НАЧАЛО и ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Поначалу она думала о П. непрестанно, чем, наверное, вызывала невольное возмущение личного его пространства – пространства, в котором Сане отведена была почетная, но невероятно унылая, friend-койка. Что же касается всех этих шуточек на тему «дружеского секса» да укропа королевы Анны, пороха с верблюжьей слюной, живых головастиков, железной ржавчины, акации, ивового листа да кипяченной в масле ртути (или так: «При составлении брачного контракта солдат Джейн потребовала от солдата Джонни включить в список такой пункт как “прерванный половой акт”»), то нельзя сказать, будто все это осталось за кадром и совсем уж не давило на психику. О, распоротое равновесие, которое хранила она в сердце своем, словно хрустальный шарик, боясь разбить!.. Как мечтала Сана остановить стрелку секундную – и как быстро передвигалась даже часовая! Нет-нет: она, разумеется, не думала ни о бабочках из марципана и мастики, ни о пошленькой лебединой паре на дурацком свадебном торте, ни о «крепком жизнеспособном приплоде» – все это в прошлом, развод плюс один, повторяться нет смысла; был у невесты когда-то – а странное ведь словечко невеста,– и «букет-паук», от плотной середины которого расходились в разные стороны изящные линии; было и путешествие к самому красному морю – пирамиды, верблюды, арабы, теряющие при виде белой ledi рассудок: что с того?..

П. был близок, как никто – и одновременно недосягаем: вот Сана и захлопнулась, будто шкатулка музыкальная, вот и проглотила ключик, дверь волшебную анимы – отпирающий, а потому мелодия небесная не прозвучала, а потому балерина, появляющаяся на серебристой поверхности игрушечного рояля, уснула и уже не показывалась…

Как банально, как пошло, морщилась Сана: роман – если ЭТО можно, конечно, назвать романом, – с тем, кто использует в качестве тяглового и пахотного животного более чем ординарное существо по кличке ж е н а, и ничего (скука какая!) менять не собирается? Просыпаться и засыпать в одной постели, вот, собственно, и всё, Сана: такова, на самом деле, твоя «банальщина», такова «пошлость» – не ты ли призналась себе в этом, потягивая в «Квартире 44» жидкость счастья?.. На тебя с любопытством посматривают, но ты, конечно же, никого не замечаешь – ты привычно иронизируешь и, подзывая официанта, барабанишь по столу пальчиками: «Вели, государь, мне дать из своей государевой аптеки водок»¹.

Много позже тот, кого науки любовной ради исследовала Сана едва ли не по органолептическим² признакам, скажет: кажется, я мешаю тебе, и она кивнет – разумеется, мешаешь. Да, она задыхается, ей словно жгут на горло³ наложили… И улицы, и деревья, и люди, и звери, и монастырь этот – все мертвое, мертвое: мертва и она, Сана, и звонок П. не в кассу, звонок П. не имеет значения, потому как задачка не имеет решения – что на Земле, то и на Небе, да только если на Земле помоечка, если на шарике – о т з в у к, что ж над шариком-то?..

И – вот она, кипарисовая аллея, вот монастырские кельи, гробы у глухой стены… Сухо, зябко – да страшно, Сана, чего уж там! Звериного одиночества, тоскливым своим капюшоном тебя накрывшего, бежишь: потому ходишь вокруг да около, в храм никак не войдешь, а когда, наконец, решишься, неловкость одну и почувствуешь, а дальше… Дальше вот так: гони, гробунок, э-эй! Поди, докажи, будто не тварь дрожащая! А коли переступишь, посмеешь коли переступить, в покое все одно не оставят: в том-то и гнусь… Назад, на шарик, чтоб дурь из башки повышибить: «Да мне крышка, крышка! – кричишь ты, судорожно пытаясь остановить поток пахнущей хлоркой слизи. – Хочешь убить свободу? Позволь сперматозоидам добежать: слоган, ха-ха, слога-ан…». Значит, стремящиеся у й т и – из-за страха останутся, а не потому что не в силах з а к о н нарушить… Купи-продай – да сделка же, сделка: как ты – так и к тебе, а возненавидеть посмеешь – так бумерангнется, мама не горюй! «Быть в позитиве» выгодно, легче легкого арифметика; главное, чтоб не до кровищи тошнило-то… Есть, правда, одна нестыковочка – ни сном ни духом Любка про бумеранг тот: страшней войны герла в кривом зеркале, страшней смерти – можно ли такой верить?… Вот и Смита⁴ прикончили, когда он поверил…

Подобно Уинстону Смиту, записывавшему в дневник сомнения насчет правильности партийного учения, записывает Сана все, что касается правильности так называемого Высшего Замысла – чаще всего тот представляется ей чудовищным: или она чего-то не понимает?.. Ок, ок – пусть ей объяснят. Пусть хоть кто-нибудь, раз в жизни, объяснит, что, черт возьми, происходит на самом деле: если г-н Б. предполагает, будто она схватывает на лету все Его более чем пространные намеки, все Его з н а к и, то Он сильно ошибается! Почему в школе – одни буквы да цифры, пять химий в институте – зачем? Для чего приходят в сны ее п р е п а р а т ы (чаны с формалином, сборящаяся на коленках трупов кожа) – неужто именно ей, Сане, было нужно все это?..

В ней, наверное, взорвалась тогда целая вселенная. В зрачках п р о з в е н е л а ярчайшая вспышка синего: в точности, как глаза П. Потом все куда-то ушло, оставив лишь голубоватую, с еле заметным перламутровым оттенком, горку… Колумбарий чувств-с: Сана собрала пепел в коробочку, да и сложила в заветный ларчик: свет мой, зеркальце… «Как разорвать энергетическое кольцо? Как освободиться?» – спрашивает она звенящую пустоту и почти не удивляется глухому рефрену Смита: «Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре, а ты не можешь, не можешь ничего сказать: задачка не имеет решения… Это всё крысы, крысы… Эх, если б не крысы, Сана, если б не эти проклятые крысы!..».

Потом, в самый разгар изматывающих бессонниц, материализовался Володя: недавно разведенный и потому легкий, всех любящий («ja tebja obozaju», sms). Зверюга ласковый! Главное не испугаться, искрометную легкость его принять… возможно ли? Сана лежала пластом несколько дней, а то, что в трубку кашляла, когда на работку-то звонила, так то не в счет: счет на бутылки коньячные шел («Старый Кёнингсберг» – раз-и, «Старый Кёнингсберг» – два-и, «Старый Кёнингсберг» – три-и…), поэтому после того как а л л о прохрипела, для ответа на «Как жизнь?» в кармашке мозга одно лишь «Подыхаю» нашла («Старый Кёнингсберг» – четыре-и…) – «Прости, что-то со связью…»: вот и славно, не хватало еще, чтоб он ее в таком состоянии…

Отражение, если б Сана удосужилась посмотреться в зеркало, впечатляло – сине-серые круги под глазами, щеки в красных пятнах, слипшиеся ресницы, опухшие веки… Оплакивала ли она себя, жалела ли себя эгоистично? Едва ли – скорее, «заливала» то, что в одиночку душе ее было никак не осилить (н и а с и л и л, новояз двадцать первого) – или, быть может, справляла своеобразные поминки по чуду чувства, чистейшая энергия которого, как ей казалось тогда, сливалась прямиком в унитаз… «А ведь могло быть и хуже!» – слабо обнадеживал Плевако⁵. О, как мечтала Сана утонуть в П., уткнуться носом в ёжикотуманный его затылок, а потом взять, да и лизнуть, словно рождественский леденец, обманный его зрачок – да вот, кажется, войди П. сейчас, и Сана оживет, моментальная реанимация: отвратительная коньячная маска упадет на пол и разобьется… Милый волк (волк с и д е л на карнизе, в и д е л а Сана), коли не съешь, почему не отпустишь, не остановишь? Зачем тебе я, для чего встреч со мной ищешь, почему Саночкой называешь? Papa-papa, если б знал ты, что будет, неужто позволил бы живчикам добежать?.. И пр. и пр.: Сана причитает целый день и весь следующий («Старый Кёнингсберг» – раз-и…), а на третий – под пиво – начинает различать некоторые предметы. Вот, к примеру, если доползти до ванной, то можно разглядеть на полочке такой предмет как Britva Obiknovennaja: в пластмассовом стаканчике, la-la, убей меня нежно, дзынь-ля-ля… «Я еду!» – «Володя, нет, я заболела…»: он кладет лед на лоб Саны и целует в ложбинку шеи; рефрен сансаркиного rondо⁶, конечно же, всё будет хорошо. «Когда?» – спрашивает вдруг Сана с пугающей серьезностью. – «Что – когда?» – отстраняется Володя. – «Когда хорошо будет? Ты скажи, я запишу. На стенке, здесь вот… на этом самом месте. 365 палочек начерчу, и еще… еще столько же… я ведь столько палочек начертить могу, сколько нужно, – а потом вычеркивать буду… минус один мозг, минус тридцать…»

Володя касается Саны, пожалуй, даже слишком бережно – касается так, будто у нее нет кожи: да у нее и впрямь, поражается он, нет кожи! Женщина без кожи: что с ней делать теперь?..

Она вертит в руках концентрат стеклоомылителя и, читая по слогам меры предосторожности – «Не принимать внутрь, вызывает отравление», – начинает с чистого листа. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
_____________________________

1 Челобитная XVI в., Москва.
2 Цвет, запах, мягкость, загрязненность.
3 Жгут на горло, разумеется, не накладывается.
4 «1984» Дж. Оруэлла.
5 Фраза, с которой Плевако обычно начинал выступления в суде.
6 Круг.

На Главную блог-книги СПЕРМАТОЗОИДЫ