www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДАННОЙ РАБОТЫ – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ВТОРОЙ ЧАСТИ – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.
Примером экстатического выхода за грани времени и предвидения будущего может служить упомянутый Станиславом Грофом фрагмент психоделического сеанса американского парапсихолога Стэнли Крипнера в рамках исследовательского проекта Гарвардского университета. Под воздействием псилоцибина он якобы предвидел убийство Джона Кеннеди за более чем полтора года до произошедшего события. «Я оказался в столице, – рассказывал галлюцинирующий парапсихолог, – и обнаружил, что рассматриваю статую Линкольна. Статуя была совершенно черной, со склоненной головой. У постамента было ружье, и кто-то прошептал: «Его застрелили. Президента застрелили», – и в воздух поднялся дымок.
Черты Линкольна постепенно стерлись, и вместо них проступили черты Кеннеди. Я все еще был в Вашингтоне, ружье по-прежнему лежало у постамента черной статуи. Дымок поднялся из ствола ружья и растворился в воздухе. Голос повторил: «Его застрелили. Президента застрелили». Мои глаза открылись. Я плакал.
Тогда, в 1962 году, во время первого опыта с псилоцибином, я не обратил особого внимания на эту визуализацию Кеннеди, потому что у меня и без того было много впечатлений. Тем не менее, это была единственная визуализация, которая вызвала у меня слезы, так что я полностью ее описал и послал отчет в Гарвард. Девятнадцать месяцев спустя, 23 ноября 1963 года, эта визуализация вернулась ко мне, когда я оплакивал убийство Кеннеди». [7, с. 118]
Известно, что политика Кеннеди внутри США вызывала далеко неоднозначную реакцию. С разных сторон звучали призывы, что Кеннеди надо остановить, или, напротив, озвучивались опасения, что президент будет смещен (вопрос был лишь в том, каким образом это произойдет). Последние опасения, разделявшиеся, сознательно или бессознательно, Крипнером, и выразились в его психоделическом переживании. Он не предвидел далласких событий, он лишь предположил, что Кеннеди могут убрать, и это, вероятно, не вполне осознанное предположение проявилось в сознании соответствующей аффективно заряженной образностью.
То обстоятельство, что видение Крипнера так впечатлило его, вызвав у него слезы, свидетельствует также о том, что оно было обусловлено не только его социальными страхами, но и какими-то личностными бессознательными переживаниями, о которых сейчас можно только догадываться.
В этой связи можно упомянуть и апокалиптические сновидения Карла Густава Юнга, якобы предвозвестившие трагические события первой мировой войны: вся Европа в них утопала в крови, в кровавых реках плавали обрубки человеческих тел и т. п. В этих сновидениях выразились и социальные страхи психиатра – «По воспоминаниям Юнга, войны он никак не ожидал, полагая ее невозможной, и видел в своих видениях скорее предчувствие социальной революции в какой-нибудь из европейских стран». (Цит. по [19, с.23]) – и его личностный тяжелый душевный кризис, вызванный разрывом с Фрейдом ( т. е., по сути его интеллектуальной революцией, свергнувшей фрейдовский абсолютизм в психоанализе).
Что делает человека пророком? Только когда боль своего народа поэт переживает как собственную боль – не возвышено отстраненно, интеллектуально, а самым непосредственным образом, воспринимая ее как непосильное бремя, которое ломает и душу, и тело, – он становится пророком. Но для этого необходимо, чтобы боль самого поэта была созвучна страданию его народа. Непонятый Гамлет, выразивший через собственную боль трагедию своего времени, здесь в полной мере пророк. Оттого поведение пророка так экспрессивно, полно одновременно агрессии и жертвенности, бескомпромиссно и лишено всякой толерантности и корректности – в нем слишком много личной боли.
«Вам и в голову не приходит, – сокрушался в свое время Фридрих Ницше, – что люди, обладающие пророческим даром, являются большими страдальцами: вы думаете лишь, что им дан некий необычный «дар», и сами были бы не прочь обладать таковым, – но я, пожалуй, выражусь путем сравнения. Как, должно быть, сильно страдают животные от воздушного и облачного электричества! Мы видим, что некоторые из них обладают способностью предвещать погоду, например обезьяны (что вполне можно еще наблюдать даже в Европе, и не только в зверинцах: именно, на Гибралтаре). Но нам и в голову не приходит, что пророчествуют в них – их боли! Когда сильный заряд положительного электричества под воздействием надвигающейся, остающейся еще долгое время скрытой тучи превращается в отрицательный заряд, предвещая перемену погоды, эти животные ведут себя так, словно приближается враг, и изготавливаются к обороне или к бегству; в большинстве случаев они прячутся – плохая погода для них не погода вовсе, а враг, близость которого они уже чуют». [12, с. 644-645]
Описывая всевозможные экстраординарные способности, проявляющиеся во время экстатического опыта, Станислав Гроф отмечал, что природа их еще не достаточно понятна и может быть истолкована самым различным, порой противоречивым образом. Кроме того, он признавал, что большинство таких сверхъестественных феноменов – лишь иллюзия или обман. «Иногда, – писал Гроф, – в психоделических сеансах можно наблюдать телепатические переживания. Чувство уверенности субъекта воздействия ЛСД, что он может читать в умах лиц, присутствующих на сеансе, или настраиваться на людей в других частях мира, чаще – самообман, чем объективно проверяемый факт. Помимо грубых искажений и ложных интерпретаций есть, однако, и ситуации, отчетливо указывающие на настоящую экстрасенсорную чувствительность. Согласно этому, субъект воздействия может необычайно точно осознавать эмоции и мысленный настрой медперсонала сеанса, даже не видя этих людей». [6, с. 187-188] Но в такой способности нет ничего экстраординарного и телепатического. Это – хорошо известная, но малоизученная способность человека делать иногда правильные, иногда ложные выводы о вещах или явлениях на основе восприятия их незначительных признаков, «способность находить правильные решения сложных проблем по минимуму выведенной в сознание информации» [2, с. 252] – метод скорее Шерлока Холмса, нежели греческой пифии. Существенное отличие современных экстрасенсов от героя Артура Конан Дойла только в том, что они делают свои суждения не столь сознательно, путем логических умозаключений, а более неосознанно, посредством эмоциональных предчувствий и бессознательных ассоциативных образов. Понятно, что такое восприятие весьма неустойчиво, оно зависит от слишком многих индивидуально психических и внешних факторов, а потому часто приводит к ложным выводам и сознательному обману – факт, признанный и транспсихологами. «Даже знаменитые медиумы вроде Эусапии Палладино попадались на мошенничестве; обман и серьезное изучение странным образом соединяются в истории парапсихологии,» [7, с. 168] – вынужден констатировать Гроф.
Трансперсональное переживание сверхъестественного приводит человека, согласно воззрениям Грофа, к потрясающим душу инсайтам и озарениям. Он открывает для себя истины, о которых он ранее даже не мог и помыслить. Выше приводилось описание метафизического прозрения трансперсоналиста относительно Апокалипсиса – оно больше говорит о личности самого Грофа, чем о творении Иоанна Богослова. Еще одним примером подобного познавания может служить психоделический опыт адвоката, в прошлом студента-богослова, покинувшего семинарию из-за сомнений в вере:
«Я увидел распятого Христа и замученного Петра. Я видел ранних христиан, умирающих на аренах, и других, спешащих по римским улочкам, проповедующих учение Христа. Я был рядом, когда изумленному Константину явилось видение Креста в небе. Я видел падение Рима и начало Темных Веков, когда маленькие ивовые крестики, прикрепленные к притолоке, оставались единственной надеждой в жалких хижинах. Я видел, как крестьяне топчут его ногами в странных лесных ритуалах, в то время как за морем, в Византии, он сияет в мозаиках огромных соборов.
Моя рука дрогнула, крест слабо засветился, и история смешалась. Мартин Лютер шел рука об руку с Билли Грэхемом, за ними шел Фома Аквинский с армией крестоносцев. Инквизиторы наставляли свои костлявые пальцы на сумасшедших ведьм, и большие капли крови застывали огромным крестом. Папа Иоанн XXIII благословлял сожжение Жанны д’Арк, а Савонарола приветствовал в огне и сере техасского проповедника. Бомбы летели, образуя крест, в то время как св. Франсиск проповедовал птицам.
Сотни тысяч эпизодов возникали из вспыхивающих граней креста, и я знал, что еще не одна сотня тысяч ждала своей очереди. А затем, не знаю уж как, я оказался погруженным в него; моя субстанция физическая, ментальная, духовная – полностью впитались в субстанцию Креста. Моя жизнь превратилась в череду вспыхивающих эпизодов истории Креста, и все сотни тысяч событий были событиями моей жизни. Позор и победа Креста бесконечно повторялись в миниатюре в моей собственной жизни; и позор и победа были моими. Я был инквизитором и святым, я ложно осуждал и тонко оправдывал. Как и Крест, я умирал и жил, умирал и жил, и умирал, чтобы жить снова и снова». [7, с.154]
Этот «ряд образов и прозрений, связанных с символом Креста,» вновь-таки больше свидетельствует о самом грезящем человеке, чем об объекте его видений. Бывший семинарист, бросивший изучение богословия из-за религиозных сомнений, испытывал амбивалентное отношение к вере. Образ креста оказался весьма подходящим символом для выражения этой двойственности. В христианских представлениях о кресте содержится самая фундаментальная мифопоэтическая амбивалентность, включающая в себя идеи смерти и вечной жизни (возрождения). С идеей крестной смерти усомнившийся семинарист ассоциативно связал негативно маркированные представления о вере и христианстве вообще, с идеей вечной жизни – соответственно положительные. И вся эта цепь ассоциаций выразила только его двойственное отношение к вере, больше ничего.
Таким образом, впечатляющие душу озарения, которые переживают индивиды в своем экстатическом опыте, – это откровения по большей части о них самих. В них нет истины как таковой, в них – только бездна личностных смыслов, отражающих индивидуальный хаос бессознательных переживаний. Всмотревшись в эту бездну в поисках истины, очень скоро понимаешь – «Darkness there, and nothing more». Когда в этой тьме слепо блуждают Гроф, Уилбер или какой-нибудь иной мракобес, делающий заявления, подобные следующему: «Перинатальные корни христианства явственно раскрываются в его одновременном акценте на муках и смерти (Христос на кресте), на опасностях, подстерегающих новорожденного (убийство Иродом детей), и на материнской заботе и защите (Дева Мария с маленьким Иисусом),» [6, с.139] – это выглядит довольно забавно. Но вот когда такие знатоки традиционных или восточных культур, как, например, ориенталист Е. А. Торчинов [16], пытаются объяснить шаманскую или даосскую духовную практику посредством перинатальных матриц, остается только сожалеть. Объяснять буддизм, христианство, экзистенциализм или творчество Данте и Достоевского, ассоциативно связывая их с перинатальными переживаниями, – значит ровным счетом ничего не понимать ни в буддизме, ни в христианстве, ни в экзистенциализме или творчестве Данте и Достоевского.
Экстатическое познание истины, безусловно, возможно. Читая работы Станислава Грофа, конечно, подумываешь об обратном – hominibus impossibile. И все же там, где экстатические грезы проверяются реальностью – не той «сверхреальностью», которая мерещится лихорадочно грезящей душе, а самой непосредственной реальностью окружающего человека мира, – возможны действительно истинные прорывы в неведомое. На этом акцентировал внимание еще Чарльз Тарт, придерживавшийся той точки зрения, что в измененных состояниях сознания, «именуемых высшими состояниями сознания, истина познается непосредственно, без участия науки: нужно только войти в эти состояния, и человеку становится доступным некое озарение, снимающее все преграды между ним и тем, что может быть достигнуто и понято. Однако само по себе ощущение того, что вы находитесь в непосредственном контакте с Истиной, еще не гарантия того, что этот контакт действительно имеет место. Такие ощущения свойственны человеку, но когда их принимают за «определения Истины», они становятся источником заблуждений. Прежде всего, они ничего не дают нашему познанию. Первым принципом научного познания является необходимость проверки его результатов: ваше понимание реальности должно быть сопоставлено с самой реальностью посредством наблюдений – если наблюдения не соответствуют тому, что следует из теоретического объяснения, то претендующая на истинное понимание теоретическая схема должна быть признана ложной или подвергнута пересмотру. Поэтому, оставаясь на почве науки, мы вообще не можем рассматривать какое бы то ни было состояние сознания как высшее в том смысле, что оно якобы ближе всех прочих подходит к Истине; наша задача в том, чтобы изучать различные дискретные состояния сознания во всей полноте их проявлений и подвергать проверке полученные данные». [15, с.209-210]
Без этой проверки реальностью единственное, на что может рассчитывать человек, прибегающий к экстатическому познанию, – это описанные Грофом пустые истины лизергиновых богов, слепое блуждание в хаотических и лабиринтных путях собственного бессознательного, не выход за пределы Эго, а бессмысленное завороженное кружение вокруг собственного Я.
Трансперсональная психология в своем нынешнем виде представляет собой в лучшем случае один из способов художественного познания мира. Ей претят объективные методы изучения психического, она не исследует, но описывает, художественно выражает его. Так, как делали это, скажем, Гомер, Софокл, Августин, Петрарка, Гете или Достоевский. Понимание художественной сущности трансперсонализма характерно и самим транспсихологам. Так, Роберт Макдермотт подчеркивал: «Преобразующая сила всех форм романтизма и потенциальная преобразующая сила его последнего проявления – трансперсонализма конца тысячелетия – в первую очередь коренится в стремлении к практическому, по сути своей художественному, формирующему реальность мышлению». [11, с. 291] И в этом смысле трансперсональная психология – пожалуй, самое прекрасное и поэтическое психотерапевтическое искусство, появившееся в XX веке. Вот только к психологии как науке это не имеет никакого отношения. ДАЛЕЕ: Всматриваясь в бездну. ЧАСТЬ III
__________________
Другие публикации Regio Dei (возможно, по теме) :
