НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Два первых экзамена я сдал на “пятёрки”. На третьем, русском языке и литературе, мне предоставлялась возможность блеснуть знаниями. Достоевского я прочёл тридцать томов, Гоголя, включая самые странные и непопулярные его вещи, помнил почти наизусть, словом, вдоль всей почти узенькой и кривоватой траншеи, прорытой школьной программой в поле русской литературы, я прошёлся широким спрямляющим бульдозером.

Не читал я только “Поднятой целины” и “Вишнёвого сада”, удивительно нудной пьесы, последняя попытка прочесть которую была прервана полётом с двадцатого этажа девушки в белом нижнем белье.

Что касается русского языка, то я, несколько перестраховавшись, просто выучил наизусть два учебника разных авторов.

Вот в русском языке я и блеснул, отчаянно пытаясь ослепить своими знаниями самого Розенталя, принимавшего экзамен. Отчаяние моё было связано с тем, что во второй, литературной, части билета стояли вопросы из “Вишнёвого сада” и “Поднятой целины”.

…Потеряв после этого экзамена малейшую надежду стать студентом московского университета, я ещё около недели прожил в общежитии на проспекте Вернадского, не решаясь что-либо предпринять и мечтая о том, как я напишу повесть о трагической истории встречи с отцом и непоступления в вуз, о том, как эту повесть напечатают, я прославлюсь и получу большие деньги.

Видимо, как раз последние соображения и толкнули меня потратить все имевшиеся у меня денежные запасы на белое сухое вино, лимонный ликёр и пшеничную водку и с большим шумом отпраздновать своё восемнадцатилетие.

Обычно свой день рождения я не отмечал летом, по той простой причине, что родился в начале марта, почти на женский праздник. Но это было, согласитесь, не очень важно.

Попытки оттянуть принятие решения, что делать дальше, были связаны с довольно непростым выбором, перед которым я оказался один на один. Экзамены в университет проходили на месяц раньше, чем в других вузах, поэтому я мог: 1) вернуться в Киев и, не прилагая никаких усилий, а только слушаясь советов матери, поступить куда хочу; 2) попробовать поступить в какое-либо серьёзное высшее учебное заведение в Москве, институт иностранных языков им. Мориса Тореза или что-нибудь в этом роде, — но в случае провала весной я должен был бы отправиться в армию (а в армию я не хотел); 3) поступить здесь же, в Москве, в вузик попроще, так, чтобы наверняка, и избежать призыва в Вооружённые Силы СССР.

Некоторое время мучаясь сомнениями и советуясь с такими же неудачниками, я отступился от небесного журавля в виде престижного иняза, но и в Киев, конечно же, не стал возвращаться, а позвонив матери и попросив денег, через месяц-полтора легко стал студентом одного из московских пединститутов.

Увидев себя в списках зачисленных в высшее учебное заведение, я зачем-то пошёл к отцу.

Лил сильный августовский дождь, разгоняющий прохожих, пускающий по улицам провинциальные ручейки и примиряющий ненадолго с надрывной жизнью чересчур большого города.

Я не торопясь прошёл от метро к дому отца, заливаемый струями дождя, которые всё время меняли своё направление в зависимости от вздрагиваний ветра.

Зонтиков я тогда не носил и не имел, чистосердечно не понимая распространённой боязни промокнуть под дождём. В сочувственных восклицаниях “как ты промок!” мне чудилась невыносимая фальшь. Вообще, надо сказать, я с брезгливым содроганием выслушивал формулы условной вежливости, такие как “приятного аппетита”, “с лёгким паром”, “будь здоров” (это когда кто-либо чихает) и ужасное “ни пуха”, на которое ещё и полагался известный обязательный ответ, который я никогда не мог выдавить из себя. Все эти условные словечки казались мне набором паролей, при помощи которых можно было, как в огромное учреждение, проникнуть в общенародную массу. Но я туда не хотел…

Мокрая рубашка приятно облепляла мышцы на груди и плечах, обрисовывала хорошо прокачанные бицепсы, и подростки, прятавшиеся в подъезде с кассетным магнитофоном, который они держали на руке, как художник держит палитру, с уважением проводили меня взглядом. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ