АРХИВ '[Jesus в ассортименте]':

НАЧАЛО и ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Сана переходит из зала в зал и думает, будто окончательно потеряла то, что называют чувствительностью к искусству: ничего-то ее не трогает, ничто не задевает – ни княжна Т., ни брак неравный. И вот она – скорей по привычке, нежели по велению сердца (анахронизм) – шлепает к Иванову. Народ, как и в прошлом веке, оккупирует «Явление…» (амбре богословско-интеллектуальных испражнений усиливает пафос), а вот перед крыжовничными диапроекторами Саны всплывают иные, вполне отчетливые, картинки.

Чей-нибудь умок вполне мог бы обозвать их синонимичными: «Jesus в ассортименте, 1200 р.» – фигурка с наклеенным на голову Спасителя ценником, в переходе на Проспекте Мира, и тут же, рядом с подземельем, на заборе: «Иисус любит вас!» – но странною любовью, la-la, напевает Сана, неискренне поругивая себя за нехорошие (где б взять хорошие?) мысли – вот и вся laternа magica1, la-la, спектакля не будет, нас всех тошнит2, la-la: напрасно, господа, вы сели у входа в пещеру, напрасно рассматриваете дальнюю ее стену – пляшущих теней не существует3… А вот что Сану еще цепляет, так это глаза: «Кружевница», «Портрет Арсения Тропинина, сына художника», а еще… «Сана, запомни: 1823-й» – «Зачем?» – «Как зачем? Он написал “Кружевницу”! Смотри…» – кажется, будто их с матерью приковали к тринадцатому залу: кажется, будто они, истуканы, никогда уже не сдвинутся с места… А ведь хотела лишь скоротать время! Нет-нет, так просто от этого не отделаться – не таскай ее, впрочем, сызмальства по «храмам искусств», Сана сама бы в них эмигрировала: родившись в тысяча девятьсот семьдесят неважном, свободы выбора лишаешься во многом автоматически, i tol’ko iskusstvo, че-о-о-орт!.. (далее…)