано в третьей главе) может лишиться своих «профессиональных» способностей, умения делать. Этот парадокс, впрочем, решается просто: потеря колдовских умений осмысливается в народной культуре как буквальное забывание слов либо как запрет на их произнесение.

Соответственно, и настоящее знание-умение, дабы отличить его от «неполноценного собрата», осмысливается как обладание дополнительной силой, нередко персонифицируемой в образах чертей, маленьких человечков в красных шапочках и прочих сотрудников (чем их у колдуна больше, тем он сильнее), или же понимаемой как способность к вездесущести в разных вариантах (оборотничество, способность заглядывать в прошлое и предугадывать будущее и т.п.).

Знание имеет материальную природу еще в двух сюжетах мифологических рассказов. По одному из них, о посвящении в колдуны, инициируемый должен ночью в бане проглотить некую субстанцию, символизирующую колдовское знание (слюну колдуна-учителя, лягушек). Этот сюжет встречается и в инверсированном виде: неофит должен залезть в рот и вылезти через ухо или заднее отверстие некоего существа – гигантской щуки, собаки, лягушки, свиньи, лошади, коровы, зайца, волка, медведя. Иногда мотивы совмещены: герой лезет в рот лягушки, это вызывает у нее рвоту, которую он должен проглотить – здесь подчеркивается тождество концептов обладать/быть обладаемым чем-то.

Второй сюжет – об освобождении колдуна, собравшегося умирать, от слов: он наговаривает слова на веревку, завязывая на ней узелки, и закапывает в землю, пускает по воде, сжигает или относит в лес, оставляет на дороге, или, уже лежа на смертном одре, передает другому человеку. В этом последнем случае используется предмет домашнего обихода – веник, кружка с водой и т.п., который умирающий колдун вручает обманом. Слова могут быть переданы и невидимо – колдун берет за руку неосторожно приблизившегося к нему человека и словами: На тебе! совершает передачу. Невидимость слов сочетается, тем не менее, с их действенностью – веник, на который передали, рассыпается; курица дохнет; ребенок не справляется с полученной силой и погибает. Человек, взявший наговоренный предмет или даже пустую руку колдуна, становится знатким, обладателем силы, или маленьких, которым он отныне должен давать работу.

Что же касается знания-умения (мастерства, ловкости, опытности) обычных людей – обычных прежде всего, если не исключительно, с точки зрения их хозяйственных занятий, общих для всех – то оно осмысляется в терминах удачи, фарта, везения («знаков профессионализма», по Т.Б.Щепанской). В Верхокамье и на Вятке существует выражение «отдать что-либо с рукой», что означает отдать не только сам продукт, но и удачу, умение, сноровку, в целом все то, что требуется человеку для производства этого продукта. Особенно оберегают те умения, которыми отличаются от других (например, одной хозяйке удаются шаньги, у другой замечательно родит капуста, у третьей – ведутся куры). При даре/продаже этого продукта остерегаются передавать его из рук в руки и используют что-либо (например, стол) в качестве «посредника». Этот запрет типологически сопоставим со способом передачи колдовского знания, но в данном случае подчеркивается нежелательность такой передачи и, кроме того, характер знания здесь иной, оно не осмысляется в терминах силы или сотрудников.

В таких понятиях, как нюх, чутье, призвание, также характеризующих профессионализм обычных людей, воля субъекта выражена более явно, что сближает их с концептами, описывающими деятельность деревенских ремесленников, колдунов и всех тех, кто имеет особые способности или занимается не общим делом**: обладать и одновременно быть обладаемым некоей силой, предстающей в разных формах и понимаемой с разной степенью абстракции. Потому, собственно, понятие знать в народной культуре может относиться не только к колдунам, но и к их антагонистам – святым, например: Он шибко знал, – уважительно говорили о монахе, который пророчествовал о будущем Почаевского монастыря (что в войну будет лазарет, что восстановится монастырь). Одна из информанток говорила мне о духовнице старообрядческого собора: Она знающая шибко – молитвы знает, читает, поет, много лет в духовницах. Похоже, что лишь образ жизни героя рассказа определяет оценку окружающими природы его знания: праведность человека позволяет считать источником его сверхъестественного знания Бога, неправедный или даже самый обычный образ жизни – сатану. Потому, видимо, в целом легко различая колдунов и святых (хотя в рассказах о них есть общие мотивы), народная традиция с трудом отличает бесноватых от блаженных – схожесть моделей поведения (отказ от социальных норм, буйство, странные речи и т.п.) нередко приводила к тому, что святость человека признавали лишь после его смерти, тогда как при жизни он считался одержимым нечистым духом.

Показательный пример того, как у человека появляется репутация знаткого, приводит М. Забылин:

В полуверсте от одной деревни находилась небольшая мельница, содержимая крестьянином Антоном Петровым. О нем ходила молва, что это такой дока, каких редко сыскать, впрочем хотя и колдун, но колдун добродетельный, зла никому не делает, а все добро. Это был старик лет 65, добрый, умный, сметливый, веселый и набожный до того, что слово «черт» никогда им не употреблялось и если уж необходимо было сказать это слово, то он заменял это названием «черный».

Петров сам рассказывал, как его дураки произвели в колдуны: лет пять тому назад был в нашей деревне парень здоровый и бойкий; вот приезжает он раз на мельницу молоть рожь; летом на мельнице вообще бывает работы мало, вот я и хаживал обедать и ужинать домой в деревню. Это было уже к вечеру, я и говорю: «Послушай, Ванюха, я пойду ужинать в деревню, побудь здесь пока». – «Хорошо», – говорит. Я ему шутя и говорю: «Ты, мол, не боишься остаться один на мельнице?». – «А кого я буду бояться, ко мне хоть сам черной (черт) приходи, я и тому ребра переломаю», – отвечал он. Это мне не понравилось; ну, думаю я, постой же, испробую тебя, каков ты таков? «Хорошо, – говорю, – запри же двери-то на крючок». Потом я вместо деревни обошел кругом, да под колесами и пробрался под мельницу, лицо вымарал грязью, а на голову надел вершу, что из прутьев плетутся, и полез в творило, где колеса мажут; лезу помаленьку, Иван же, заслышав шорох, отступил шага на два и стал креститься, а я вдруг высунулся до половины да и рожу еще такую скорчил; тут Иван не выдержал и со всех ног бросился в дверь, сшиб ее с крючка и без оглядки подрал прямо в деревню.

Сбросив вершу, я кричу: «Иван, Иван» – куда ты, только пятки мелькают. «Вот тебе, – думаю, – и пошутил, теперь и оставайся без ужина». Нечего делать, поел я хлебца, прихлебнул водицей и лег спать. На другой день поутру слышу, кто-то ходит и покрикивает. Э, думаю, смельчак мой пришел. Отворил я дверь, гляжу: Иван. «Что же, – говорю, – так-то караулят?» – «Да что, дядя Антон, озяб до смерти, пошел погреться», – отвечает Иван, а между тем спешит скорее лошадь запречь да не меня как-то странно посматривает; я ни гугу, знай подметаю мельницу. Запрег он лошадь и сейчас уехал. Я так и думал, что дело тем и кончится, ан вышло не так. Дня через три является ко мне одна старуха и бух мне в ноги: «Батюшка, помоги», – говорит. «Что, мол, такое?» – «Ваську моего испортили.» – «Как испортили?» – «Да вот как, кормилец: вчера, после уж полуден, вез он сено. Жара страшная. Вот подле дороги идет Матрена с водою, он и попроси напиться; напившись же и говорит: “Спасибо, бабка”. “Не на чем, – говорит, – а при случае припомни”. – “Припомню”, – говорит. Отъехав сажень десяток вдруг ему под сердце и подступило, едва мог лошадь отпречь и прямо на печь. Мы собрались ужинать, кличем его, нейдет, а сам все мечется; поутру я было ему яичко поднесла, не берет; так сделай милость, помоги!» – «Да что ж я-то тут могу сделать?» – «Батюшка, такой сякой, помоги!», а сама – все в ноги. «Постой!, – думаю, – дам я ей земляничного листа, я, знаешь, сам его употребляю, когда занеможется; возьмешь, поставишь самоварчик, да обольешь (лист) кипятком, да чашек десять и выпьешь, а допрежь ты стаканчик винца хватишь, наденешь тулуп, да на печь; вот пот тебя и прошибет; а к утру и встанешь, как встрепанный». «Постой, – говорю, – я тебе травки вынесу», и вынес пучка два, да и рассказал ей, что с ней делать. Гляжу, на другой день она опять ко мне и опять в ноги. «Что, мол, али опять худо с Васькой?» – «Какое, – говорит, – худо, он уже поехал на покос.» – «Ну и слава Богу.» Она меж тем холста мне эдак аршин пять сует..

«Что ты, мол, Бог с тобой! Куда мне?» Возьми, да возьми! Злость меня взяла, говорю: «Отдай, мол, в церковь!» Послушалась и ушла. Что же, батюшка мой! И стал я замечать, что как завидят только меня, все кланяются еще издали. Что это, думаю, за чудеса такие? Сперва я все ту же травку давал, всю почти передавал; ничего, выздоравливают, а там уже ворожить стали ходить; я сначала сердился на них и гонял, не тут-то было; ломят, да и только. Уж больно стали надоедать; я и пошел к священнику, да и порассказал, в чем дело. Священник посмеялся, да и сказал: «Ну, ты невольный колдун, терпи, нечего делать! Народ не скоро переломишь, предоставь все времени»***.

Этот текст, не собственно фольклорный, тем не менее, интересен своей рефлексией над народными верованиями, которую найти в традиционном фольклорном дискурсе невероятно трудно (хотя и возможно – история о том, как таким же «невольным колдуном» стал дядя информанта, приведена во второй главе). Мельнику, а также и другим ремесленникам, легко прослыть в деревне колдунами потому, что они обладают, во-первых, особыми, недоступными остальным крестьянам умениями (может быть, и не особенно сложными, но имеющими множество непонятных для неопытного человека нюансов), и, во-вторых, большей, чем рядовые члены сельской общины, сферой ответственности, а, следовательно, властью****. Реконструированная смысловая цепочка могла бы выглядеть следующим образом.

Ответственность, с которой справляется специалист и его опыт наделяют его особыми умениями, которые интерпретируются окружающими как власть над вещами или животными (например, у коновала – над лошадьми, у пасечника – над пчелами). Эта власть может быть осмыслена (мифологически перекодирована) как власть над природными стихиями, воплощенными в образах мифологических персонажей (или же как особая связь с ними – пастух связан с лешим, помогающим ему пасти стадо, мельник – с водой, персонифицированной в образе «водяного черта», как в приведенном выше примере). Эта особая связь понимается в терминах магического знания/силы и, следовательно, власти над людьми.

Следующий текст, кроме прочего, говорит о признании «чужого» (городского?) специалиста в сельском сообществе:

¬Они жили в богатых домах, вот, у нас был управляющий. У них, я не знаю, они корову держали, ну, ето, у помещика, помещика нашего работали. И вот этот управляющий, если на телёночка посмотрел, всё, околеет телёнок. Во что делал. И вот, значит, поняли, что через него околевает, стали ему… прятали. Такая минута выпадает, такой глаз у человека.

Приписывание колдовских способностей не просто маркирует «чужесть» человека, но и обнаруживает страх и уважение, которые он вызывает. Назвать имярек колдуном – признать его власть над собой или своим сообществом, но власть нежелательную. В этой связи чрезвычайно интересно наличие противоположных значений у понятий знатный, знаменитый и приметный, отмеченное в словарях русских народных говоров:

Знáткой – 1. Видный, заметный. 2. Хороший, добротный. 3. Многознающий, опытный; видный, известный, уважаемый человек. 4. Занимающийся колдовством, знахарством.

Знáтной – 1. Знающий. У нас теперь знатной агроном – фсе знает. 2. Хорошо видный, заметный.

Ср.: Лечит другая, Маруся, она познатнéй меня, она лечит и от давления; Знатная была старушка – всё знала!

Знаменитый – обладающий способностями колдуна.

Примéтный – наблюдательный, способный быстро все заметить и запомнить. Новый-то человек приметный, сразу все видит. / Охотник должон быть приметный.

Можно ли считать понятия знаткой и подобные эвфемизмами? Некоторые контексты позволяют сделать такое предположение, например:

И колдуньей зовем, и многознающей.

Позавочь-то колдуном звали, а так-то лекарем. Я съездила к лекарю, колдуны-те раньше были, – килу-то вылечил.

Однако в отличие от понятия лекарь, термин знаткой во всех современных фольклорных и лингвистических записях имеет скорее негативный оттенок*****. Например:

Соб.: А Ваш папа, он дружкой-то был, значит, он был человеком знающим?

Не

Соб.: Он же знал, как с колдуном справиться?

Ну, вот он говорил, что знает, да вот что там….

Итак, теоретическое знание, «пустое» в понимании народной культуры противостоит практическому, «полному», фактически – умению. Здесь проходит граница между шарлатаном и знатоком. Эта граница – скорее тонкая черта, барьер квалификации, но она стремится выглядеть широкой полосой, на пространстве которой – разгул риторических форм.

Пиши и помни. Ето заговор старинный <…> Я тебя научу молитвам, помни, они тебе в жизни пригодятся. Пиши. Син-Бур горит. Син-Бур горит. Идёт мать Пресвятая Богородица тушить. (Звонок в дверь.) Кто там опять? Тушить. Так. Со своими святыми апостолами. Кто там? Святым духом дунет, Син-Бур потухнет. Аминь.

Соб.: Что такое Син-Бур?

Не знаю.

Соб.: Это одно слово или два?

Син-Бур горит. Син-Бур горит. Проверь. Син-Бур горит. Син-Бур горит. Идёт мать Пресвятая Богородица тушить. Со своими святыми апостолами. Ты написала ето всё? Святым духом дунет, Син-Бур потухнет. Что такое Син-Бур? Я не знаю, и знать не хочу. Аминь******.

Продолжение – здесь

__________________________________________

* Ср. также: Ученье – путь к уменью; Птица красна перьем, а человек – уменьем.

** Эту причину выделения деревенских ремесленников в категорию магических специалистов Т.Б. Щепанская считает основной [Щепанская Т. Б. Мужская магия и статус специалиста (по материалам русской деревни конца XIX – XX вв.) // Мужской сборник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре / Сост. И. А. Морозов, отв. ред. С. П. Бушкевич. М., 2001.].

*** Забылин М. Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1880.

**** Обозначенные факторы выражают точку зрения социума на деревенских ремесленников. В свою очередь Т.В. Цивьян, говоря о мифологической основе поверий и о точке зрения самих специалистов, называет следующие причины их выделения в категорию знающих: «Во-первых, на мифологическом уровне они соответствуют демиургам или тем, кто получил свое умение от бога-творца, соответственно, остающегося покровителем профессии (ср. идею избранничества духами/богами как мифологическое осмысление профессионализма. – О.Х.). Во-вторых, они знают, что такое учение-обучение, знают методику и литературу, то есть владеют вполне академическим способом получения знаний» [Цивьян Т. В. Об одном классе персонажей низшей мифологии: «Профессионалы» // Славянский и балканский фольклор. Народная демонология. М., 2000.].

***** Это касается, хотя и не столь безусловно, понятия знахарь. Так, Е.Е.Ермакова отмечает, что в обследованных ею районах Тюменской области этот термин имеет положительные коннотации только в речи тех людей, кто связан с городской массовой культурой и знаком с опубликованными сборниками заговоров и рецептов «народной медицины» [Ермакова Е. Е. Сибирская заговорная традиция (конец XIX – начало XX в). Т. 1. Тюмень, 2005].

****** Не будем уподобляться в риторике информантке, которая всем своим видом показывала, что и собирателям не советует узнавать, что же такое Син-Бур. Хотя подобного заговора от ожога мне ни в одной публикации обнаружить не удалось, я предполагаю, что речь может идти не о «синем боре», а о «синь-порохе»: обозначая, соответственно, «черный» и «прах, земля», а вместе – «малая часть чего-либо» (подробнее см. Толстой Н.И. О реконструкции праславянской фразеологии // Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995), этот термин мог закрепиться в заговоре от ожога на основании более современного значения слова «порох», который, действительно, черный и которому свойственно гореть.

Другие публикации Regio Dei (возможно, по теме) :

1. Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России. Знать и делать