НАЧАЛО и ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Сана переходит из зала в зал и думает, будто окончательно потеряла то, что называют чувствительностью к искусству: ничего-то ее не трогает, ничто не задевает – ни княжна Т., ни брак неравный. И вот она – скорей по привычке, нежели по велению сердца (анахронизм) – шлепает к Иванову. Народ, как и в прошлом веке, оккупирует «Явление…» (амбре богословско-интеллектуальных испражнений усиливает пафос), а вот перед крыжовничными диапроекторами Саны всплывают иные, вполне отчетливые, картинки.

Чей-нибудь умок вполне мог бы обозвать их синонимичными: «Jesus в ассортименте, 1200 р.» – фигурка с наклеенным на голову Спасителя ценником, в переходе на Проспекте Мира, и тут же, рядом с подземельем, на заборе: «Иисус любит вас!» – но странною любовью, la-la, напевает Сана, неискренне поругивая себя за нехорошие (где б взять хорошие?) мысли – вот и вся laternа magica¹, la-la, спектакля не будет, нас всех тошнит², la-la: напрасно, господа, вы сели у входа в пещеру, напрасно рассматриваете дальнюю ее стену – пляшущих теней не существует³… А вот что Сану еще цепляет, так это глаза: «Кружевница», «Портрет Арсения Тропинина, сына художника», а еще… «Сана, запомни: 1823-й» – «Зачем?» – «Как зачем? Он написал “Кружевницу”! Смотри…» – кажется, будто их с матерью приковали к тринадцатому залу: кажется, будто они, истуканы, никогда уже не сдвинутся с места… А ведь хотела лишь скоротать время! Нет-нет, так просто от этого не отделаться – не таскай ее, впрочем, сызмальства по «храмам искусств», Сана сама бы в них эмигрировала: родившись в тысяча девятьсот семьдесят неважном, свободы выбора лишаешься во многом автоматически, i tol’ko iskusstvo, че-о-о-орт!..

Сана долго стоит у натюрмортов: да разве можно ими не залюбоваться, мыслимо ли?.. А вот и Аполлон с Гиацинтом и Кипарисом, черте чем занимающиеся⁴, а вот и литость, литость – твоя, детка, л и т о с т ь⁵, собственной персоной: nu-nu, privet, kak pozshivaesh?.. Может, отправить тебе sms?.. Сана кружит по залам, тщетно пытаясь успокоиться, однако портрет Ермоловой, в который она чуть было не врезалась, вводит в окончательный ступор. Сана резко притормаживает и видит прямо перед собой не знаменитую дочь суфлёра, но обычную женщину, старую и уставшую, чье строгое платье скрывает грудь второй свежести, а та, в свою очередь, – нетерпение бывшего в употреблении (Sale Господень) сердца. Сана наблюдает за тем, как Марья Николавна – голая, растрепанная – сходит с картины и, грозя пальцем, три раза обходит незваную гостью. «Ты сперматозоид, просто добежавший сперматозоид: один из… – шепчет Сана, стараясь не смотреть на тело second hand. – У тебя тоже, тоже ведь головка крошечная была… и шейка с тельцем… шейка с тельцем чуть подлинней… а еще хвост – куда ж без хвоста? – хвост с ниточкой: он-то и нёс… И я тоже, тоже сгусток такой же: то ли хлоркой пахнущий, то ли каштанами… тот еще живчик, как и они все… Вперед и вверх до встречи с яйцеклеткой, скорость три миллиметра в минуту – вот и готов одноклеточный… А ведь четко sosтряпано: минута-другая неземного (смех в зале) блаженства – и вот уж живчики оккупируют некий мешок, чья «перистальтика» скорехонько выносит их известно куда: впрочем, не более сотни – и это из ста миллионов… Помнишь, Плохиш, как б е ж а л и? А потом все рассеялось, оболочка яйца взорвалась, и мы попали Туда, а Там прицепились от нечего делать (а что еще было делать?) к с т е н к е – вот они, полмиллиметра живой жизни (слизь, нечистоты…), вечный опыт in vivo, – вот и вся эмиграция с Неба на Землю: я вышла замуж в январе…⁶, нуль-транспортировочка⁷, толпились гости во дворе⁸, лингам-йони-йони-лингам, сцуньхуйвчайвыньцсухим – тут и сказке конец: по ногам текло, в рот капало – и долго колокол гудел в той церкви на горе⁹: джазуха! Белая вязкая жидкость, которую проглатывает Сана, пахнет каштанами.

Глубоко оскорбленная такого рода действиями, Марья Николавна спешно поднимает ногу, чтобы шагнуть за раму, и убирается восвояси, где долго причесывается, одевается и снова встает в позу. Сана же садится в очередной раз на фирменного конька-гробунка: вот если кто-то, думает она, решит, к примеру, нажать на Del., иначе говоря, захочет по каким-то причинам у й т и п о р а н ь ш е, слинять, его даже Там (хотя, почему «даже», а не «тем более»?) не оставят в покое: занебеснутые гурки претендуют на эксклюзивное право забивать подопытных собственнокрыльно… Если же «ущербная», готовая к развитию лишь потенциально – по умолчанию, разумеется, Их Операционных Систем, напрочь лишенных бинарной (она же человечья) логики, – био-car¹⁰ доведет до логического конца игру «Я сам!», начинающуюся обычно с кризиса трёхлетки и не заканчивающуюся, о чем по обыкновению забывают, н и к о г д а, ее, био-car, тут же (дабы не храпела всю ночь и не зевала весь день¹¹), поставят на место (поток) – оппаньки, свобода воли и выбора: «Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре»¹², не так ли, Смит? Но если тебе не принадлежат даже собственные мысли, что же тогда т в о е?.. Да есть ли оно вообще, существует ли?.. Редкий гений находит Источник в заветном ларчике бессознательного, – но у простого-то смертного ничего своего нет, la-la, у простого-то смертного ничего своего нет и быть не может, la-la, поет Сана, la-la, – и, выходя на улицу (избыток азота в воздухе), подставляет лицо снегу: чересчур.

Чересчур хороша.

Вот и с П. в снег познакомились – точнее, их банально (ли?) друг с другом столкнули, сшибли, чтоб уж наверняка (наверняка – что?). «А откуда, думаете, это вот “заткнуть рот рублем” пошло?» (доставая бумажник, чтобы расплатиться с таксистом). – «О чем вы?..» – «О том, что р у б л ь в древности з а к л ё п к у означал, и только в четырнадцатом веке, став, как сказали бы сейчас, единицей ценности, начал с…» – «Зачем вы об этом говорите?» – «Хочу показаться умным…» – «Считайте, что показались» – «Креститесь» – «Я соврала» – «Слово не воробей» – «Кто вы?» – «А вы?..».

Сана влюбилась – есть и такое словечко – в ту зиму, как иногда пишут, до беспамятства. Потеряла голову. Ей «снесло башню». «Сорвало крышу». Что там еще бывает? (Автор в растерянности разводит руками – он/а не хотел/а, действительно не хотел/а). Это потом уже, после их цирка, вспомнится «Трапеция»¹³: ну а пока… Пока ресницы его в снегу (и почему Сана не снежинка? так бы и растаяла: пусть короткометражка, пусть однодневка – какая разница!), пока бирюза глаз его лучится, она, Сана, готова слушать и слышать – слышать даже то, что он, видите ли, окольцован. «А я вот раскольцевалась» – «Почему?» – повиснет в воздухе, когда после поцелуя (живи, Сана, живи: в конце концов, это просто слюни) они перейдут, наконец, на ты. – «А разлюбила…» – «И только?..» – «А мало?..»

Ни к одному человеку не испытывала она такой нежности, ни к кому другому не влекло ее с такой яростью – и никого больше не желала она так сильно и одновременно невинно. П. тоже тянуло к Сане – только иначе: жестче, резче – и как-то легче; сомнительное преимущество, всегда дающее, впрочем, игроку довольно скучные в своей предсказуемости дополнительные очки… Спугнуть странную дружбу тем, что называется скучным словечком «постель»? Алхимия молчания! Сана изнемогала, текла, плавилась – и это-то было хуже всего.

Они довольно долго встречались (мыльная опера, кабы не наяву), в один же из вечеров крепко выпили – тогда-то и свершилось «грехопадение», тогда-то Сана и проидеализировала П., отделив созданный воображением образ от реального человека, – да, собственно, без идеализации количество смешных любовей быстро сошло б на нет, что nature, привыкшей от случки к случке плодиться да размножаться, невыгодно: дважды два… Однако Сана плодиться и размножаться не намеревалась. Выбравшись E2-живой из капкана тихой семейной жизни, она не ведала еще о любви безусловной, восхищении без поклонения и зуда обладания другим человеком, а потому принимала за нее страсть, тепло или желание чувствовать себя защищенной: всегда благодаря кому-то, всегда за чей-то, если рассудить, счет, что, как она сама вскоре поймет, не столь грустно, сколь глупо.

Люблю, сказала мышка Мауси проходящему мимо Котауси, выучившему, как тот попугай, одно лишь НЕТ – вжик-вжик-вжик, и снова ты мужик: шестеренка, изобретенная в античности, «Мы танцуем с тобою наш последний медляк: я танцую хреново, ты танцуешь никак…»¹⁴ – «Не понял, прости?..». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

_________________________

1 «Волшебный фонарь», диапроектор.
2 Д. Хармс.
3 Намек на небезызвестную аллегорию Платона: человечество сидит у входа в пещеру и смотрит на дальнюю стену. Все, происходящее в мире, отражается на ней в виде пляшущих теней (своего рода «прообраз» диапроектора и, в конечном итоге, кино).
4 Иванов А. А. «Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением».
5 «Литость – мучительное состояние, порожденное видом собственного, внезапно обнаруженного, убожества» (Милан Кундера). На русский дословно не переводимо.
6 Перевод Бродского (из англ. поэзии: «Я вышла замуж в январе»).
7 Телепортация.
8 То же, что 46.
9 То же.
10 Машина.
11 «Всю ночь храпеть, а днем зевать» (АСП)
12 Оруэлл, «1984», из дневника Уинстона Смита.
13 Галина Хомчик: «Я откачалась на трапеции, к ночному небу прибитой звездами…»
14 Сетевой фолк.

На Главную блог-книги СПЕРМАТОЗОИДЫ