П. и О. остановились на краю того, что раньше было просекой темного Дремотного леса. Вокруг них из тумана возвышались остовы мертвых деревьев, посаженных вниз головой и вверх корнями. Перевернутые деревья стояли по колено в воде — то есть, получается, по плечи..

Кое-где между коряг медленно плавали большие белые рыбины, но они благоразумно держались на расстоянии от наших путешественников. И правда, кто поручится за добрые намерения того, кто заходит в Дремотный лес?

— Где же нам искать этот Омут, про который говорил Дед? — устало спросила О.

— Не «омут», а «хомУт», — поправил П. — Неизвестно еще, что хуже.

— Или лучше.

— Ну да. Нам неизвестно даже, лучше или хуже одно другого, или наоборот..

Их размышления прервал громкий всхлип — или это был хлюп? Или всплеск? Сложно сказать. Но при этом из воды появилась длинная, тощая черная рука, сжатая в кулак — настолько тощая, что П. и О. сначала приняли ее за корягу. Рука, немного поколебавшись, раскрыла ладонь, обнажив мутно-зеленый глаз.

Олакрез только успела пискнуть, как вокруг них со всем сторон поднялось еще полдюжины таких же.

— Это что, млин, руки с глазами? — недоуменно пробормотал Принц, впадая в неуместную сонливость.

В ответ на его слова вслед за руками из воды появились их хозяева — высокие, в два человеческих роста водяные: многорукие, шевелящиеся, блестящие от воды. Самый темный из них — он казался даже не живым существом, а просто сгустком темноты, какой лежит на дне всякого глубокого омута, — держал в руках нечто вроде ошейника.

Круг водяных медленно сужался, и у Принца закружилась голова. О. села в воду.

Тут цепь на ошейнике в руках темного водяного слабо звякнула — как будто колокольчик зазвонил где-то по ту сторону сна — и Олакрез пробудилась от забытья.

— Это же и есть «хомут»! — взвизгнула она, и стала брызгать водой во все стороны. Принц почувствовал на своем лице холодную омутную воду и открыл глаза.

В тот миг круг новых знакомых вокруг них сомкнулся. Принц прикусил губу и обнажил Ключ, который коротко сверкнул под низким лесным небом.

Как-то Олакрез сказала, сонная:

— Крылья нужны ангелам, чтобы дышать под водой..

Я спросил: — А чем тогда жабы дышат?

— Жабрами, — ответила она без тени сомнения.

Мы все ищем свои отражения. Дума монаха цветет в огоньке свечи, душа мясника горит на острие разделочного ножа, а путешественник видит свою фигуру бредущей среди других теней в караване миражей, уходящих за горизонт.

В детстве у Принца была кровать, которая жевала тапочки. Стоило только по неосторожности или как-то еще нечаянно их там оставить — и потом даже искать было бесполезно.

Как-то Принц придумал оставить тапочки под кроватью намеренно — и, о чудо! — они не пропали. Так характер и тайна прожорливой кровати были, наконец, разгаданы.

Принц подошел к Олакрез, которая внимательно разглядывала объявление на столбе.

— Что там? — спросил он.

— Представляешь, каждый день на городской площади проходят поединки! Белый кролик бьется с Мартовским зайцев в легком весе..

— Тяжелое, наверное, зрелище..

— Может, наоборот, легковесное!

— А зачем их вообще друг на друга натравливают?

Тут к путешественникам приблизился остроносый старичок в красной вязаной шапке. Он, как это иногда бывает, подслушивал.

— Они вовсе не друзья, милая девочка, — прошелестел он сухими, как прошлогодние листья, губами. — Им только волю дай — и полетели клочья..

— Неужели не дают им воли? — со скрытым негодованием проговорил Принц.

— Нет. — Ответил старичок и пожевал губами. — Держат в тюрьме вот уже тринадцать лунных месяцев. Выпускают только подраться..

— ..И поделом! — добавил он, видя, что Олакрез хочет что-то возразить. — Они в последнее время совсем от рук отбились. Думали, в сказку попали..

В семье бедняков родился мальчик с золотыми волосами. Родители стригли его наголо и держали язык за зубами, но это не помогло. Ребенку не исполнилось и года, когда соседи прознали про его волосы, выкрали его и отрезали ему голову — думали, она золотая внутри.

(Народная Путанская сказка)

В крыше отеля, на которой мы сидели, было несколько чердачных окошек — как будто суфлерские будки.

— А помнишь, — спросила О. — в старые времена в театрах были такие, — я читала в одной книжке. Человек сидел там, с текстом пьесы в руках, и если нужно подсказывал актерам. Достаточно только было подать ему знак.

Я всмотрелся в глубину ближайшей суфлерской будки, и мне показалось, что в чернильной темноте провала мелькнули чьи-то глаза.

О. кивнула: — Наверное, сидит там сейчас, ждёт своего условного знака, и лопает суфле, — ведь это то, что делают суфлеры, когда нет условного знака.

Наполнил чашку ветром до краев, и зазвучала музыка. С невидимых цветов в небо вспорхнула целая радуга бабочек.

Молодые одуванчики долго спорили о Солнце. Хотели заставить его светить и днем, и ночью.
— А ведь Солнце — горячее, как огонь, — говорит старый, седой одуванчик.

Город — пространство счастливого сна. Но даже самый счастливый сон легко проваливается в кошмар.
Если чувствуешь, что провалился в кошмар — попробуй открыть глаза.
А если видишь счастливый сон — попробуй никогда не просыпаться.

Чудовища — чудо-вещи, увиденные не с той стороны.

В детстве Олакрез нравилось слушать песни популярных исполнителей, где между куплетами слышно, как певец набирает воздуха. Чуть слышные, шуршащие вздохи — живые, чистые, словно сам ветер дышит во сне.

Погруженный-в-стихи в детстве как-то вышел, вопреки запретам родителей, во время звездопада на улицу с непокрытой головой. На него обрушилась падучая звезда. И с тех пор он мог жить только искусственно — в ванне, наполненной до краев жидкими стихами.

Дышал он через жабры и впитывал питательный планктон фибрами души. С тех пор как его подключили к аппарату легкого дыхания и перевели в поэтическую питательную среду, для него уже никогда не было вторника и четверга. Внешний мир стал для него губителен до зубовного скрежета. По-человечьи разговаривать не разучился, хотя делал это редко. Если заговаривали с ним о прозаичном, в сосудах тела резко повышался уровень токсинов, отказывали фибры и прекращалось легкое дыхание, аппарат «весенняя почка» давал сбой.

— Когда на меня падала звезда, — рассказывал Погруженный, смотря на нас своими пронзительными глазами сквозь толщу жидких стихов, — я успел загадать желание. Чтобы мне больше не нужно было дышать со всеми этими людьми одним воздухом..

Его слова всплывали пузырями на поверхности, звучали и лопались.

Заслуженная Сероградская национальная птицафабрика производила куриные яйца. Они вызревали, как картошка, в земле.

Принц прочитал табличку на глядке: «Земляные яйца. Вторая категория».

Вокруг все было загажено пометом, хотя никаких птиц видно не было.

Принц обратился к рабочему, проходившему мимо с корзинкой яиц в руках.

Рабочий, задыхаясь от усердия и страха, отрапортовал:
— У нас, с позволения сказать, ну, органическое хозяйство! Поэтому — вот, в доказательство — помёт голубиный! В наличии.

Принц посмотрел на него с сомнением.

— Это заведено спецбумагой, — оправдывался рабочий, видя реакцию Принца. — Мы тут ни при чем, мы норму производства держим!

Тут он посмотрел на Принца повнимательнее, навострил свои пронзительно-голубые глаза. И вдруг весь ощерился:
— А кто ты такой, с позволения? Я думал — проверка, ан нет, я ж вижу, что чужой..

Он хмыкнул, и поставил корзинку на пол. — Ребя, ко мне! — гаркнул он, повернувшись через плечо.

Принц уже вовсю улепетывал, топча яйца почем зря. Яйца хрустко раздавливались, и из них во все стороны прыскали ярко-зеленые, как молодая листва, толстые червяки.

Принц стоял на последней ступеньке лестницы в небо. Дальше идти было некуда. Он хотел обернуться к О. и сообщить ей об этом, когда зазвучала божественная музыка, и уголок неба отвернулся, словно плохо приклеенные обои. Из-за уголка хлынул мягкий, сладостный свет.

В первый момент П. и О. были немного ошеломлены, даже чуть не свалились с лестницы, но потом привыкли.

С той стороны на них смотрело полупрозрачное перламутровое божество. Оно протянуло им свою руку — такую огромную, что при движении вокруг нее гудел воздух. Другой ручищей божество делало им недвусмысленные ободряющие знаки. Пахло благовониями.

Принц перехватил лестницу поудобнее. Ладони заметно вспотели.

— Надо раскачать лестницу, и прыгать, — без особого энтузиазма сообщил он, обернувшись к О. через плечо. — Иначе не дотянемся.

О. промолчала. П. повисл на руках и сделал первый хороший взмах обеими ногами.

— Эй! Ты так раскачаешь лестницу! — завизжала О., словно очнувшись, — Мы упадем!!

— Знаю! Не кричи на меня!.. Лестницы.. для того и предназначены, чтобы с них падать..

— Прекрати! Если мы прыгнем, мы разобьемся! — взвизгнула О. громче прежнего.

П. посмотрел на нее. В глазах О. горели два живучих испуга.

— Смотри, земли уже не видно.. Мы определенно.. на.. головокружительной.. высоте, — продолжил П. свои рассуждения, не прекращая раскачивать лестницу.

— И что?!

— А то.. что тут.. все наоборот!

Лестница пошла волнами, каждая из которых была выше предыдущей..

— И что, дурацкие планы нужно считать умными?!

— Нет.. Верх.. и.. низ.. путаются.. здесь!. Если мы.. упадем.. то вверх!

Олакрез посмотрела себе под ноги. Там была только лестница, лестница и лестница, дальний конец которой уходил куда-то в сторону — в облака. Она помнила, что дальний от нее конец лестницы должен быть внизу, но здесь, глубоко-глубоко в синем небе, на «головокружительной» высоте, он казался просто — «тем концом». Низа не было. Земли не было.

Олакрез глубоко прерывисто вздохнула — и сошла с лестницы в небо.

П. только глаза выпучил.

Олакрез вздохнула еще раз — и немного взлетела.

Божество оживленно замахало им.

Принц сошел с лестницы, как в бассейн. Он дышал, как проклятый — и каким-то чудом держался в воздухе. Лестница исчезла из виду. «Наверное, я падаю сейчас в невообразимую глубину, — подумал П. — свободное падение.. поэтому мне кажется, что я лечу на месте. Это называется невесомостью.»

Он отчаянно замахал руками, и подплыл к О., которая уже вылезала на цикламеновую ладонь великана, хватаясь за складки кожи. Рука была мягкой и пахла рахат-лукумом.