НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Совершенно не могу объяснить, зачем через какие-нибудь полчаса мы оказались в общежитии ВГИКа — института кинематографии.

Мы сунулись в одну, потом в другую комнату, бродя по лабиринтам коридоров, узких, тёмных и очень плохо пахнувших. Кобрин что-то искал, я следовал за ним, думая в основном о водке и о том, когда же наконец закончится обязательная часть программы.

— Никого, — выругался Кобрин. — Аж охота себя убить. Если и Чанда не будет дома, выломаем ему дверь и будем ждать.

Чанд был дома. Он оказался индусом, очень чёрным и худым до невесомости, одетым в новенький адидасовский спортивный костюм. Открыв дверь и как-то замедленно вытягивая голову, он с некоторой, как мне показалось, опаской вглядывался в меня, стоявшего в двух шагах за Кобриным. Игоря он, по-видимому, знал очень хорошо, улыбался ему и говорил что-то ласковое.

— Заходите, — сказал через минуту Чанд.

В комнате стоял густой и неприятный запах чужого жилья.

— А где Танюха? — спросил, усаживаясь в кресло, Кобрин.

— В больнице, — ответил Чанд, очень чисто говоривший по-русски. — Монголы устроили здесь разборки, мне ничего, а у неё сотрясение мозга. Те, которым я был дольжен, помнишь?

— Ну, помню, — сказал Кобрин. — И что?

— А вот что… — пожал худыми плечами индус. — Хотели уехать в пятницу в Индию, теперь сижу жду. Мы ведь с ней расписались.

— Поздравляю, — сказал Кобрин. — Курнёшь?

Чанд очень мягко и очень медленно улыбнулся большими сизыми губами и согласно кивнул. Он был чёрен и грациозен и как-то необыкновенно уверен в себе и нетороплив.

Из-за оконной занавески вылез чёрный гибкий кот, весь шёлково-лоснящийся. С громким переливчатым урчанием он спрыгнул на пол и подошёл ко мне. Я присел на корточки, с трудом удерживая равновесие, и протянул руку к коту. Кот немного попятился, изогнулся и, прикрывая глаза, частыми упругими движениями, словно боялся, что его ударит током, стал обнюхивать мои пальцы.

Кобрин сказал что-то хозяину.

— Андрей? — переспросил Чанд Кобрина и снова улыбнулся. — Садись, Андрей, вот на эту кровать. Это настоящий кашемир, — показал он на яркий шерстяной плед, покрывавший кровать, весь в кровавых и синих завитках какого-то дикого орнамента, слегка напоминающего украинский.

Я опустился на укрытую пледом скрипучую мягкую кровать, Чанд присел на краешек кровати напротив, ноги у меня гудели, голова кружилась, внутренности как-то беспокойно содрогались. Похмелье, очевидно, пробивалось сквозь фиолетовый маслянистый туман анаши. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

У Даниловского рынка мы отпустили таксиста, я остался ждать на противоположной от рынка стороне широкой улицы, а Кобрин отправился куда-то в крытый павильон, чтобы, как он выразился, “заарканить парочку душманов”.

Ожидая Кобрина, я прохаживался туда-сюда по убитому и немного раскисающему под солнцем снегу, мешая торопившимся и оскальзывающимся прохожим и напряжённо думая о стакане водки и о возможности принять горизонтальное положение в каком-нибудь тёплом и безопасном месте.

Шапки у меня не было, лёгкий ветерок шевелил и разбрасывал мои волосы, пушистые после душа и ломкие от многодневного пьянства. Перчаток тоже не было, руки я держал в карманах, но делал это скорее по привычке, чем от холода. Внутренний температурный датчик, по-видимому, так и не наладился, меня бросало то в озноб, то в жар, а насколько тепло или холодно было на самом деле, я понять не мог. Однако я пытался определить это косвенным методом — по тем людям, которые проходили мимо. Судя по их бодрому шагу, свободно распущенным шарфам и широко открываемым для разговоров ртам, должно было быть градуса два-три мороза, не больше. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Выйдя из общежития, мы сели в такси и поехали к Даниловскому рынку. Это было неожиданное решение, по крайней мере для меня.

— Давай купим плана, — сказал Кобрин, как только ржавая пружина захлопнула за нами дверь общаги.

Мы снова были одни. Вокруг словно бы кружились в морозно-солнечном воздухе деревья сквера, проезжающий мимо голубой троллейбус, звуки текущей куда-то уличной жизни.

— Давай, — согласился я, осторожно вдыхая острый уличный воздух.

— А на обратном пути затаримся, — сказал Кобрин. — Подождут немного… Блядский Гром! — вспомнил он вдруг.

В остановленном нами такси я сел вперёд, а Кобрин — на заднее сиденье. Всю дорогу он менял положение — то отваливался назад, и я чувствовал тогда его волчий взгляд у себя на затылке; то опирался локтями на моё и водителя сиденья и дышал при этом в наши щёки и волосы страшным горячим перегаром. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Раздеваясь в холодной душевой, в нагрудном кармане моей любимой рубашки с погончиками (заношенной и давно вылинявшей на лопатках), в кармане, клапан которого был завёрнут углом вовнутрь, я обнаружил две мятые сторублёвые бумажки.

— Клад! — сказал я вслух и засмеялся, — в душевой мне снова стало очень плохо и нужно было как-то себя взбадривать, пусть хотя бы и разговорами с самим собой.

Интересно, откуда деньги, думал я, стоя под струями воды, температуру которой я никак не мог определить с тем допуском точности, который необходим, чтобы не обварить кожу, но и не получить воспаление лёгких — по-видимому, от пьянки совершенно разладился какой-то внутренний температурный датчик. И как эти бумажки могли оказаться в таком труднодоступном месте, под свитером?

Ответов могло быть два — либо я вор, либо деньги подложила Ирина, просунув свою белую, с аккуратным алмазно-золотым перстеньком, руку под мой свитер, нащупав там вход в карман и вложив в него хрустящие бумажки. Конечно — это она, вдруг совершенно ясно стало мне, и я вдруг явственно ощутил все пять тёплых пальцев Ирины (с тоненьким холодом перстенька) у себя на груди. Мышцы непроизвольно сократились, я взглянул на грудь, и мне показалось, что на коже виднеются розовые следы от пальцев… Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Кобрин выжидательно смотрел на меня — пришла пора из воздуха доставать деньги. Я был готов, но нужно было привести себя в порядок, побриться и умыться, иначе денег не дадут.

— Кто со мной в душ? — спросил я. — Азамат, пламенем объят, хочешь помыться для разнообразия?

— У этой сволочи нет полотенца, — сказал Минкин, короткие волосы которого стояли торчком, — а своё я ему не дам.

Он в это время, соорудив из тумбочек подобие стола, раскладывал на нём подобие завтрака — какие-то пупырчатые мокрые котлеты, выскальзывающие из жирного полиэтиленового пакета, нарезанный белый хлеб, коричневый от потёков котлетного сока, две банки какой-то рыбы в масле, на одной из которых сине-зелёное кольцо этикетки было поддето снизу как бы ногтем или гвоздём и собиралось кверху бумажной стрельчатой волной. У меня возникло непреодолимое желание разгладить эту неправильную смявшуюся этикетку, я взял в руки банку и, надавливая большим пальцем, стал разгонять бумажные морщины. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Начался поиск денег.

Башмаков в клетчатой байковой рубашке и довольно свежих ещё дешёвеньких брючках, хорошо выстиранных и отутюженных (и он в общежитии жил с женой), выскакивал на середину разгромленной комнаты и орал:

— А пойдёмте в пятьсот двадцатую к Анфисе и кАнфискуем у неё! Придём к Анфисе и кАнфискуем!

Потом он бросался к окну, выходившему на солнечно-снежный бульвар, вдали за которым виднелась Останкинская телебашня, плывущая сквозь уходящие из города тучи, словно продукт какой-то совсем другой цивилизации. У окна Башмаков разводил в стороны руки, в одной из которых был пустой стакан, а в другой — зелёная бутылка с остатками чёрно-красного портвейна на дне, и кричал:

— Москва, Москва! Люблю тебя, как сыч!

— Паша, заткни свой фонтан, — сказал Кобрин с интонациями смертельно уставшего басмача, расстёгивающего кобуру. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Алкоголики лживы и изобретательны.

— Что я скажу Ольге? — спросил меня Башмаков, когда я настойчиво попросил его сходить и привести Кобрина.

— Он пропил много денег, — ответил я. — Поэтому постучи и прикрикни на Кобрина, вставай, мол, пьяница, опоздаем на работу, вагоны разгружать. Главное, чтобы она его за двери выпустила.

Башмаков ушёл и вскоре явился с Кобриным, одетым в новенькую тёмно-синюю аляску с оранжевой изнанкой капюшона.

Кобрин был брит, причёсан, бледен и с ввалившимися глазами.

В его лице была решимость, которая напугала меня. Мне показалось, что он уже не совсем понимает, что делает, что его гнетёт что-то простое, как ребёнка, и ему нужен взрослый, который бы объяснил, что всё просто и всё, может быть, пройдёт. Объяснил и успокоил его.

Сняв куртку, бросив её на кровать Минкина и выпив, Кобрин огляделся и глухо, растягивая гласные, сказал:

— Шакалы… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Минкин, Башмаков и даже Азамат, — все что-то помнили из того, что происходило ночь назад, один я не помнил ничего.

Действительно, оказывается, приезжала Ирина и сильно надралась. Ей в любви признавался кореец Пак, словно с облаков, спустившийся с седьмого этажа, где жили слушатели Высших литературных курсов, — это он стоял перед ней на коленях. Затем (это, пока все орали, шёпотом сообщил мне Азамат) Ира сидела в углу с Еленой и о чём-то с ней говорила, сказав под конец: “Девочка, запомни, таких, как ты, у него было и будет тысячи, а я одна”.

— Ну Ирина! — с какой-то нехорошей радостью захохотал я, выслушав Азамата. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Выяснилось, что было утро, половина десятого, мы находились в комнате Минкина и Азамата, — после второй бутылки пива я стал узнавать эту комнату. На входной двери канцелярскими кнопками был приколот знакомый портрет беловолосой Настасьи Кински. Тогда эта актриса была очень популярна в СССР среди утончённой кинопублики, мне же совершенно не нравилась.

Над головой Вани была, также хорошо мне знакомая, надпись, с небольшим (к концу) уклоном идущая по бледным жёлто-розовым обоям: “…Что никто нам не поможет — и не надо помогать”. Эта надпись была сделана Ваниной же рукой однажды, когда он впал в чёрную меланхолию, ходил и повторял: “Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь”… “Украсить тебе комнату, Ефим?” — спросил он тогда Минкина с каким-то немного неожиданным садизмом в лице и сжиманием зубок после каждой фразы, — и крупно, красивыми печатными буквами написал на стене шариковой ручкой. Это были строчки Георгия Иванова, из, может быть, одного из самых в то время любимых стихотворений Вани Беленького. Во всяком случае он часто повторял его, тихо улыбаясь:

…Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.

Слова “и не надо помогать” Ваня произносил с восхищением.

…Оказывается, после того, как мы пили с Гладковым и Злобиным, прошло больше суток, и, оказывается, Кобрина ночью унёс вниз, к жене, Гром.

— Когда ты начал всё крушить, мы ушли, — рассказывал Беленький. — Остались только Азамат и Кобрин… Где теперь будет жить Минкин?

Ваня оглядел комнату и засмеялся. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Ваня Беленький сидел на кровати напротив и выглядел, как и всегда почти, неисправимо счастливым.

Я поглядел на него, приподнимая голову и уперев при этом подбородок в грудь, — он сидел на кровати в наглухо застёгнутом пальто.

Пальто Ваня носил длинное, серое, в ёлочку, воротник непременно был поднят, и в этом пальто Беленький (со своей светлой бородкой, длинными волосами на прямой пробор и какой-то мягкой небрежностью в чертах лица) напоминал голодного петербургского профессора или поэта времён гражданской войны, которая грязью и кровью всё ставила и ставила жирную точку в конце эпохи декаданса, подобно нервному учителю, давящему на точке крошащийся о доску мел, и всё не успокаивающемуся, а с силой поворачивающему его то по часовой, то против часовой стрелки.

Такие длинные пальто были тогда ещё у нескольких человек в институте, например, у Черноспинкина и у некоего Олега, умного и физически красивого юноши с обворожительно-лживой улыбкой, человека нисколько не интересного из-за своей расчётливости и постоянной занятости собственной персоной, и при этом, как ни странно, спившегося раньше других и канувшего неизвестно куда.

Эти пальто скрывали недостатки гардероба, иногда ужасающие, и вместе с тем придавали всему облику одетых в них что-то страдательное, какой-то оттенок надломленного аристократизма, так что совсем другой смысл обретали и небритые щёки, и фингал под глазом, и отсутствие, как, скажем, у Черноспинкина, нескольких передних зубов. Читать дальше »