Начало здесь. Предыдущее – здесь

«Надо же, какая у них тут крупная моль!»

Это было первое, о чем я подумал, сходя по трапу в аэропорту города Корфу (Греция) и наблюдая, как, выхваченные огнями прожекторных обойм, вспыхивают в ночном воздухе какие-то действительно очень крупные насекомые. В голове, словно набитой песком после снижения, слышался устойчивый не то треск, не то стрекот. Возможно, цикад, если только они не уступали в размерах здешней моли. Или просто аберрации слуха, спровоцированные посадкой, – она мне всегда дается сложнее, чем блаженный момент отрыва. В случае с Корфу я особенно волновался. Самолет уже заходил на цель, а кругом все еще была вода. И она стремительно приближалась, как будто мы собрались совершить аварийную посадку. По счастью, в следующий момент шасси несомненно коснулось чего-то твердого, и в салоне послышались жидкие аплодисменты.

Только пару дней спустя я выяснил, в чем дело. Взлетно-посадочная полоса тут глубоко врезана в залив между мысом Канони и Хрисидой. В сущности, она делит его пополам. И хотя одна половина давно уже превратилась в болото (затертые драченами тины, рассыхаются в нем под солнцем старые рыбацкие лодки), другая, несомненно, является частью моря. Место слияния отмечено крошечной, чуть больше украинской мазанки церковью на таком же крошечном островке с очень подходящим названием Понтиконисси (в переводе – «Мышиный остров»). Между прочим, церковь – одна из главных достопримечательностей Корфу. Видно, прихожане не имеют ничего против грома небесного, воспроизводимого с регулярностью, рассчитанной, впрочем, не столько на привыкание, сколько на полную глухоту.

Таксист по-английски не говорил и на мои вопросы про моль отвечал вымученной улыбкой. Мы остановились на площади Спилиа, в Старом порту, прямо у отеля «Константинополис» (куда, кстати, мне и следовало попасть). Это был чудесный, позапрошлого века дом, высокий, целых шесть этажей, и узкий, как платяной шкаф. Я принял сдачу (после выяснилось, таксист меня под покровом сумерек честно обсчитал), поднялся в номер и, по давней своей привычке, прямо сходу, не снимая рюкзака, рухнул спиной на кровать – в точности так, как аквалангисты падают с лодки в воду.

Два часа в Шереметьеве, четыре в небе, три в Афинах, между стыковочными рейсами, снова сорок минут в небе, еще пятнадцать минут езды от аэропорта до центра Корфу-тауна… Это было все равно что считать овец. Чтобы не заснуть сразу, я сбросил с себя вьюки, пододвинул к окну стул, встал на него коленями и, толкнув щелястые ставни, высунулся наружу.

Конечно, там было все, что нужно: щедрые россыпи огней, морская гладь с ртутными бликами, порт (Старый), крепость (Новая). Но я зацепил это все разве что боковым зрением. Потому что мой взгляд – вот он, настоящий нырок! – намертво прирос к отставному карусельному такси на площади перед отелем, выигрышно подсвеченному газетным киоском. На месте рулевого колеса торчал какой-то ржавый обод, явно скрученный из арматурного прута, а на сиденье покоилась картонная коробка, по виду – из-под ботинок или даже сапог (утром я проверил, что там внутри – внутри были совок и щетка). Затем обнаружились и другие сокровища: трактор, паровоз и даже самолет на станине, из породы бросаешь монету и качаешься ванькой-встанькой, вцепившись в крендель штурвала. Эти старики давно свое отслужили, но здесь их почему-то не сослали в какой-нибудь глухой двор на окраине и не снесли на помойку, как сделали бы у нас. Их, точно свадебных генералов, усадили в центре стола, на самых почетных местах. Не побрезговали, хотя, как почти во всяком старом городе, сомнительная культура детской площадки в Корфу-тауне отсутствует совершенно, так что, в общем-то, неизвестно толком, откуда прибыли сюда ветераны, ясно лишь, что из Греции – на борту самолета (также с монетоприемником) крупно синела надпись Aegean Airlines: «Эгейские авиалинии».

Я ощупал глазами горизонт, помня, что вообще-то с Корфу должен быть виден материк, не только Греция, но и Албания. Ничего не увидел, конечно. Только прямо напротив моего окна, над незримым горным хребтом, четкими габаритными огнями вспыхивали два маяка. Они явно работали в разном ритме, но я так и не смог понять, кто торопится, а кто отстает. В точке крайнего расподобления начинало, впрочем, казаться, что вот-вот обозначится ясная очередность вспышек: ты, а на счет три – я, я, а на счет три – ты. Но маяки быстро сбивались со счета, зазоры делались все теснее, выдержка стремилась к нулю, и, наконец, нагнав друг друга, огни радостно загорались в унисон. Естественно, что они сразу же начинали расходиться, но погрешность была столь мала, что на минуту-другую оставалась совершенно недоступной глазу, и я успевал насладиться минимум тремя полноценными парными вспышками. И уже в них одних было для счастья все, ибо счастье есть не что иное, как выдох облегчения: узоры совпали. К маякам стянулась вся моя дорога сюда, стянулась, чтобы в них и разрешиться. «Все получится».

И оно действительно получилось. В свете уличных фонарей, в точности как в аэропорту, вспыхивали чьи-то крылья. Только это была не моль.

Это были ласточки.

Продолжение