Иногда, когда в сумраке моего этажа горят свечи, а на улице – отчаянно сверкающие на ярком, какое бывает только летом, солнце последние капли уже исчезнувшего дождя – словно битое стекло – в воздухе сгущается Город. Он проступает из снов, из-под пальцев, запущенных в волосы, он проступает на коже, пылью висит в воздухе, пылью забивается в поры, которыми дышат стены. Иногда – на вдохе, иногда на выдохе, но всегда одним нежным, рассыпающимся под пальцами соцветием, как собранный puzzle: осколки, ставшие целым. Нежный и трепетный, Город – словно отражение разбитого зеркала, запертое в темной комнате памяти, позади твоих глаз. За закрытыми веками. Вход и выход из города – как свет и тьма, как вдох и выдох. Как легко дно превращается в другое! «Вдох» – «вход», «выдох» – «выход». Вечные пары, которые никогда не были вместе. Танец-медитация вселенского звёздного живота… Чем дышит Вселенная? Чем она живет? Я говорю «живот», потому что животы звёзд – такие же легкие, как меха, согревающие горн, в котором горим мы, а «вечные» – потому что события в Городе происходят за закрытыми глазами – веками. А еще потому что чаще всего когда я в Городе, там вечер. Или всё-таки ветер? Мне сложно определиться с одной буковой: иногда бывает так, а иногда – этак.

Отели – гигантские постройки забытой эпохи, покрытые желтой гарью пылью настолько, что они кажутся вылепленными из песка – уходят на сотни метров вверх и вниз, пронзая землю – «плоский уровень» – насквозь. Я живу довольно комфортно, занимая пустой, без внутренних стен, незаконченный этаж намного выше подземной реки с ее нефтяным запахом, но еще вне досягаемости тяжелых шафрановых туч, проплывающих между отелей всего несколькими этажами выше, оставляя на закрытых окнах влажные следы, словно гигантские улитки.

Одно окно моего этажа выходит в каменный колодец: гигантский провал между отелями, которые я про себя называю «дверь в вертикальный мир». Дверей в отелях нет, только окна, через которые можно перелезь с дома на дом, если они стоят достаточно близко. Второе мое окно выходит на улицу цвета глины – каменную ленту, обвивающую дом сбоку, образуя длинный променад, и я постоянно вижу перед собой только немощеную мостовую – бетон, покрытий толстым слоем слежавшегося смога. Окно расположено на пол-уровня ниже, чем следовало бы – по крайней мере, так наверняка считает дом напротив: его этаж, который более-менее соответствует моему, спроектирован и построен comme il faut, с нормальными пропорциями. На доме красуется, блестит кованой медью вывеска «Los Dos», и поэтому взгляды здания – сверху вниз – несколько буржуазны. Это ничего, думаю я (шёпотом, чтобы дом понял, что я к нему обращаюсь), ты лучше посмотри на дерево, которое растет у тебя под окном! Вот оно – действительно странное… В зависимости от настроение, на нем растут разные вещи: фрукты, цветы, слепые птицы и детские сладости. Я называю его «Ево» (сокращая от «дерево»).

Всегда полны огнями, шорохами и затихающими, смутными, как этажи, сумеречными песнями номера в «Los Dos», этой одинокой башне на краю Города. Окна его смотрят на само Безбрежное море с золотыми барашками звезд и старую трамвайную станцию на берегу, с которой никогда не ходят трамваи. На ней нет даже рельсов, только песок и ракушки, да еще скамейка под навесом из полупрозрачного пластика. «Берег» – написано на стене ровными буквами, как будто это название, но ведь известно, что у Безбрежного моря нет берегов. В Городе есть и другие станции, и все одиноки: одни словно пристань, сквозные, с причалом из развевающегося на ветру шелка, с пустыми ржавыми мачтами, растущими прямо из груди, с солью на коже и в волосах, словно разноцветные рыбы в аквариуме заснувшего времени, а другие – как норы в темноте Города, скрученные в тугой клубок и сплющенные между этажей, жужжащие перепутанными проводами и роняющие черные масляные слезы из разбитых ламп. А воздушные станции – сотканные из сонной ткани, словно сетка от пчел, трепещущие тысячами крохотных крылышек и опыляющие город водяной пылью, а в глубине – темнозеленые водоросли, прохладные пряди волос моря, на которых играют полосы юного цвета.

На столе, укутав лапы беспородным хвостом, сидит кошка. Я поднимаю взгляд. Она, подобравшись для прыжка, смотрит на что-то через моё плечо: безотрывно, напряжённо. Кажется, ещё одно движение – того, что за спиной — и в её вертикальных зрачках, как в зеркале, отразится Страх. Это своего рода Страж, но ему не хватает одного меча за спиной, в букве «Х». Вот где, выходит, отразился Страх – в маленьких, бездомных буквах, которые бродят, как заплесневелое пиво, по гулким, обросшим зелёным мхом погребам города, и только иногда выходят на свет.

Тьма в Городе опасна. Она, как влага, проступает на стенках колодцев и труб, и собирается гроздьями-гнездами. Бывает, усердного трубочиста, который понемногу, день за днём, покрывается черной гарью-тьмой, потому что всегда зыбывает почистить костюм, какая-нибудь каминная труба потолще и постарше, в одном из старых домов Города, забирает к себе – в тайный отросток-зоб, когда уже ему и до пенсии с её верной рюмкой и гарантированной подагрой остаётся совсем чуть-чуть. Забирает вместе со всей этой сажей, которая стала его второй кожей, и дневным уловом застрявших в каминах рождественских подарков, которые он рассовал по карманам, в жадной надежде присвоить. Забирает и больше не отдает.

Я часто забываю ключ от двери, в которую никогда не входил. От третьего окна, которые закрашено бесцветной краской. Окна – это как страсть. Поцелуй в небо, поцелуй в нёбо. Страсть.. Когда ветер треплет волосы и свистит в ушах, а во рту холодок – древний вкус падения. Окна Города – чтобы падать из одного сна в другой. Дверь – скрипучая ставня в запертом окне. Дверь – окно, ключ – вода. В Городе нет дверей, нет домов – только отели и окна. Город никуда не ведет. Отели – пчелиные соты, звенья одной цепи, слова одной песни, песня с закрытым ртом, одним носом: так и течет Город, из носа в сон. Постояльцы текут из отеля в отель. Ветер течет дождем в лужи. Окна – флюгера, показывающие направление сна. Окна – глаза, растворенные навстречу любви. Уши, рот, нос и ладони Города. Я берусь за позеленевшую от времени ручку окна – в форме уха – делаю шаг и проваливаюсь в молочную тишину. Растворение дождя в лужах. Битое стекло под дождем, битое стекло, смешанное с тающим льдом: растворение окна. Мой парашют раскрывается, и я заворачиваюсь в него потеплее, чтобы ветер не так дул. Я падаю. Страсть – словно падаешь, любовь – словно летишь. Я лечу. Во рту медленно, как мятный леденец, тает кусочек льда.

Comments RSS