Они вернулись на кухню. Олакрез стояла у окна, спиной к ним.

– Почему ты всегда отворачиваешься от того, что стоит у тебя за спиной? – строго спросил Дед.

– А что там стоит? – испуганно обернулась Олакрез. Она тревожно посмотрела вглубь темного коридора, из которого они пришли, чем вызвала у старика приступ беззубого смеха.

– Ничего! – морщины Деда, казалось, рассыпались от радости, а белоснежные ресницы взлетели на самый лоб. – Настоящее стопроцентное Ничто!

– Я всегда думала, что Ничто не настоящее, поэтому на него и посмотреть нельзя, – сказала девочка.

– Это смотря с какой стороны посмотреть. Мне вот иногда кажется, что это мы – ненастоящие: прошлые или будущие – а Ничто как раз и есть Настоящее… Просто, может, оно слишком велико, чтобы его увидеть. Как планета, на которой ты живешь. Или зеркало величиной с целый мир.

– Но ведь то, что я чувствую внутри, не отразилось бы в зеркале? – спросила Олакрез. – Значит, настоящее – внутри?

Старик не ответил.

Принц спросил, в свою очередь:

– А вот скажи, дедушка, с какой мы стороны сейчас находимся? На своей или нет? Мне сейчас кажется, что на своей.

Старик усмехнулся. – Ох, ну и вопрос. Не знаю, как вы, а я себя здесь чувствую точно так же, как на старой заправочной станции, где я раньше работал. Можно почувствовать себя дома на заправочной станции?

Он помусолил в руках свою кепку с пластиковым козырьком и логотипом «Shell». Посмотрел на часы на стене, потом на другие. Часы показывали в разные стороны.

– Как его ни назови, это Настоящее Ничто – наконец, проговорил Дед, – именно в нем мы и живем, а с какой стороны – это, наверное, как посмотреть.

– Как это? – не поняла Олакрез.

– А вот так. – Дед взял со стола ложку, прищурил один глаз и пристально посмотрел на нее. Ложка находилась прямо напротив иллюминатора, за которым беззвучно колыхался лес. Дед прищурил другой глаз. Ложка чуть сместилась. – Ложка не врет – подытожил Дед. – Потому что нет никакой ложки. Я больше ни в чем не уверен. Да и что такое уверенность? Меню в закусочной на заправочной станции. Таблица умножения. Можно быть уверенным в таблице умножения. Но если ты хочешь узнать про Настоящее Ничто – таблица тебе не поможет. Таблица тебе помешает. Забудь таблицу. Придется забыть.

– Я уже забыла, – призналась Олакрез и смущенно взглянула на Деда.

– Ты моя умница! – улыбнулся Дед. Но я, на самом деле, говорю не про память, а про привычку. Иногда вот смотришь на все вокруг – и он стал вращать глазами по часовой стрелке – и думаешь: это все настоящее, эта сторона – наша. Мы здесь, сами-то, и все остальное – он указал на лес за окном – тоже здесь. Лес вон, птицы. Запахи. Цвета. Люди. Музыка. А есть ли это «там», еще неизвестно. Так что наша сторона – та, где мы есть. Та, где мы счастливы, та, где мы страдаем. Там, где забывает и вспоминаем. Где хватает места для всего, что ни приходит, но где ничто не задерживается дольше своего срока. Великолепная сторона, полная света, и тьмы, и цветов, и звуков, и встреч, и расставаний… Наша с вами родная сторона… Мы дома.

– Дома… – эхом повторил Принц.

– Но чем глубже я погружаюсь в эту «нашу сторону», – Дед стал крутить глазами против часовой стрелки, – чем больше я чувствую себя на этом самом месте, живым и настоящим, тем больше понимаю: нет, врёшь! Не возьмёшь!! Наша – та сторона! Та, куда мы идем. Та, куда мы по-настоящему хотим прийти. Та, где можно жить, без страха умереть. Где можно знать без сомнений, понимать без слов. Любить без оглядки. Там, где дно без дна, начало без конца. Там, куда не долетает время. А эта, «наша», так сказать, сторона – стало быть, на самом деле чужая! Кто вообще сказал, что она наша? Ну кто?! Разве мой дом – заправочная станция?.. – старик одним махом надел кепку «Shell», но потом сразу снял и полез в карман за носовым платком. У него на лбу выступил пот: было видно, что объяснение утомило старика.

– Какой-то замкнутый круг получается, – сочувственно сказала Олакрез. Она не знала, что бы такое сказать, чтобы поддержать Деда.

– В том-то и дело, что разомкнутый, – отозвался Дед.

Он открыл иллюминатор, и в кухню ворвался свежий ветер. Внизу, под башней, гудел водопад. Стало очень хорошо.

– В каком-то месте круг должен быть разомкнут! А в каком, сам не знаю. Но такое место, думаю, должно быть одно. Одинокое, должно быть, место.

– Где же нам найти такое место? – спросил взволнованный рассказом Принц.

– Змей кусает себя за хвост. Где у него голова?

– Там же, где и хвост! – отозвалась Олакрез.

– Правильно. Можно искать хвост, можно голову. Начало или конец всего.

– Куда же нам идти? – спросил Принц после некоторого раздумья.

– А куда глаза глядят. Знаешь, как говорят? Все дороги хороши, которые ведут далеко. Так и есть. Ум монаха, завороженный, кружит вокруг пламени свечи, душа разбойника горит на острие ножа, а странник узнает себя среди фигур, бредущих к нему спиной в мираже, уходящем сквозь горизонт. Вот и ваш путь лежит сквозь горизонт, протянулся из времени в безвременье, туда, где над острием пламени кружит черная воронка смерча: мираж невероятного…

Мимо открытого иллюминатора в восходящем потоке воздуха проскользнул ворон: глянул на Принца блестящим глазом и исчез.

Дед тоже его заметил.

– Ну, вот и знак, – сказал он. – Может, змей сам придет к вам. Я включил маяк, теперь очередь за Серым городом.

– Так вот, – продолжил Дед. – Когда родителей Олакрез скосил кошачий грипп, и она первый раз попала сюда к нам, Серые люди увезли ее в рабство в пустыню Зловонных кактусов. А там по приказу Шизрука ее бросили в яму с антиподами.

– С антиподами? – переспросил Принц. – Я думал, они водятся только на обратной стороне земли…

– Так и есть. Не перебивай, пожалуйста, а то я забуду, о чем рассказывал. – Старик прокашлялся, забивая новую трубку табаком. – Хм. Так вот. Яма была такой глубокой, что Олакрез чуть не свернула себе шею при падении, несмотря на то, что приземлилась в большую кучу антинавоза. В яме было грязно и сыро, и совершенно нечего есть, если не считать самих антиподов и еще маленьких мальчиков и девочек, которых туда иногда бросали. Кроме того, там не было ни книжек, ни мультфильмов, ни цветных карандашей, так что антиподы там просто зверели со скуки.

– А какие они из себя, антиподы? – спросил Принц.

– Постоянно выходят из себя. Настоящие звери. Храбрые, как львы и подлые, как шакалы, прожорливые, как удавы и безжалостные, как земляные черви. Да к тому же ходят на головах, и очень этим дорожат! Когда антиподы видят что-то, что не ходит на голове, они пытаются разодрать его в клочки и съесть, причем в большинстве случаев им это удается. Чаще всего они едят землю – ведь она не ходит на голове. Впрочем, они могут растерзать кого-нибудь, даже если он ходит на голове – просто так, вследствие плохого характера. В пустыне Зловонных кактусов есть такая поговорка: три антипода, собравшись вместе, могут сожрать целую гору, если двое из них не сожрут третьего! А в той яме, куда бросили Олакрез, их было не три, а все тридцать три..

– Как же она их победила?! – в нетерпении вскричал Принц.

– Хм. – Дед призадумался. В башню заползал вечерний туман и скручивался под ногами в кольца. – Победа, поражение, перемирие, понимание… Принц, ты мыслишь только словами на букву «П»? Иногда ведь и не нужно ничего этого. А нужно просто научиться чему-то новому. Вот, к примеру, бедной маленькой Олакрез, чтобы остаться в живых, пришлось научиться ходить на голове, хотя поначалу это было неудобно и даже болезненно. Ведь даже стоять на голове не у всех получается.

– Долго она с ними пробыла? – погрустнев, спросил Принц.

– Два года. На третий в пустыне Зловонных кактусов выдался небывалый урожай, и Шизрук приказал переделать яму с антиподами в глубокую заморозку: запасать кактусы впрок. Спустились в яму сподручные Шизрука – а Олакрез-то еще жива! Антиподов в яме уже не было: кого сородичи погрызли, кто от несварения земли окочурился, а оставшиеся прорыли канал в другое измерение и уползли туда мутировать.

– В другое измерение? – переспросил Принц.

– Да. Поедая землю, антиподы случайно прогрызли лаз в двухмерное пространство, и все ушли туда. Олакрез, конечно, сразу поняла, что у нее тоже появился шанс улизнуть, но ей хотелось сначала расквитаться с Шизруком, так что она закидала лазейку землей и продолжила стоять на голове, как ни в чем не бывало… В общем, вытащили Олакрез: растрепанную, голодную, уши на макушке, вся голова в мозолях. По приказу Шизрука ее перевернули обратно вниз тормашками и стали учить ходить как раньше. Когда у нее внутри все немного утряслось, девочку пристроили помогать на кухне.

Время шло. Шизрук, хотя и был совершенно сумасшедший, не мог не заметить, что Олакрез гораздо сообразительнее всех его подчиненных: образное мышление у нее было развито. В то, что она умнее его самого, Шизрук, правда, поверить не мог – это слабое место всех шизофреников. Но как бы то ни было, он наградил Олакрез Зловонным орденом первой степени и сделал поверенной во всех делах.

– А что такое «поверенная»? – спросил Принц, немного озадаченный.

– Ну, смотри, — Дед наклонился вперед. – Если книгу положить в кастрюлю и поварить, что получится?

– Поваренная книга! – моментально сообразил Принц.

– Правильно. А если человек долго варится в каком-то деле, он начинает чувствовать себя в своей тарелке. Следовательно, он стал хорошо поваренным. Поверенный – значит, хорошо проваренный, опытный человек. Усек?

Принц кивнул.

– Так вот, через пару лет Олакрез уже была управляющей поместьем Шизрука в Пустыне зловонных Кактусов.

– А что такое «управляющая»? – снова спросил Принц.

– И этого ты не знаешь? Ну вот, смотри, например, если муж изменяет своей жене, что про него говорят?

– Налево ходит, – вспомнил Принц.

– Верно. А если служащий какой-нибудь фирмы потихоньку прямо на работе обтяпывает свои посторонние дела – как это называется?

– Левый заработок?

– Правильно! Ну вот, а теперь смотри: правое – это прямая противоположность левого. Понимаешь теперь, чем занимается управляющий?

– Чем надо!

– Вот именно! За это ему и платят. Так вот…

– А как же рулевой? – не унимался Принц. – Ру-левой. Он, получается, неправильно должен рулить, налево?

– Ну, на море все немного по-другому. Рулевой стоит у штурвала потому, что он может удержать его одной левой, даже если он правша. Понимаешь?

Принц кивнул, правда, без особой уверенности.

– Так вот, – продолжил старик. – Шизрук сделал Олакрез управляющей своим фазендой потому что она все делала как надо – правильно и к месту. Она твердо знала многие вещи, о которых мало кто даже догадывался. Например, сколько весит фунт лиха, чем Макар телят гонял и когда зимуют раки. Жизнь в пустыне Зловонных кактусов научила Олакрез не отворачиваться от проблемы, даже если она плохо пахнет. А еще, она могла вставать на голову так твердо, что никакие испытания становились не страшны. При всем притом, девочка жаждала мести, даже места себе не находила.

Принц понимающе кивнул.

– Ни вольготное житье на ранчо, ни Зловонный орден первой степени, пожалованный Шизруком, не отбили у Олакрез воспоминания о минутах, часах, днях, месяцах и тем более годах, проведенных в яме с антиподами. Все это время она потихоньку точила на Шизрука зуб – да не один, а сразу все передние – и ждала только удобного случая, чтобы вцепиться в него, как проголодавшийся антипод.

Принц даже в ладоши захлопал от нетерпения.

А Дед продолжал:

– Ну, в общем, долго ли, коротко ли, следующей весной Шизрук выгнал всех своих подручных на работу в поле – собирать кактусовый сок. А наша Олакрез, сказавшись больной, осталась дома. За одну минуту двадцать секунд она отгрызла Шизруку все руки, о чем немедленно сделала памятную запись в онлайновом дневнике, а потом связала ему ноги, заткнула рот вонючей тряпкой и запихала его в десятиведерную кастрюлю с кактусовым вареньем, которую поставила на медленный огонь. И была такова. Шизрук уже думал, что ему крышка…

– Она его убила? – с невольным отвращением спросил Принц.

– Я говорю, «он думал». Редко кто думает то, что действительно происходит… В общем, не сварился он по чистой случайности. Ближе к ужину младший поваренок поймал в Зловонном пруду рака, который умел свистеть, и этим так поразил кочегара, что тот, перекрестившись, толкнул локтем сонную бабку-приживалку, и та, поведя задом, опрокинула в кастрюлю, в которой начинал закипать Шизрук. В итоге тиран остался жив, набожного кочегара произвели в виночерпии, бабку отослали, поваренку дали тумака, а рак-свистун под шумок уполз обратно в пруд.

– А Олакрез?

– А она раскопала лаз антиподов и попала в их мир. Она там даже новых родителей получила. Приемных, правда. Но более-менее приемлемых.

– А как так получается, что на может перемещаться между мирами? Летать туда-сюда? – спросил Принц.

– По сути, она никуда не летает. Просто она Зеркало, – отозвался Дед. – Если прочитать имя «Олакрез» задом наперед, что получится? «Зеркало». Зеркала не летают. Им не нужно никуда летать, достаточно отражать.

– Если она – зеркало, кто же смотрит в это зеркало? – спросил Принц. – Ведь у зеркала нет глаз?

– А в него смотришь ты. И глядишься ты… – улыбнулся Дед. – Пора зажигать маяк.

– Маяк? – удивился Принц. – Эта башня – маяк?

– Ага. А на той, обратной, стороне земли стоит ноябряк. Прямая противоположность маяку. Это как два конца земной оси. Между ними, по кругу, словно на циферблате часов – по пять месяцев с той и с другой стороны. Здесь – всегда май, вечер, шесть часов. А там – сам понимаешь, полночь, вечный ноябрь…

– Где «там»? – спросил Принц, хотя сам уже догадался: в Сером городе.

Дед посмотрел на него со странной улыбкой. – Знаешь, что значит надпись на моей футболке?

– Что?

– Что ты съел Яблоко. Что ты все знаешь, даже если еще не знаешь. Что ты тоже Дед, как я.

Дед улыбнулся Принцу одними глазами, из-под замшелых бровей, и хохотнул:

– А я вас увидел, еще когда вы от огня улепетывали. Видок у вас был, конечно, да… Гости из будущего! – Ну, здравствуй, герой. Сколько лет, сколько зим! – а сам хитро так улыбается, даже на лису похож стал.

– Здравствуйте, – удивился Принц. – Мне о вас Олакрез много рассказывала. Но, по-моему, мы раньше не виделись.

– По-моему никогда не бывает, – с грустью отозвался Дед. – Да и по-твоему тоже. Пойдемте, дети, в мой скромный погреб. Погребем чего-нибудь.

И они пошли следом за Дедом, как он потребовал – след в след.

– Может, и рыжики твои фирменные есть? – улыбнулась ему в спину Олакрез.

Дед пожал плечами.

– Чего нет, того не миновать. Завелась тут в лесу Соня – длинноногая такая, бойкая девица. Похоже, тоже из другого измерения. – Тут Дед пристально посмотрел сквозь Принца. – Ходит со своим дружком, Рыжим Эриком Соном. Очень она рыжики любит. Все в округе собрала, такая поганка! Есть проверенный метод – в кофейник ее посадить, так ведь она и в чайник не поместится, кхе-кхе… – Дед зашелся приступом сухого, коклюшного, неудержимого кашля. В воздухе запахло грибами.

– Ну что ты, дедушка, – Олакрез сочувственно похлопала старичка по спине.

– Да нет, ничего… Это я третьего дня опять по болоту на доске катался, ну и накрыло меня волной. Сильная былая ряска! То есть, встряска. Леший с Водяным в четыре руки тащили – насилу вытащили. Ну, я им потом подарок из Города выписал – эти, как их, «Мелодии старой тины». Хорошая пластинка! Только у Лешего патефон-то, как выяснилось, уже два года как не заводится… Бензин кончился. А ведь, казалось бы, еще недавно с ним под новый сингл «Зараженных грибов» всю ночь с понедельника на воскресенье танцевали… Хм. Да. О чем это я? А, так вот, хоть они меня и вытащили, все-таки я успел соленой болотной жижи с хвоей наглотаться. От хвои и захворал…

– Добро пожаловать в мое скромное убежище! – провозгласил Дед, когда они подошли к странному сооружению, накрытому маскировочной сеткой с поплавками. Дед набрал на терминале цифровой код, что-то утробно загудело, и в земле открылся люк; из жерла бетонного колодца выпорхнула ласточка. Вниз вела узкая пожарная лесенка.

Принц вопросительно посмотрел на Олакрез. Завернутая в лохмотья, оставшиеся на ней после бегства из горящей яблони, она была похожа на Алёнку с шоколадки, пережившую ядерную войну. Девочка кивнула: дескать, залезай, не бойся.

Они спустились по гулкой навесной лестнице в пустой ангар, прошли мимо привязанной своры охотничьих псов, которые облизали им руки, и дальше – глубже и глубже вглубь горы по длинному сырому тоннелю, освещенному лампами лунного света.

Наконец, они попали на кухню. Здесь было очень тепло. В углу гудела газовая печь с какими-то датчиками. На коврике перед ней свернулась калачиком белая кошка с черными полосками. В круглых окошках-иллюминаторах неясно зеленел лес: почему-то далеко внизу, несмотря на то, что по расчетам Принца они спустились глубоко под землю.

– А еще, – продолжил Дед свои жалобы, наливая в чайник воду из фильтра, – в доме последнее время ка-мыши завелись… Ночью так и шуршат, так и пищат! Особенно пищат: голодные, видимо. Половину денег в сейфе сгрызли, и яйца в погребе понадкусывали. Плодятся, как крысы, а кожу сбрасывают, как ящерицы. Главное, не видно их! Просыпаюсь ночью от этого писка, встаю, иду на кухню со свечкой, свечу – вроде нет ничего, будто морок. А ложусь – и снова, пищат: «sms, sms…» Есть, все-таки, стало быть, ка-мышки. Мда… Вы бы мне из Города лукошку, что ли, привезли?

– Кошку? – не понял Принц.

– Да нет же, лукошку. Против ка-мышек только лукошка поможет, – досадливо поморщился Дед, наливая чай. – Впрочем, ее, говорят, вискисом поить надо, а у меня вискис вышел весь… Прилетали третьего дня мелиораторы с Серогорода, на вертолете, так сначала весь вискис выпили, а потом пошли болото осушать. Я теперь вместо вискиса матричное молоко употребляю. А через него загнется лукошка, как наяву вижу, загнется.

– А что с мелиораторами? – полюбопытствовал Принц.

– А то же, что обычно. У нас, сам видел, и без вискиса еле отпетляешь. Что ж мне их, за руку водить? Чай не французы! Засосало их, сердешных, вместе с вертолетом…

Помолчали.

– А далеко отсюда Серогород? – спросил, наконец, Принц.

Дед стал очень серьезным. Даже руки из карманов джинсов вытащил.
– Та недалече уже, – сурово проговорил он. – У нас про это с вами отдельный разговор будет. Есть новости. Но сначала, – он улыбнулся Принцу, – я тебе немного старостей расскажу. – Дед вытащил из платяного шкафа большой клетчатый платок, размером с добрый плед. – Вот, завернись пока, а потом поищем тебе нормальную одежду. Пойдем, пожалуй, на башню поднимемся, полюбуемся лесом с высоты птичьего полета… А ты, внучка, посиди, наверное, тут, – ласково улыбнулся старик Олакрез. – Мы ведь про тебя в основном будет говорить. Ну, хоть бы и трубочку покури, а? Али молочка – крынка вон стоит – хорошее, наваристое… А то вот еще дуремар сушеный припасен… Где же это… Ведь был где-то здесь! – Дед засуетился, закружил по кухне. Полосатая кошка тревожно посмотрела на него, подумала и отвернулась к печке.

– Спасибо дедушка, я без вас скучать не буду – сказала Олакрез, – и выразительно кивнула на гору грязной посуды, возвышавшейся в раковине. Посуды было так много, что раковина уже не закрывалась.

Дед кивнул Олакрез с благодарностью, взял Принца за руку и повел сначала полутемным коридором, в котором трещали и мигали лампы, и капало с потолка, куда-то вглубь своего «скромного убежища», а потом выше и выше по винтовой лестнице, врезавшейся в самое небо.

У Деда в голове была фантазия – замороженный джем из лепестков диковинного цветка Самозабвении.

Долгими зимними вечерами, когда Дед сиживал перед большим камином, жег толстые поленья и задумчиво смотрел в огонь – в его голове засахаренные в инее лепестки постепенно оттаивали. И тогда ему на ум приходили размороженные мысли – то есть, самозабвенные, как сверчок, заснувший в часах. Мысли, переходящие в полуостровасли и даже островасли, окруженные, словно саргассовым морем, бескрайним разноцветным колеблющимся бессознательным.

Иногда фантазия продолжала таять до утра, и тогда Дед мог очнуться только при свете дня, с тяжелой головой – и в недоумении осматривался вокруг, не понимая, куда делась ночь. Смутные догадки о том, что за Волшебник поместил диковинный джем в его голову, вспыхивали на лице Деда, как последние огоньки углей, оседавших в камине. Мысли его раздваивались, глаза становились разноцветными: один – голубым, а другой зеленым. Наконец, он хлопал себя по лбу и выходил на улицу – смотреть, как над горами за Дремучим лесом сгущаются сладкие сливочные сумерки.

Я ничуть не удивился, когда увидел Деда, сидевшего на траве рядышком с Олакрез. Они наблюдали, как я купаюсь, словно в этом была особая красота.

Я сразу понял, что он не родственник Олакрез, а просто – Дед. Дед был похож немного на Чапаева и немного на Тарковского. На нем была черная майка с надписью «BORN DEAD» и какая-то особая пелена нереальности, словно он пребывал в другом мире – то ли вообще в параллельном мире, то ли просто в мире с самим собой. Дед улыбнулся мне одними глазами из-под замшелых бровей, и я сразу почувствовал себя дома.

Под нижними ветками деревьев, наклонившихся над своими отражениями в воде, вспорхнула птица, черкнула по воде. Круги ряби всколыхнули сонных водомерок.

Заросший кувшинками пруд. Среди ряски – просветы черной воды с водорослями: словно распахнутые окна в запущенный сад. В черном «небе» за окнами, иногда касаясь поверхности воды, плавают толстые, желтые карпы.

Верхушки деревьев чуть колеблются от ветра, а выше – выжженно-голубое небо, этот напроказивший ребенок: рот вымазан белыми разводами сливочных облаков. Его голубые глаза смотрят на землю, и солнце, блеснув в воде, отражается в них едва заметными днем звездами. А луна – бледная, спокойная – отражение лилии, безмолвно распустившейся посреди ватаги выпучивших глаза лягушек.

Жара, пронизанная столбиками мошкары, вьющейся, забивающейся в глаза. На берегу – потрескавшаяся, обнажившая ржавчину табличка – «купаться запрещено».

Одежда с подпалинами нелепо оседает на траве, а я шагаю в воду – раз, другой, уже глубоко, торфянистый ил уходит из-под ног – и ложусь грудью на черноту, опускаю в нее лицо, обнимаю руками прохладное, темное, складываю руки, словно в мольбе, обращенной в глубину, меня выталкивает, но это ничего, всего два-три взмаха, и вот я касаюсь руками дна, оно мягкое, немного страшно, и очень холодно – наверное, здесь холодное течение, а в голове медленно кружится слово «омут», а потом наверх, только бы не коснуться в этой тьме чего-нибудь холодного, скользкого – ленивой рыбины, ужа, коряги, только не трогайте меня, я здесь ненадолго – существо с зажмуренными глазами – я чужой вам, я принадлежу тому цветному миру, где солнце согревает теплую зеркальную пленку воды, затянувшую мое лицо, и капает с ресниц. Скользя пятками и выдавливая между пальцев ног черный ил, выхожу.

Наконец, лесной потолок из переплетенных ветвей опустился так низко, что Принцу стало трудно даже ползти. «Еще чуть-чуть, – подумал он, – и голова застрянет, уши намертво зацепятся за ветки. А еще дальше так узко, что и тихий шепоток не пролезет».

Только Принц хотел повернуть назад, как попал ногой по голове Олакрез, которая ползла сразу за ним. «Ой!» – вскрикнула она, с трудом разжав зубы в жуткой тесноте. И напрасно: густой мох моментально забил ей рот.

И тут они одновременно увидели Яблоко – висевшее среди цветов, которые цвели всеми цветами радуги, оно было… «Словно новорожденный Феникс» – прошептала Олакрез. «Солнце во тьме времени» – проговорил Принц. «Сахарная вата нездешнего света» – сказала Олакрез. «Плод заблудившегося воображения» – отозвался Принц. «Утоляющая всё жажда». «Сердце сна». «Самое лучшее!» – охнула Олакрез. «Самое жаркое» – прошептал Принц. «Мы нашли его» – удивленно проговорила Олакрез. «Я сорву его» – вскрикнул Принц, и, не в силах отвести глаз от Яблока, полез к нему напролом.

Заветный фрукт вращался на своем черенке, словно планета вокруг своей оси. Из его надкушенного бока медленно капал светящийся сок, густой, словно воск. Капли падали в чашу между корней, и впитывались в землю, которая стала золотой на несколько метров вокруг. Времена, которых нет в языке, витали между ветвей, словно диковинные невидимые птицы, и склевывали пробивавшиеся из земли ароматы.

Яблоко висело всего в нескольких шагах от Принца. Но эти шаги не хотели быть пройденными. Как только мальчик стал продираться через плотную паутину тонких сухих ветвей, спутанных, как волосы бродяги, яблоня словно взбесилась. Листья встали дыбом, корявые сучья вцепились в руки Принца мертвой хваткой, и длинные черные шипастые клыки с капустным хрустом вонзились в плоть. Черная ноздреватая кора чудовища вспенилась свежей кровью. Принц вскрикнул, и, рванувшись изо всех сил, сорвал Яблоко. Оно было таким тяжелым, что мальчик едва смог удержать его двумя руками.

По яблоне прошла дрожь. Шипы втянулись обратно в ветви, цветы опали, листья пожухли. Радуга погасла. На изгибах ветвей выступила душистая смола, мгновенно засахарилась и превратившись в соты, а из сот вылупились пчелы и с гудением разлетелись в разные стороны. Из ветки, на которой только что висело Яблоко, брызнул ярко-оранжевый сок – и превратился в огонь. Сухая листва мгновенно вспыхнула. Занялись, затрещали сухие ветки. Огонь загудел, жадно пожирая яблоню.

Олакрез стала отползать назад, отмахиваясь от лизавших ее языков пламени. Для того, чтобы развернуться, ей пришлось просунуть голову между своих стоп, и потом перекувырнуться через спину, но ей было уже не до церемоний.

Принц тоже понемногу пятился, наступая ей на пятки, с Яблоком в дрожащих руках. Яблоко таяло, как снег, у него в ладонях. Таяло и впитывалось под кожу. У Принца закружилась голова.

Коснувшись Яблока, я уже знал, что все вокруг – и корни под ногами, и ветки, и вся эта чаща, в которую мы с Олакрез вступили еще несколько часов назад, все это место целиком – древняя дремучая яблоня, пустившая, словно гигантская грибница, свои корни в каждую пядь земли планеты. Земля – сгнившие листья яблони. Море – ее сок. Воздух – ее аромат. По сути, весь мир – яблоня, которая растит яблоки. Но вот прилетает тот, кто клюёт их – Ворон, и-

«Бежим!» – оглушил меня отчаянный крик Олакрез. Проход впереди расширился. Вырвавшись из объятий горящего дерева, мы побежали, на ходу срывая с себя дымящуюся обжигающую одежду – как сорвавшиеся с цепи волки в спасительный темный лес.

В какой-то момент мы так дико устали, что перешли на бег. И вдруг в лесу стало светлее: в разрывах между ветвей появилась полная луна.

Полнолуние в Дремотном лесу! Всё ожило. Колокольчики тихо звенели в темноте, из поникших от ночной росы головок дурмана струился прохладный туман, а вьюнок втихомолку хватал нас за ноги. Розы роняли росу с шипов. Подземная земляника выглянула наружу. Трухлявые деревья зажглись изнутри, словно гигантские светлячки. Между деревьев тут и там светились дичью глаза.

Я посмотрел на Олакрез и не узнал ее. Звезды ожили на внутренней стороне ее кожи. Словно колонии светящихся водорослей в океане, в темноте они струились внутри нее холодным звездным светом, цвета слез. Днем их не было видно: известно ведь, что звезды загораются только ночью. А теперь была ночь – полнолуние, полное запахов леса. Дремучее, дремотное, животное. Чем быстрее Олакрез бежала, тем ярче разгорались ее звезды. Она бежала, не останавливаясь, почти вслепую, молча — слышно было только ее громкое частое дыхание. Она, похоже, была в трансе, и я понимал, что она чувствует. А из толстых ветхих деревьев с треском выстреливали фонтаны светящихся цветов: это звезды, созревшие внутри старых, готовых упасть, стволов, вылетали ей навстречу, как стрижи из гнезд, и оседали на ней, как пыльца. Казалось, Олакрез уже не бежит, а летит – облако света в лесу призрачных фейерверков.

Птица пролетела между нами и кувыркнулась в воздухе – как будто завязала узел. Травоядные деревья стояли смирно, как коровы в полуденной тени, и сонно жевали клевер. С веток, закрывших небо, шел дождь, но трава оставалась совершенно сухой, суше гусиного печенья. Это заметила Олакрез, которая шла босиком. «Странно! – пробормотала она, – В такой дождино здесь все должно было бы промокнуть до нитки – как я. Хотя, если подумать, откуда в лесу взяться ниткам?»

Она пригляделась. Вокруг было почти темно. Густой потолок из ветвей, протекавший дождем, словно грозовые тучи, не пропускал света. Только кое-где виднелись рваные прорехи – словно там, ломая ветки, падали деревья. Крупные капли дождя, подожженные ярким солнцем с той стороны лесного «неба», падали вниз, сверкая, как метеоры.

«Настоящий лесной звездопад! – подумала Олакрез. – Или нет, скорее звездный водопад. Тоже не звучит… Водозвездный каплепад! Опять не то…» Она устала и еле волочила ноги после целого дня блуждания по лесу. «Еще немного, и наш поход превратится в пополз» – прошептала Олакрез, и с удивлением заметила, как ее шепот моментально стек по подбородку и упал на землю несколькими хлипкими каплями. Они моментально впитались в глубокий мягкий мох между двумя ехидно закрученными травинками, – и тут Олакрез поняла, что вокруг тишина, еще более густая, чем лес.

Девочка прислушалась. Ни журчания крохотных ручейков, ни лепета мокрых листочков. Дождь в Дремотном лесу падал теперь совершенно бесшумно, как бывает во сне, и даже как будто смывал звуки со всего вокруг: шелест с листьев, жужжание с приунывших шмелей, хруст с заблестевших под ногами мертвых веток… «Кажется, эта промозглая тишина смывает даже мысли у меня из головы – сонно подумала Олакрез».

–Ой! – вскрикнула она. Олакрез показалось, что у нее под ногами, взбухший от влаги, лопнул белый гриб, похожий на яйцо. Из гриба вылезла курица, которая посмотрела на девочку, села, нахохлившись, на землю и тут же снесла большое белое яйцо, а потом убежала. Наклонившись, чтобы подобрать яичко, Олакрез с удивлением обнаружила, что это никакое ни яйцо, а белый гриб, набухший от дождя. Она хотела обратить на это внимание Принца, который шел чуть позади, но потом подумала, что ей все это, может быть, только почудилось.

Мы шли по пояс в карликовых камышах, как вдруг у меня из-под ног с глубоким печальным вздохом выскочило что-то маленькое, круглое и колючее. Шмыгнуло – и затерялось.

– Что это было? – обернулся я к Олакрез.

– Дикая лесная ежевиха! Совсем еще маленькая. Они растут только вблизи дремотных болот, а когда вырастают – величиной с добрый чемодан – переселяются в города. Вообще-то, ее здесь быть не должно…

– Почему? – не понял я, и как раз собирался спросить что-то еще про жизнь этих удивительных существ, когда где-то совсем рядом раздался звонкий, как будто мальчишеский крик: «Дуть! Дуть! Дуть!»

– Жестяная коноплянка! – вцепилась в меня Олакрез, сразу став испуганной и дикой, как два загнанных в угол диких дикобраза.

– Так, главное, спокойствие – изрекла она. – Обойдется как-нибудь. Ты обходи с той стороны – показала она куда-то в топь, – а я с этой. Рассредоточимся, зайдем с тыла, может она нас не засечет.

– Как ты предлагаешь мне рассредоточиться? – не понял я.

– Ну, как ты обычно сосредотачиваешься? – ухмыльнулась Олакрез.

— Легко!

— Ну вот, а теперь сделай все наоборот. Не думай ни о чем. Как бы тяжело это ни было.

– А что, она опасная, эта жестяная коноплянка?

– Еще какая. Махнет серебряным своим крылом – и вмиг срубает мозг.

– Понятно… А что, дед живет с другой стороны этого болота? – спросил я. – Мы правильно идем вообще?

– Дед живет везде, куда ни придет, – отрезала Олакрез. – А дом его, похоже, и правда совсем с другой стороны. Но по-любому нам в ту сторону. Хотя это еще надо уточнить. В общем, пошли. Сейчас главное разъяренной коноплянке на обед не попасться.

Что было делать? Пришлось с величайшей осторожностью заходить, как Олакрез предложила, «с тыла». Когда у меня от ледяной болотной воды окончательно промокли и продрогли ноги, я понял, какое это холодное занятие – с тыла заходить. Можно даже сказать, стылое занятие.

Мы повстречались с Олакрез на соседней полянке – там было уже посуше. Она была бледнее луны.

– Вроде пронесло, – говорит, переводя дух. А сама бледнее луны. – А могло и не пронести! Над гнездом коноплянки-то…

– Да ладно тебе, – говорю, – и вообще, я уже устал от этой игры в «зарницу»! Может, не так все и страшно, а? И вообще, этот лес, по-моему, такой дружелюбный! Красиво-то как, ты только посмотри! А? Вот, например…

Я с нежностью наклонился к мясистому кустику с пушистыми цветочками-колосками: они, словно нежные лапки котенка, так и просили чуточку нежности.

И в следующий момент со всего маху ударился лбом об землю. Что-то сбило меня с ног и дьявольски сильно тянуло за руку – прямо в землю! В рот и в нос сразу забилась хвоя и земля, стало тяжело дышать.

– У-у-у! – только и мог завопить я. – Уф-ф-ф… А-а-а! – что-то потянуло с новой силой.
Краем бешено вращающегося от страха глаза я заметил, как Олакрез достала из-за пазухи длинный столовый нож и стала яростно тыкать им в землю под пушистеньким кустом.

Вдруг что-то, тянувшее меня, оборвалось, и тянуть на себя руку стало легче. Через секунду я уже сидел на земле и приходил в себя. Рука была при мне.

– Ну, спасибо, – говорю. – Еще бы чуть-чуть…

– Ага, всегда пожалуйста, – она запыхалась.

– Хороший у тебя ножичек, – говорю.

– Из дома прихватила сувенир. Так и знала, что пригодится.

– Из какого дома? – спрашиваю. – А, ладно, потом.

Она кивнула.

– Что это, – спрашиваю, – было за такое, ты мне скажи, как местная?

– А ты как думал? Недотрога. Погладить захотелось, да?

– Что ж она, плотоядная что ли?

– Нет, она всеядная. Что подвернется, то и тащит под землю. Может и бревно трухлявое утащить. А может и кабана. Это же Королевская недотрога, она такая. Наестся, потом на два метра вырастает – видела я таких, на торных тропах… Жиреют они там, на таких, как ты – бродячих обедах. Но самое главное не это. Мы, честно сказать, теперь точно заблудились!

– Как это?.. – удивился я. – Ты же сказала, до избушки рукой подать?!

– Было рукой, а стало – ни ногой. Около дедулиной избушки нечисть не водится! Там Лес добрый, сонный, дремотный. А здесь – видишь, какие зверюги, одна другой хлеще.

– И куда же нам теперь? Ты хоть ориентируешься?

– Я это место знаю. Но от избушки мы очень далеко. То есть, дальше не бывает.

– Как это?

– А так, – она вытерла нож о траву и убрала снова за пазуху, в ножны под мышкой. – Мы сейчас на обратной стороне Дремотного леса. На пробужденной. Лес повернулся к нам другой стороной – и проснулся. А снились ему, видимо, плохие сны.

– Ну, дела… Когда он успел?!

– А кто его знает! Так и с медведями бывает: спит себе зимой, спит, – а потом как проснется! «Когда успел»… Может, когда ты вязу на ногу наступил! А может, когда пеньки крушил! А может, и просто потому, что ты – это ты. Я думаю, самый верный – последний вариант. Что лесу до пеньков! А вот мальчик из другой галактики – это уже интересно!

– Окей, – отвечаю. – Про галактики мы еще поговорим. Я чувствую, наболело. А что же теперь делать-то? Как выбираться?

– Я здесь никогда не была. Но Дед рассказывал.

– Что?

– Что-что! Что сюда ни в коем случае нельзя ходить! Он мне запретил под страхом городской жизни даже думать о том, как сюда попасть! Ну, а лес-то его слушается, вот и не пускал меня…

– Почему Дед запретил?

– Потому, что обратная сторона Дремотного леса – Сад Надкусанного яблока.

– Сад — в лесу? Чудесно! А почему оно надкусанное?

– Это вопрос философский! Вот скажем, почему ты здесь? Почему Лес другой стороной повернулся? Что толку, оттого что ты будешь знать? Нам выбираться надо.

– Как же мы выберемся?

– Надо тропы верно выбирать, так и выберемся. Веди, пожалуй, ты теперь. Я вот видишь куда нас завела. – Она задумалась. – А вообще, нам теперь один путь: к Яблоку. Дед говорил, оно словно ключ от всех дверей, даже от тех, что не заперты. Не знаю уж, что это значит… Но думаю, с изнанки Леса нас вывести ему вообще ничего не стоит. Тоже ведь – дверь без замка! И вообще, что-то мне подсказывает, что оно само тебя к себе тянет, Яблоко. Может, оно-то Лес и повернуло…

– Пока мы Яблоко не сорвем, Лес нас не отпустит, так получается?

– Точно. Деда мы найти не сможем, это точно, да и он нас, пожалуй, тоже. А уж про Город вообще придется забыть. Кончится тем, что мы про все забудем, потеряем самих себя – а потом, кто знает? Начнется другая сказка. Или эта кончится. Ну, веди.

«Вот тебе и заглянули в гости к дедушке, – подумал я, когда мы пошли дальше. – Не зря Гуделка нам в чащу предлагала забраться. Тут тебе и всякое, и приключение – нашли мы свое счастье, не отвертелись».

– Чувствуешь, дыхание земляники? – прошептала Олакрез, когда мы на следующее утро вылезли из-под земли. – Прямо в лицо, как ветер.

– Ага. Словно ее тут море. Только не вижу я никакой земляники. Хотя, нет, есть! Полно кустиков… Только ягод не видно.

– А их и не должно быть видно, – отозвалась она, – это же земляная земляника! У нее ягоды как картошка растут, вниз головой.

– Странная какая поляна, – я огляделся вокруг.

– Это Дедова любимая Шахматная поляна, – пояснила Олакрез. – Здорово, что Лиса нас под землей провела! Отсюда до избушки рукой поддать. Вот только через тот лесок пройти.

«Мы уже второй день через лесок идем», – отметил я про себя.

– А почему она так называется, «Шахматная»? – спросил я, и сразу понял, что вопрос неуместный. Полянка была засажена в шахматном порядке – по клеточкам – черникой и беляникой. По ним бродили полусонные фигуры зверей: олениха с олененком, черный кабан и молоденький рыжий медвежонок с бешеными глазами.

– Дед постарался, – улыбнулась Олакрез. – Очень он в шахматы любит играть, причем по своим правилам. Вон, видишь, какие звери стали? Это они беленики объелись. Ничего, черники поедят – очнутся, и убегут.

Я промолчал: дедовы «шахматы» показались мне странноватыми. Хотя и место само было игре под стать – дремучей не бывает. Под густым пологом ветвей царили полумрак и полусон. Деревья, похожие не то на монахов, не то гейш, умопомрачительно медленно перебирали четки из сухих ягод в складках изящных шелковистых ветвей. Среди их точеных ступней в деревянных башмачках вились, как змеи, тонкие холодные ручьи. Я поднял голову вверх: высоко-высоко в верхних ветвях плотно сомкнувшихся деревьев не спеша перелетали с ветку на ветку разноцветные птицы. Было очень тихо – так, что хотелось лечь на траву и заснуть.

Зазевавшись, я наступил на корень старому вязу, и он чуть было не проснулся: уже и гнилушки в его волосах засветились зловещим красным огнем вместо привычного зеленого – но потом, видимо, решил, что не стоит беспокоиться, и снова погрузился в дрему – только выпустил изо рта облачко утреннего тумана.

– Дремлет, – шепнула Олакрез. – Это ведь Дремучий лес, самая чаща. Здесь все деревья чаще засыпают, чем просыпаются. А ты их лучше не буди.

Олакрез с маниакальной осторожностью обходила даже кусты земляники, не то что трухлявые деревья, готовые рассыпаться в труху от малейшего прикосновения. А я то и дело крушил зазевавшиеся пеньки. Чего еще заслуживают деревья с таким названием, как не хорошего пинка?

Мартовские зайцы загоняли Принца с Олакрез медленно, но верно. Брали на измор, чтобы мясо было нежнее. Готовили из них живую отбивную. Не раз дети попадали в плотное кольцо ощерившихся серых морд, и не раз прорывались. Наконец, вечер наступил им на пятки, и жадные заячьи глаза загорелись предвкушением скорой поживы.

Под ногами сгущался туман, в котором, как показалось Принцу, бежать становилось все тяжелее. Он уже давно тащил полуобморочную Олакрез на спине – один шустрый заяц цапнул ее за ногу, и отравленная слюна моментально парализовала ее.

Наконец, Принц окончательно выбился из сил, и остановился. Зайцы моментально подскочили, кто с ружьем, кто с дубьем. Принцу уже казалось, что их острые клыки вот-вот сомкнутся на его беззащитном горле, когда Олакрез вдруг закричала ему в самое ухо: «Лиса! Давай к лисе!»

От этого крика зайцы отпрянули.

Принц вышел из овладевшего им было рокового оцепенения.
– К какой еще лисе?!

Олакрез принялась колотить его по спине кулачками: – Ну Лиса же! Августейшая Лиса! Мартовские зайцы ее терпеть не могут. Она живет здесь неподалеку. Вот, там. Бежим туда! – и она указала в сторону рощицы, в которой листья были желтыми, словно там наступила осень.

Надежда придала Принцу сил, и он снова побежал. Олакрез, казалось, тоже приободрилась. Трясясь на спине у Принца, она распевала во все горло: «Августейшая лиса, огненные волоса, Августейшая лиса, у нее остра коса, Дворец лисицы – старый вяз, она закончила ИнЯз». Зайцы, слыша ее песню, спотыкались и роняли клочья шерсти.

Резиденция Августейшей лисы располагалась в золотой норе под долговязым трухлявым вязом. Мартовские зайцы приотстали, но совсем не уходили – обступили нору полукругом и достали ланч. Видимо, они приготовились ждать.

Из черного провала норы пахнуло сыростью.

– Войдем? – запыхавшись, проговорил Принц: смотреть, как саблезубые зайцы пожирают бутерброды с ветчиной, ему совсем не хотелось.

– Без приглашения? Ни в коем случае! – ужаснулась Олакрез.

Ее хрупкая ручка протиснулась между переплетенными корнями вяза, куда-то в пахнущую гнилью глубь. Она отчаянно пыталась что-то нащупать. Наконец, Олакрез принялась колотить по корням, что есть мочи – и видимо, добилась своего. Раздался металлический лязг, словно девочка переключила какой-то большой рубильник, и в глубине норы отчетливо послышался консервативный серебристый звон. Олакрез вздохнула с облегчением, стряхивая присосавшихся к руке земляных пиявок.

Из норы появился лакей в оранжевой ливрее, и вежливо, по-английски, пригласил их войти погреться у камина. Не ожидая ответа, он повернулся к детям спиной и полез обратно вглубь норы. Принц поспешил следом, опасаясь потерять его из виду.

Ступая по извилистым коридорам Августейшей резиденции, Принц с удивлением отметил, что нора ему совсем не тесна: то ли она раздалась вширь, то ли он уменьшился. Стараясь не думать о последнем варианте, Принц прибавил ходу.

В приемной Августейшей Лисы, куда их привел лакей, Принц, наконец, додумался ссадить Олакрез на землю. Шок от встречи с зайцами начал проходить. Они отряхнулись, прихорошились, как могли, – и тут же были представлены пред хитрые очи Августейшей Лисы.

Это была зеленоглазая длинношерстная особа неопределенного возраста и настроения. На голове у нее красовалась двойная серебряная корона, которая сидела как влитая, но все же отдаленно напоминала охотничий капкан.

Галантно поцеловав руку Августейшей особе, Принц про себя отметил, что от ее рыжей лапки исходил тонкий аромат дальних странствий. Он напоминал тот неповторимый запах таинственной темноты в пустыне, покрытой бархатом, где они с Олакрез очутились вначале.

Лиса, в свою очередь, тоже дружелюбно обнюхала Принца.

– Какого аппетитного молодого человека ты привела, Олакрез! – сказала она, делая слуге неопределенный повелительный жест. Лакей ушел, и, пока Принц обдумывал комплимент, вернулся с тремя чашками горящего чая на подносе.

– И, кажется, весьма издалека, – продолжила свою августейшую мысль Лиса, пригубив огненный дымящийся напиток. Потом поразмыслила и добавила немного молока из серебряного молочника. Чай зашипел и погас. – Люблю путешественников: я ведь и сама здесь чужая…

Тут Лиса закашлялась, изящно прикрывая рот пушистым хвостом. Она поймала взгляд Принца, рассматривавшего ее странное одеяние.

– Прошу прощения, дорогие, за мою норковую шубу, – она развела лапками – я знаю, это так негуманно! Но в норе без нее просто замерзнешь! Я и так невыносимо простужена. Это меня и задержало в моих странностях. А шубу, между прочим, – подмигнула она Олакрез, – сам Черный сказочник подарил!

Чтобы дети смогли по достоинству оценить ее снаряжение, Лиса даже подняла полу шубы и показала пришитую изнутри этикетку. На этикетке сообщалось, что верхний слой шубы – норковый, позволяющий находиться в норе, не испытывая неудобств, нижний – из настоящего горного водоплавающего горностая, а между ними располагается патентованная мифрильная мембрана.

– В такой технологичной шубе, – без ложной скромности заявила Лиса, – можно даже в горы идти. В общем-то, я так и собираюсь сделать. Вот уж не думала, что задержусь здесь надолго, по соседству с этими серыми красноглазыми короткохвостами, – и она ткнула острым коготком в сторону выхода.

– Вы знаете Черного сказочника? – поинтересовался Принц.

– Кто его знает, Черного сказочника. Он ведь фантастический аристократ, – ответила Лиса, – А вы угощайтесь печеньем! Оно 100% растительное, никакой гусятины! Вы, часом, не к Деду идете?

Олакрез кивнула. – К нему. Уже пятый час бредем с галлюцинациями.

Лиса с пониманием посмотрела ей в глаза. – Ну там, сама знаешь, зона завременной инфрадиации. Глотнешь воздуха – и тут же гаммагоблин в крови вымещает радионуклеиновую кислоту, которая в свою очередь влияет на гидролиз мидихлориана в коре головного мозга, и крошечные двухвалетные хромые сомы моментально прыгают через предпространственный барьер в левую долю мозжечка, что, конечно, каждый раз сбивает с толку. А к деду вы очень вовремя собрались, по правде говоря.

Олакрез насторожилась.

– Он формы не теряет, там у себя в глуши… И сути тоже. Как в старые времена – держит руку на пульсе планеты. Прямо к Гуделке не ходи, раньше всех новости узнает. А уж старости – те вообще на зубок знает. Дед вам многое подскажет. А я подскажу хороший лаз, который приведет почти на самую дедову опушку. Кстати, передавайте ему мои сердечные поздравления с 500-летием со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.

Принц перевел глаза на свою спутницу. «Дед – большой любитель русской классики» – пояснила шепотом Олакрез.

– Смотри! – окликнула Принца Олакрез.

Принц устало обернулся: неужели она нашла, наконец, какой-то ориентир?! Они уже битый день шли по бубновой карте, которую позаимствовали в квартире Гуделки, но надежды на нее было мало: Принц даже не знал, какой стороной вверх ее держать.

– Смотри! – Девочка указала на замысловатую конструкцию из ржавых рельсов, делившую заросшую лебедой площадку на три неравные половины. В центре стояла ржавая трехколесная машина скорой помощи, только у нее почему-то вместо крестов на бортах были красные свастики. «Свастики… Свалка… Тут недолго и Свалкера повстречать» – поежился Принц.

Пахло крапивой и шпалами. По всем пяти углам круглого поля, как мошкара на закате, кружились фонтанчики сухих листьев. Принц хотел уже, было, запустить руку в ближайший фонтанчик, но Олакрез отдернула его за шкирку.

– Ты чего? – сурово сказала она, – я аптечку не взяла, руки тебе пришивать!

Принц промолчал. Он заметил, что за окраиной Олакрез словно бы стала старше, и тон у нее сменился на командирский. Правда, похоже, она и поумнела немного, в нагрузку. Сам он даже не представлял, куда брести в этом хаосе сломанных головоломок, который представляли из себя окраины Города. А вот Олакрез, похоже, неплохо здесь ориентировалась. Откуда только?

«О’Кей, она точно повзрослела. А вот что, если я стал маленьким?» – подумал Принц и попытался оценить себя со стороны: он знал, что это помогает определить возраст.

Олакрез не заметила его действий, она рвалась вперед: – Пойдем, по дороге расскажу! Так вот…

Они вышли на тропинку из примятой травы, которая, как заметил Принц, сразу выпрямлялась следом за ними.

– Короче, – продолжала Олакрез с энтузиазмом, – я узнала это место! Мы теперь на самой окраине Города. Почти пришли! Это же забор последнего разбора! Вон – бор еловый, а за ним, значит, – за-бор! Во-он, где деревья кончаются, – и она показала куда-то за густой ельник, который выглядел особенно колючим и голодным в свете подступавших сумерек.

– Гиблое это место, правда – закусила губу Олакрез. – Я помню, как Дед предупреждал: сюда без выпрямителя тока времени лучше не соваться. Ну да ладно…Так вот, забор пройдем, за ним начнется полный пустырь, а прямо посреди его края – ну, сориентируемся как-нибудь – будет старая водяная песочница для детей умалишенных мудрецов. Как сейчас помню! Я ведь и сама дочка умалишенца… А за песочницей сразу начинается Дремотный лес! Туда местные мудрецы, которые еще не отупели от радиации, ходят иногда с фонарями.

–Твоего деда ищут? – Принц, запыхавшись от быстрого шага, еле поспевал за ходом ее мысли.

– Ага. Только они-то уже, скорее всего, и не помнят, кого там надо искать: давно Дед к жилью не выходил. Много воды с тех пор утекло в песочнице… Дети, наверное, выросли, сами стали умалишенными, и у них народились новые дети, и так много раз… А когда Дед сам не захочет, его и днем с фонарем не сыщешь.

– Как же мы-то его найдем? – спросил Принц.

– Дед не раз говорил, что мне он в любом случае рад, – а сейчас как раз тот случай. Ну, а если Дед разрешает, так и лес пропустит.

— Слу-у-ушай. – Принц даже остановился. Он тревожно посмотрел на Олакрез. – Как же это так получается, что дед твой живет здесь? В Городе? То есть, в лесу, но все равно, здесь, в этом мире… Ты ведь прилетела, вроде бы, со мной вместе – оттуда?

Олакрез посмотрела на меня глазами, полными пустоты.

– «Оттуда», «отсюда»… И вообще, никакой он не мой дед… Давай сейчас не будем об этом, а? Я и сама толком не знаю, а Дед тебе точно все объяснит. Наверное.

– Не твой? А чей?! А ты вообще КТО?! – кричу. Кулаки сами так и сжимаются, а в ногах – дрожь, и в глазах – слезы. «тикАть отсюда надо, – думаю, – пока время есть!» Отступил на два шага назад, и – ах! Провалился по колено в коровий навоз. Да такой вонючий и липкий, просто сил нет! Я даже бубен уронил. «Эту кучу, – соображаю, – могла наложить только корова-мутант с двумя задницами!»

От моего вскрика с забора последнего разбора вспорхнули черные вОроны. Превратились в толстых серых ворон, потом в бумажные воронки-кульки – и всосались в пространство-время с тихим комариным писком.

Олакрез угрюмо посмотрела на их исчезновение, оглянулась по сторонам и тихо молвила:

– Ты ведь сам не помнишь, откуда ты, да?

Я было хотел что-то возразить, но запнулся и призадумался.

– Вот-вот! – девчонка быстро набирала обороты, – и вообще, начнем с того, что ты даже имени своего не знаешь! «Принц» – это ведь твое сказочное имя. Бумажное. А настоящее так и потерялось где-то по дороге!

Вот тут она меня уела.

– По какой дороге? – шепчу, а сам понимаю, что она правду говорит: ничегошеньки я не помню. Откуда я? Кто вообще такой «я»?! От осознания того, что я себя напрочь забыл, а если не забыл, то мог перепутать, у меня внутри словно образовалась бумажная воронка сосущей пустоты – как те, в которые превратились вороны.

– По дороге в Город ты потерял все, – гнула свое Олакрез. – Город-зеркало-дорог, который-

Тут ее объяснение прервал дикий, стынущий в ушах вой, который раздался, казалось, одновременно со всех сторон. Раздался вширь, и вглубь, прошуршал в ароматной траве, которая выпрямляется под ногами, и осел капельками холодного пота на лбу.

Я аж присел, как настоящий снайпер.

Олакрез схватила меня за рукав. – Какой сейчас м-м-месяц?!

– Ты хочешь сказать, пятница, тринадцатое? – туго пытаюсь сообразить я, а вой все нарастает, как сирена.

– Я хочу сказать, сейчас МАРТ! – кричит она. Лицом побелела, косички в разные стороны, судорожно застегивается на все пуговицы, словно сейчас шторм налетит.

– Ну, точно, март! – говорит, звенящим голосом. – Мне папа недавно мимозу дарил, я помню эту гадость. Ох, ну держись, малявка, мы влипли!

Вой перешел в новую тональность. Кто-то невидимый, кто выл, явно приближался. Трава под ногами вся аж примялась, словно уши прижала.

– Что это, – говорю, – за напасть? Свалкеры?

Олакрез крепко схватила меня за руку, и рывком подняла на ноги.

– Хуже. Мартовские зайцы-мутанты. Они в это время года особенно ядовитые. Давай, через забор. В лес. Бежим!!

И мы побежали.

Наконец, Гуделка отложила бубен. Принц и Олакрез наклонились к ней поближе. Гуделка с удивлением отпрянула и посмотрела на них так, словно видела первый раз в жизни. Потом взгляд женщины посвежел, и она улыбнулась забубенной улыбкой.

– Чтобы найти Черного Сказочника, вам нужен Ключ, а чтобы добыть Ключ, вам надо сначала пройти Приключение, – просипела она и сверкнула своими черными цыганскими очами, влажными и черными, как черные маслины в оливковом масле.

– А где его искать, Приключение? – спросила Олакрез.

– Лучше всего, в чаще. Дело в том, что там гораздо чаще, чем где-то еще, встречается Всякое. – Гуделка почесала грязным пальцем в ухе, снабженном множеством серег.

– А какое оно из себя, Всякое? – спросил Принц.

– Ну, хм, как сказать… – замялась Гуделка, шаря на столе в поисках остатков гусиного печенья (после сеанса гудения ей всегда хотелось чего-нибудь пожевать).

– Всякое принимает разные обличья, в зависимости от настроения, – мечтательно проговорила она наконец. – Со Всяким, с ним как с музыкальным инструментом – она указала на бубен – если он настроен хорошо – получишь удовольствие, а если плохо – сам расстроишься. Но главное, рядом со Всяким непременно бродит Приключение! А там и до Ключа недалеко. Вот, идите сюда.

Она отодвинула свой старомодный холодильник и показала то, что скрывалось за ним. Там, на отвесной стене, на которой висели одинокие тараканы-скалолазы, покрытая древней пылью, висела Карта города. Она была нарисована на шкуре какого-то животного и натянута на каркас , так что даже Принц, который никогда в жизни не играл в карты, сообразил, что эта – бубновой масти. Как и все настоящие карты, карта Города была разделена пополам жирной чертой, и в нижней половине изображение было перевернуто.

Гуделка пожевала печенье, подумала, и ткнула в карту своим когтистым пальцем, да так сильно, что проткнула в ней дыру. – Вот, видите?

– Дыра? – удивился Принц.

– Да нет же. Вот, жирная линия. Это Черта Города. Искать Приключение надо вот здесь – в Дремотном Лесу, который начинается сразу за Чертой Города. А теперь простите, мне пора репетировать.

Гуделка снова взяла в руки бубен и принялась стучать в него меховой колотушкой – с таким выражением лица, словно Принца и Олакрез рядом уже не было.

Олакрез сидела на пирсе, болтала ногами в воде с мелкими рыбками и от нечего делать придумывала слова на букву «Р», приносящие радость, а потом записывала на бумажку.

Когда я подошел к ней и заглянул через плечо, она передала мне листок, а сама соскользнула в воду.

Придумала она немного: «радуга», «радио», «радушие» и сомнительного качества «радетель». Внизу, обведенные жирным квадратом, томились слова, которые мешают людям жить и портят настроение – как ни странно, тоже на букву «р». В черном списке значились: «радикулит», «радикал», «радиация» и «радар», который – как мне пояснила мокрая голова Олакрез, высунувшаяся из воды, ассоциируется с войной.