НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Две недели, которые я прожил у Любовь Николаевны, были одним из самых кошмарных и одним из самых счастливых периодов в моей жизни.

Это, кстати, к вопросу о счастье. Что оно такое, и есть ли это в действительности самое главное, для чего мы живём, и нужно ли сражаться за него изо всех сил, и только его считать волшебной целью, синей птицей, и единственно достойной мечтой?

Я хорошо помню, как я к ней пришёл — тогда, в ЦДЛ, я записал её адрес. Она жила в огромном сталинском здании в центре Москвы, и вокруг подъезда всё было увешено мемориальными досками в память о бывших жильцах. Её квартира поразила меня. Но не своими необыкновенными размерами, а скорее устройством, расположением и геометрией комнат и коридорчиков, каких я никогда до этого нигде не видел. Это была не квартира. Это был дом — гулкий и своехарактерный, как бы маленький фамильный замок, совсем не похожий на те, пусть даже трёх— или четырёхкомнатные, но всё же лишь ночлежки с отдельным входом, к которым мы привыкли. По стенам свободно, и как бы совершенно не стесняясь своих нескромных размеров, висело множество картин. В гостиной вокруг огромного овального стола, сделанного из какого-то тёмного дерева, были расставлены кресла, диваны и всякие пуфики. В этих креслах сидело и полулежало человек десять, не меньше. Здесь были Савельев и Кухмистер, и ещё два-три человека из тех, что я видел тогда в ресторане, был один знаменитый актёр, друг Высоцкого, и несколько женщин, в манерах которых был тот самый лоск, каким дом Любовь Николаевны отличался от обыкновенной советской квартиры. Было очень много цветов, водки и шума.

— Я пришёл, — сказал я ей, стоя у входной двери.

Около минуты, возможно, она молчала, затем сказала:

— Ну, раз уж пришёл, веди себя как хозяин. Сможешь? Как будто тебе у меня всё хорошо известно. Пусть поломают себе голову. Запомни — ты хозяин, а они все — гости.

— Смогу, — ответил я, и мы вошли в гостиную. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

В середине августа, в чёрный дождливый вечер, в такой вечер, когда понимаешь, что всему (и лету в том числе) есть конец и что осень всё-таки рано или поздно случится, мы с Портянским сидели в сухом, хорошо освещённом, очень шумном и очень прокуренном ресторане ЦДЛ и выбирали “живую” форель из тех нескольких, отражающих свет люстр, скользких тушек, которые держал перед нами на подносе официант в чёрно-белом.

— Это разве рыба! — говорил Портянский официанту, даже не пытаясь сделать серьёзное лицо. — Можно её приподнять слегка за хвост? Вы знаете, что рыбу проверяют, приподнимая её слегка за хвост? Приподнимают… — продолжал он, ухватившись за самую мелкую из голубоватых форелей, уже усопших, но блестящих, как живые, — приподнимают… и… покачивают. Покачивают — покачивают и…

Тут Портянский от души захохотал, ему очень понравилось покачивать за хвост толстенькую округлую рыбину. (далее…)

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Сессии прошли. Я сдвинулся на четвёртый курс, а Рома с Деникиным — на пятый. Заяц догонял черепаху…

В институте я бывал, пожалуй, реже, чем следовало, а в общежитие и вообще старался не попадать.

Первое сильное впечатление, которое произвела на меня Лиза, как бы понемногу стёрлось, утихло, и даже встречая её иногда, очень редко, я уже не обращал на неё такого пристального внимания.

Затем, в последующие месяцы, случилось следующее.

Наконец-то я достиг того, о чём долгое время мечтал. У меня были деньги, ещё пока что много денег, отдельное одинокое жильё, никакой необходимости где-либо работать — все внешние условия для писательства.

Кроме этого, я безошибочно чувствовал в себе силу особенного зрения, которым я мог, как мне казалось, видеть и “гад морских подводный ход”. И, если уезжал я в своё время из Москвы в растерянности, то теперь я был убеждён, что я знаю, как нужно жить и как нужно писать, — все мои разбросанные мыслишки и растрёпанные чувства собрались словно бы в тугой и холодный световой пучок некой заворожившей меня идеи. (далее…)

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Помню, как через несколько дней мы пошли в театр, на Таганку, втроём — Лиза, не умолкающий ни на секунду Асланов и, молчаливый, я.

Кажется, приехал из Лондона Любимов, и давали какой-то спектакль в его постановке, и билетов поэтому достать было нельзя. У меня были деньги на то, чтобы купить билеты у спекулянтов, но я почему-то не хотел этого делать. Зайдя со служебного входа в литературную часть театра и, объяснив, что я литератор, редко бывающий в Москве и недавно прилетевший из Магадана, я получил на руки какую-то записку, по которой нас всех пропустили — без мест.

Актёры были хорошие, представление было ярким, даже разрывали на сцене цветные надувные шарики, наполненные водой, но всё это слишком напоминало капустник, а капустников я не любил. Поэтому я не столько смотрел на сцену, сколько на Лизу, сидевшую рядом с Ромой за несколько мест от меня.

Лиза темнеющими и суживающимися глазами следила за происходящим на сцене и в тех местах, где актёры подчёркивали, что нужно смеяться, — не смеялась. (далее…)

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

В это время начинал съезжаться на сессию мой четвёртый курс, от которого, как объяснили мне в деканате, я всё-таки отстал на год, хотя и высылал более или менее аккуратно разные контрольные и рефераты.

Кафедра творчества и так называемый творческий руководитель оказались более снисходительными, и я остался в том самом семинаре прозы, с которого и начинал обучение.

Это был хороший щелчок по носу. Большая земля принимала меня неласково.

К семинару я был допущен. Но не к сессии. Выходило, что только один раз в неделю, по вторникам, я мог чувствовать себя равным своим бывшим однокурсникам, среди которых были тогда и люди, успевшие за время, прошедшее с момента поступления в институт, сделаться очень близкими и нужными мне. Все остальные дни я был на своём курсе — лишним. Двери аудиторий, когда однокурсники мои входили внутрь, закрывались передо мной.

Меня ожидало выслеживание в коридорах преподавателей, которым я должен был сдать задолженности за третий курс, а затем — сессия на третьем курсе, на котором я не знал ни души.

Причём униженное чувство отставшего я должен был пережить дважды, так как на сессии третьего курса, опять же, я был допущен к занятиям, но не мог посещать семинар. (далее…)

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Руслан жил теперь в Переделкино, где снимал часть дома с отдельным входом, и я поначалу поселился у него.

Первую ночь на материке я провёл на матрасе, уложенном на деревянный пол, чисто вымытый аккуратным Русланом. Слышен был приглушённый шум проходящих поездов и электричек и, под утро, когда поднялся вдруг ветер, долетало даже что-то вроде лесного таёжного гула — домик Руслана находился у самого края соснового леса.

Наутро, освободив чемодан от вещей, тетрадок и папок с бумагами, я должен был выслушать Руслана, который по поводу моей возни с вещами сказал, что “не имеющие атрибутов рассуждают о глобальном”, а затем, вскочив с кровати, схватил тетрадку и прочёл дальше.

— Эта глава называется “Бездельник”, то есть такой человек, как ты.

— С какой же это стати я бездельник, — пытался, улыбаясь, возразить я.

— Бездельник! — убеждённо сказал Руслан. — Слушай, это не отнимет много времени.

“Первый шаг, хотя и плодит моменты, разворачивающие ситуацию в победную для него плоскость, никак не становится истинным её хозяином. По-настоящему, хозяином жизни становится тот, кто первым делает Второй Шаг. Делающий Первый Шаг всегда бездельник, уклоняющийся от общественно-полезного как от деятельности уже артикулированной и рациональной…” (далее…)

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

В самолёте “Магадан — Москва”, уносившем меня от той дикой и простой жизни, которую я успел полюбить, проявив в себе (может быть, несколько неожиданно для себя самого) качества нелюдима и затворника, я пил кофе, читал, что-то записывал, а более всего — присматривался к людям, находившимся в салоне. В чистой одежде, в сравнительно удобном кресле, вдыхая забытые запахи московских стюардесс и с каждой секундой приближаясь к городу, при одной мысли о котором словно льдом водили у меня под сердцем, — чувствовал я себя превосходно. А вот соседи, к которым я присматривался и большинство из которых по виду были похожи на жителей больших городов, казались мне несколько как бы больными. То есть, они казались мне, вышедшему из тайги, удивительно понятными и почти прозрачными. По их нервным безотчётным движениям мне становилось ясно, что они несчастны, и по тому, как они говорили и вели себя, я угадывал довольно простую внутреннюю подоплёку их несчастий. Причём, чем столичнее выглядел пассажир, тем понятнее (и тем несчастнее) он мне казался. (далее…)

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Немного погодя, подобно тому, как прибыв в Африку, не сразу начинаешь отличать одного туземца от другого, а все они кажутся одинаковыми, немного погодя я стал понимать, что все эти литературные студенты (люди чаще всего с какими-то неправильностями в устройстве мозгов), хотя и очень похожи на меня, а всё же не совсем такие. Большинство, к примеру, любило собираться в кучки, а я не любил.

Однако объединяло всех то, что к концу первого года обучения все мы стали хуже писать. Скажем, в нашем семинаре успехи делал только один почти беззубый молодой человек родом из Пензенской области, чуть ли не впервые (поступая в институт) выехавший за её пределы — и при этом писавший фантастические повести, происходящие в латиноамериканских джунглях. Надо сказать, этот парень далеко смотрел.

Короче, гениев среди нас не оказалось, это меня сильно расстроило, и я, сдав весеннюю сессию за второй курс, улетел в Хабаровск. В Хабаровском крае я рассчитывал пробыть несколько месяцев, однако мало-помалу таёжно-бродячая жизнь затянула меня, и прошло около двух лет, прежде чем я собрался вернуться. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

…потому что должны быть происшествия, а без тебя не будет никаких происшествий.
Иван Карамазов

1

Что делают нервные и чувствительные люди, когда жизнь припирает их к стенке? Одни замыкаются и молча седеют, другие режут вены, третьи заглушают тревогу пожиранием огромных количеств пищевых продуктов. Я же в таких случаях внезапно бросался к перу.

Женитьба моя, как и следовало ожидать, оказалась совершенно ненужной и поэтому, конечно же, неудачной. Каждый новый день жизни с Анжелой я готовился провернуть, как огромное скрипящее колесо. Работал я в двух местах, по выходным разгружал вагоны на станции Перерва и метался с Анжелой то из коммуналки с общей грязной ванной в квартиру, где кашлял и сплёвывал в раковину с посудой сильно пьющий чахоточный тесть и обнаруживала первые признаки будущего сумасшествия тёща, то назад в коммуналку, в которой Вечно Улыбающийся таскал с кухни наши продукты, после чего беременная Анжела впадала в истерику и била меня кулачками в грудь с таким остервенением, как будто я олицетворял в её глазах всё самое плохое и злое, что только было на Земле.

В тот год я, кстати, впервые почувствовал власть, которую может иметь над человеком усталость. Я пытался не поддаваться этой власти, взбадривал себя чифиром, водкой, чтением книг, вроде “Мартина Идена”, и тем, что подобно приманке, несущейся по проволоке перед гончими собаками, пускал впереди себя мечты о славе и некоем самодельном образе сверхчеловека. Ницше в то время я ещё не читал.

Садясь за свои рассказы и повести, я чувствовал, что каждый раз, когда я берусь за ручку, я словно бы залезаю в плотную, рассчитанную на меня одного, нору, где никто и ничто не сможет меня достать. Таким образом, с достаточной степенью уверенности я могу утверждать, что мои литературные занятия были явлением в некотором роде болезненным. (далее…)