НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

На следующий день я снова оказался, совсем уже непонятно для каких причин, в комнате Черноспинкина.

Угрызения трезвеющего человека и чисто физические муки гнали меня по этажам, не давая сидеть на месте. Внутри стоял какой-то непрекращающийся зуд, и в мозгу наступала поскрипывающая ясность — всё было как бы в мелких ссадинках, во всём было какое-то что ли царапание, словно трезвый Андрей Ширяев, по ошибке заживо погребённый, царапался изнутри сквозь тончающие стенки алкогольного склепа.

Черноспинкин встретил меня в коридоре в мятой, незаправленной в брюки и незастёгнутой рубашке, с грязным полотенцем через плечо и со сковородкой в руках. Глаза его превратились в матово отблескивающие чёрные шарики с совершенно собачьим выражением боли. С несколько злобной строгостью он промычал что-то вроде “заходи” и, плавно (как мим) выбрасывая ноги, двинулся по направлению к кухне.

Я зашёл.

В углу с закрытыми глазами лежала Зоя, накрытая до подбородка зелёным ворсистым одеялом со страшными следами на нём, и тяжело дышала. Она никак не отреагировала на моё появление.

Шкафчик у входной двери был распахнут, и на полке, находившейся приблизительно на уровне моей груди, лежал коричневый бумажный пакетик, из которого на пол сыпался мутно-белый рис. Я поднял пакетик и сгрёб с полки пригоршню рисинок, надоедливо прилипающих к ладони.

На столе стояла глубокая тарелка с двумя алюминиевыми ложками в ней.

Я понял, что и Черноспинкин намеревается “выскакивать”. В предполагаемом конце запоя Черноспинкин вспоминал о своём кулинарном образовании и — в состоянии почти невменяемом — из каких-нибудь пищевых остатков начинал готовить еду, справедливо полагая, что для начала следует как минимум поесть. В такие решительные минуты он становился суров ещё более обычного.

Коронным блюдом нищего Серёжи был рис с маслом, луком и овощами, который он умел готовить неправдоподобно вкусно, учитывая те обстоятельства, в которых он этим занимался.

Я стал слоняться из кухни в комнату и назад, то пытаясь помочь Серёже (стойко боровшемуся за овощной плов под осуждающими взглядами разнообразных поэтесс в домашних халатах, занятых мытьём посуды и приготовлением пищи), то выглядывая в холодное и голое окно Серёжиной комнаты, из которого хорошо была видна вся внутренняя часть здания общаги — огромной буквы “П” с подоконниками и водосточными трубами, облепленными снегом.

Затем мы молча, так как Черноспинкин всё равно не мог говорить, съели немного риса, и тут пришёл Гамлет. Он скорбно сел на стул, почему-то подальше от нас, у самого входа, и, разговаривая со мной, косился на Черноспинкина, который, опустившись к дивану и подоткнув повыше под Зоей Ивановной своё подушечное тряпьё, пытался покормить и Зою Ивановну.

Зоя Ивановна открыла глаза, но не понимала, чего от неё хотят.

— Е-э-э… е-э-э… — говорил, тыкая ей в лицо ложкой, наполненной рисом, Серёжа Черноспинкин, что означало “Ешь, Зоя, тебе будет лучше. Ешь, а то умрёшь. Хватит”.

Наконец ему удалось убедить Зою Ивановну, и она открыла рот, и Серёжа непослушной рукой ткнул в этот рот ложку. Почти весь жирно-оранжевый рис рассыпался в складки шеи и в волосы Зои Ивановны, а Зоя Ивановна вдруг резко сомкнула челюсти, крепко закусив алюминиевую ложку. Серёжа подёргал за черенок, но Зоя не отпускала. Он помычал, желая, по-видимому, убедить Зою разжать зубы, — результата не было никакого. Тогда он изо всех сил ухватился трясущимися руками и с неприятным звуком вырвал ложку из Зоиных челюстей.

Маленький Гамлет наблюдал за всем этим с некоторым, плохо скрываемым, ужасом.

Черноспинкин же решил, очевидно, накормить Зою во что бы то ни стало. Он тщательно собрал рукой рассыпавшийся по Зое Ивановне жирный рис и долго заталкивал ей эту пищу в рот. Получалось очень плохо, и в конце концов Серёжа сдался.

Тогда он вздохнул, набрал из сковородки полную ложку рисово-овощной каши, качнул приглашающим жестом в сторону Гамлета и вдруг совершенно отчётливо спросил его: “Хочешь?”.

— Нет! — молниеносно ответил Гамлет и вскочил.

…Именно в эту секунду на пороге появился Зоин муж. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ