Начало книги – здесь. Предыдущее – здесь.

На перековку!

Страшные испытания, которые выпали на долю Заболоцкого, он описал в «Истории моего заключения». «19 марта 1938… Начался обыск. Я попрощался с семьей. Младшей дочке в то время было 11 месяцев. Когда я целовал ее, она впервые пролепетала: “Папа!”…

Начался допрос, который продолжался около четырех суток…

Следователи настаивали, чтобы я сознался в своих преступлениях против советской власти. Так как этих преступлений я за собой не знал, то, понятно, сознаваться мне было не в чем.

— Знаешь ли ты, что говорил Горький о тех врагах, которые не сдаются? – спрашивал следователь. – Их уничтожают!

— Это не имеет ко мне никакого отношения, – отвечал я.

Апелляция к Горькому происходила всякий раз, когда в кабинет входил какой-нибудь следователь и узнавал, что допрашивают писателя.

По ходу допроса выяснялось, что НКВД пытается сколотить дело о некоей контрреволюционной писательской организации… В особую вину мне ставилась поэма “Торжество Земледелия”… На четвертые сутки, в результате нервного напряжения, голода и бессонницы, я начал постепенно терять ясность рассудка. Помнится, я уже сам кричал на следователей и грозил им. Появились признаки галлюцинации: на стене и паркетном полу кабинета я видел непрерывное движение каких-то фигур. Вспоминается, как однажды я сидел перед целым синклитом следователей. Я уже нимало не боялся и презирал их. Перед моими глазами перелистывалась какая-то огромная воображаемая книга, и на каждой странице я видел все новые и новые изображения. Не обращая ни на что внимания, я разъяснял следователям содержание этих картин. Мне сейчас трудно определить мое тогдашнее состояние, но, помнится, я чувствовал внутреннее облегчение и торжество свое перед этими людьми, которым не удается сделать меня бесчестным человеком. Сознание, очевидно, еще теплилось во мне, если я запомнил это обстоятельство и помню его до сих пор… В начале октября мне было объявлено под расписку, что я приговорен Особым совещанием (т.е. без суда) к пяти годам лагерей “за троцкистскую контрреволюционную деятельность”»…

За ними последуют 8 лет лагерей.

Шекспир по-сталински

В 1935–1936 годах Прокофьев пишет музыку к самому известному своему творению – балету по пьесе Шекспира «Ромео и Джульетта». Работа продолжалась вплоть до 1938-го, когда балет был впервые поставлен. К тому времени в мире было не меньше десятка «Ромео и Джульетт» (Чайковского, Берлиоза и т.д.). Каждый из авторов трактовал универсальную шекспировскую историю по-своему. Прокофьев поначалу даже предусматривал счастливый финал: влюбленные оказываются вместе. К 1938 году эмоциональный строй балета сильно изменился в трагическую сторону.

В прокофьевской музыке позднего периода поражает смесь неестественного энтузиазма и неподдельного ужаса. Балет «Ромео и Джульетта» не является исключением. Но особенно «пронизана ужасом» знаменитая композиция «Монтекки и Капулетти». Что интересно: в различных сборниках классики в ее начало переносят два жутких звука, напоминающих заводские гудки, из другой части балета. Эта вещь называется «Выход Герцога». Герцог на тот момент в Вероне (место действия пьесы) был владыкой всего и вся.

Не случайно «Монтекки…» соединяют с «Герцогом». Сразу после зловещей мелодии возникает в воображении только один образ. Образ Хозяина! А Хозяином в СССР в 1938-м был… не Герцог.

Под симфонические завывания так и представляешь огромную мифическую фигуру Сталина (размером с его небоскребную статую, установленную в Сталинграде), который идет с обходом по «родной сторонушке». Вьюжит пурга и наматывает кольца вокруг гигантского туловища. Снежинки – черепа. Снег «весело» хрустит под сапогами…

В середине композиции возникает тема «Джульетты». В балете несколько тем Джульетты, но эта – наиболее детская. Трогательно звучат колокольчики.

Итак, представим картину в духе сценария к видеоклипу.

Избушка. Ребенок в колыбели. Девочка с голубыми глазами. Возраста, примерно, как младшая дочка Заболоцкого, когда его арестовали… Она улыбается…

Звуковой ряд: нарастая, возвращается жуткая симфоническая метель с четким ритмом тяжелой поступи. Она вытесняет колокольчики.

В этом месте клипа можно было бы перевести камеру на окошко, в котором видна великанская фигура Хозяина, проходящего вдалеке…

Возникает вопрос: простирается ли на таких малюток сталинская власть? Или это «художественное преувеличение»? Безусловно – распространяется. В той степени, когда крохотную дочь можно лишить отца еще до того времени, когда она способна осознать это…

Судьба Прокофьева поначалу складывалась более-менее благополучно (Сталин в «Монтекки и Капулетти» – явление субъективное, это вам не слова «конкретно-реальные»).

Но и его не спасли яркие фильмы – «Александр Невский» с «Иваном Грозным» (к которым он написал отличную «народную» музыку) – от огульной критики. Сергей Сергеевич попал под раздачу другого, не менее знаменитого, чем 1937-й, – 1948 года. На него обрушился камнепад газетной ругани, клеймили композитора «за формализм». За то же, по сути, в чем обвиняли Заболоцкого десятью годами раньше.

Просто два больших художника чем дальше, тем больше не вписывались в сталинскую концепцию искусства. Парадоксально то, что и композитор, и поэт делали новое в рамках традиции, но глубоко новаторски. И вроде бы в «формализме» их трудно обвинить. Но это по отношению к мировому искусству. А к требованиям диктатуры они действительно относились формально.

«Формально» Прокофьев обыгрывал тему вражды Монтекки с Капулетти, а фактически получалось то, что творилось у него на душе, – тема Хозяина. Вряд ли сознательно. Но эта композиция – самая сильная вещь в балете. И едва ли не самая популярная мелодия, созданная Сергеем Сергеевичем.

Ну уж о коллективистском «Торжестве Земледелия» Заболоцкого и говорить не приходится. Все ясно. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

купить книгу можно здесь.

На Главную блог-книги "Философия Вертикали+Горизонтали"