Начало – здесь. Предыдущее – здесь.

По одной из улиц ездили трактора, перемешивая с вонючей глиной все эти кучи пластика, картона, гнилой материи, объедков – и лучшего выхода нельзя было придумать. Однако в смысле речки выхода не было никакого.

Ее можно было только замуровать, как Неглинку в Москве, и развивать особый вид турбизнеса для богатых дядь, живущих в отелях – диггерство. Индастриал-дайвинг.

Упаковать этого розового янки в скафандр и спустить прямо на дно этой речушки. За очень большие бабки, разумеется. Реклама должна быть такая: там водятся монстры, крысо-рыбы и другие виды мутантов. И найдется дядя, который клюнет на эту удочку, заскучав в субботу или воскресенье.

И у нас тоже появятся хорошие денежки.

Я уже испытывал шок от знакомства с реками Джакарты. Самое мрачное впечатление оставило у меня устье реки неподалеку от рыбацкого рынка и гавани Сунда Келапа – известной по туристским справочникам. В ней все еще стоят на изготовку древние шхуны-пиниси, возя из Джакарты всякое добро на Калимантан, а из Калимантана обратно. Это корабли удивительной красоты: нос и корма у них задраны вверх, а мидель корпуса прогибается книзу, придавая кораблю женственные черты.

Сунда Келапа – древний порт, все еще работающий рычагами костных сочленений сотен и даже тысяч людей – грузчиков, такелажников, моряков… Тут же работают их столовки: девки ихние что-то жарят, могут пнуть обратно летящий на них мяч от футбольного поля, где играют в футбол пацаны. Где-то неподалеку расположены отрывные кафешки, с дурной и искрометной музыкой дангут и всеми прелестями жаркой и дешевой индонезийской кафешки. Надо только выйти из порта и дойти до прилегающего к нему чайнатауна. И сам порт создает впечатление, что так все и было сто и двести лет назад.

Гавань расположена в канале, за которым уже начинается открытое море. В канале работают гребные лодки – местный предприниматель будет вас упрашивать покататься на его лодке, чтобы через два шага вы опять натолкнулись на другого такого же предпринимателя в расписанной фанерной шляпе. Канал отгорожен насыпью от жилого района, где стоят рисовые поля в помойке, хижины в помойке, а вдали растут небоскребы…

Воздух Сунда Келапа пропитан испарениями нашей реки. Наша речка и упирается в дамбу, стоящую чуть поодаль. Это одно из русел этой реки, которое превращается в гниющее месиво…

Этот конец реки и произвел на меня самое гнетущее впечатление. Вокруг дамбы стояло страшное зловоние. Эта река расплывалось, как черное поле, забросанное кучами мусора. Горы мусора перегнивали на солнце вместе с черной водой. Но насекомых не было. Видимо, химический компонент этой негатив-воды и был спасительным в этом смысле: мошкам и комарам было не выжить тут, в этом негатив-болоте. Спасибо хоть на этом родной химической индустрии.

Даже крысюк, отхлебнув сей водицы, падал замертво как подкошенный.

И только человек возводил хижины на этих берегах.

Я на самом деле испытал шок от УРОВНЯ санитарии этих людей. Я никогда еще не видел такого мира – и он произвел на меня впечатление. Я помню, что застыл на месте на тротуаре среди рева уличного движения, перемещенный в иную реальность.

У одних людей потолком навсегда заставлено небо. У других людей отнята вообще вся природа, кроме койки и ведерка, чтобы туда блевать. У этих людей была отнята их родная вода – и превращена в черную кишащую зловонную жижу – а вместе с ней и воздух. Эта вонь вставала во все мироздание, но – вот что поразительно – это было не все мироздание. Оставалось солнце, попадающее прямо в темечко своими космическими лучами. Оставался ветер, приносящий иные запахи. Где-то качались на волне женственные шхуны, а дальше были морские просторы… вечерами тут зажигались неоновые огни…

Но воздух и вода были отравлены. Это не так мало.

Я впервые увидел негатив реки такого размера…

К негатив-полю подбирались хижины. Из них выбегали дети и просили, чтобы папа покатал их на лодке.

Я стоял на мосту. Внезапно черная вода, куда было страшно окунуть мизинец, прорезалась килем лодчонки, блестя на солнце, как подсолнечное масло. Его проблеск проступал в воде на мгновение – чтобы тут же скрыться в черноте, блестящей, как драгоценный камень под ослепительным солнцем. На секунду я перестал понимать, что это такое – вода или невода. Скорее, это все напоминало нефть. Эта чернота бродила, источая пузырьки, которые можно было принять за роение насекомых. Девочка в лодке пила кофе из пластикового стаканчика, и ее папа рулил веслом, перебираясь на другой берег. Этого я тоже не мог понять.

Этот мир отличался от мира, который окружал меня на мосту. Ревел городской транспорт. Лавка инструментов, что располагалась на шоссе, продавала плохие инструменты: ненасаженные топоры, неудобные кусачки и бесполезные ножики. Все было чудовищно грустно. Подавленный и даже раненый местным пейзажем, я присел глотнуть чайку и выкурить индонезийскую лучшую в мире сигарету, похожую больше на тонизирующий напиток.

Конечно, сам этот смрад исходил от канализации: вся городская канализация идет в реки, которые и застаиваются до состояния черного студня. Он слегка побулькивает. Мне хотелось сочинить поэму. Все вокруг вымерло, комары и крокодилы, обезьяны и драконы, все гниет смрадным гниением, и только человек, повелитель природы, может жить в этом ежедневном смраде. Ему продают воду компании-мультимиллионеры, наживаясь на его плачевном состоянии. Другие, повязанные с ними, химические компании ответственны за то, чтобы отравлять местную воду – ведь это приносит совместную прибыль!

Груженые тачки, грузовики, автобусы – все развозят эту воду в непроходимом смраде магистрального уличного движения Джакарты. Это тысячи рикшей, испускающих черные выхлопные газы, в безумии тотального хаоса движения. Они загрязняют воздух – и тем самым приносят новую прибыль, но уже другим промышленностям, с ними повязанным – в частности, фармацевтической, и особенно раковой промышленности – венцу творения мирового правительства, так сказать, вершине ее предпринимательской деятельности.

Но внезапно мимо тебя проезжает воз сена, благоухая полями далекой России. Крестьянин не сдался в этом кошмаре. Крестьянская община жива в Джакарте, как и во всей Индонезии. Особенно веселит тебя, когда еще внезапнее, на фоне местного Тайваня и Сингапура, высоченных небоскребов имперского образца, в нос шибает мощный запах навоза – это едет из деревни грузовик, подвозя навозец к местным полям, расположенным в самом историческом центре. Вот где разбирает смех. Тысячи рикшей и мотоциклистов оживляются от этого запаха, и слышно веселье прямо на проезжей части.

Выплывшая из негатив-воды лодочка со счастливой улыбающейся семьей – папа, мама и дочка (папа тоже попил кофе из пластикового стаканчика, подгребая своим гребком) – заставила меня вспомнить свою семью. Я завидовал этой семье, потому что они были вместе. Я был уродом из мира бледнолицых, печальным атомом деградации нашего народа, а они были счастливы в этом смраде. В лодке у них стояла черная вода. Я бы побоялся коснуться ее мизинцем, но они настолько свыклись с ней, что парировали все традиционной индонезийской улыбкой.

Конечно, им помогало испепеляющее солнце – но как? Говоря языком науки, сверхдозами витамина D.

Продолжение

На Главную блог-книги "Список кораблей"