Мартовские зайцы загоняли Принца с Олакрез медленно, но верно. Брали на измор, чтобы мясо было нежнее. Готовили из них живую отбивную. Не раз дети попадали в плотное кольцо ощерившихся серых морд, и не раз прорывались. Наконец, вечер наступил им на пятки, и жадные заячьи глаза загорелись предвкушением скорой поживы.

Под ногами сгущался туман, в котором, как показалось Принцу, бежать становилось все тяжелее. Он уже давно тащил полуобморочную Олакрез на спине – один шустрый заяц цапнул ее за ногу, и отравленная слюна моментально парализовала ее.

Наконец, Принц окончательно выбился из сил, и остановился. Зайцы моментально подскочили, кто с ружьем, кто с дубьем. Принцу уже казалось, что их острые клыки вот-вот сомкнутся на его беззащитном горле, когда Олакрез вдруг закричала ему в самое ухо: «Лиса! Давай к лисе!»

От этого крика зайцы отпрянули.

Принц вышел из овладевшего им было рокового оцепенения.
– К какой еще лисе?!

Олакрез принялась колотить его по спине кулачками: – Ну Лиса же! Августейшая Лиса! Мартовские зайцы ее терпеть не могут. Она живет здесь неподалеку. Вот, там. Бежим туда! – и она указала в сторону рощицы, в которой листья были желтыми, словно там наступила осень.

Надежда придала Принцу сил, и он снова побежал. Олакрез, казалось, тоже приободрилась. Трясясь на спине у Принца, она распевала во все горло: «Августейшая лиса, огненные волоса, Августейшая лиса, у нее остра коса, Дворец лисицы – старый вяз, она закончила ИнЯз». Зайцы, слыша ее песню, спотыкались и роняли клочья шерсти.

Резиденция Августейшей лисы располагалась в золотой норе под долговязым трухлявым вязом. Мартовские зайцы приотстали, но совсем не уходили – обступили нору полукругом и достали ланч. Видимо, они приготовились ждать.

Из черного провала норы пахнуло сыростью.

– Войдем? – запыхавшись, проговорил Принц: смотреть, как саблезубые зайцы пожирают бутерброды с ветчиной, ему совсем не хотелось.

– Без приглашения? Ни в коем случае! – ужаснулась Олакрез.

Ее хрупкая ручка протиснулась между переплетенными корнями вяза, куда-то в пахнущую гнилью глубь. Она отчаянно пыталась что-то нащупать. Наконец, Олакрез принялась колотить по корням, что есть мочи – и видимо, добилась своего. Раздался металлический лязг, словно девочка переключила какой-то большой рубильник, и в глубине норы отчетливо послышался консервативный серебристый звон. Олакрез вздохнула с облегчением, стряхивая присосавшихся к руке земляных пиявок.

Из норы появился лакей в оранжевой ливрее, и вежливо, по-английски, пригласил их войти погреться у камина. Не ожидая ответа, он повернулся к детям спиной и полез обратно вглубь норы. Принц поспешил следом, опасаясь потерять его из виду.

Ступая по извилистым коридорам Августейшей резиденции, Принц с удивлением отметил, что нора ему совсем не тесна: то ли она раздалась вширь, то ли он уменьшился. Стараясь не думать о последнем варианте, Принц прибавил ходу.

В приемной Августейшей Лисы, куда их привел лакей, Принц, наконец, додумался ссадить Олакрез на землю. Шок от встречи с зайцами начал проходить. Они отряхнулись, прихорошились, как могли, – и тут же были представлены пред хитрые очи Августейшей Лисы.

Это была зеленоглазая длинношерстная особа неопределенного возраста и настроения. На голове у нее красовалась двойная серебряная корона, которая сидела как влитая, но все же отдаленно напоминала охотничий капкан.

Галантно поцеловав руку Августейшей особе, Принц про себя отметил, что от ее рыжей лапки исходил тонкий аромат дальних странствий. Он напоминал тот неповторимый запах таинственной темноты в пустыне, покрытой бархатом, где они с Олакрез очутились вначале.

Лиса, в свою очередь, тоже дружелюбно обнюхала Принца.

– Какого аппетитного молодого человека ты привела, Олакрез! – сказала она, делая слуге неопределенный повелительный жест. Лакей ушел, и, пока Принц обдумывал комплимент, вернулся с тремя чашками горящего чая на подносе.

– И, кажется, весьма издалека, – продолжила свою августейшую мысль Лиса, пригубив огненный дымящийся напиток. Потом поразмыслила и добавила немного молока из серебряного молочника. Чай зашипел и погас. – Люблю путешественников: я ведь и сама здесь чужая…

Тут Лиса закашлялась, изящно прикрывая рот пушистым хвостом. Она поймала взгляд Принца, рассматривавшего ее странное одеяние.

– Прошу прощения, дорогие, за мою норковую шубу, – она развела лапками – я знаю, это так негуманно! Но в норе без нее просто замерзнешь! Я и так невыносимо простужена. Это меня и задержало в моих странностях. А шубу, между прочим, – подмигнула она Олакрез, – сам Черный сказочник подарил!

Чтобы дети смогли по достоинству оценить ее снаряжение, Лиса даже подняла полу шубы и показала пришитую изнутри этикетку. На этикетке сообщалось, что верхний слой шубы – норковый, позволяющий находиться в норе, не испытывая неудобств, нижний – из настоящего горного водоплавающего горностая, а между ними располагается патентованная мифрильная мембрана.

– В такой технологичной шубе, – без ложной скромности заявила Лиса, – можно даже в горы идти. В общем-то, я так и собираюсь сделать. Вот уж не думала, что задержусь здесь надолго, по соседству с этими серыми красноглазыми короткохвостами, – и она ткнула острым коготком в сторону выхода.

– Вы знаете Черного сказочника? – поинтересовался Принц.

– Кто его знает, Черного сказочника. Он ведь фантастический аристократ, – ответила Лиса, – А вы угощайтесь печеньем! Оно 100% растительное, никакой гусятины! Вы, часом, не к Деду идете?

Олакрез кивнула. – К нему. Уже пятый час бредем с галлюцинациями.

Лиса с пониманием посмотрела ей в глаза. – Ну там, сама знаешь, зона завременной инфрадиации. Глотнешь воздуха – и тут же гаммагоблин в крови вымещает радионуклеиновую кислоту, которая в свою очередь влияет на гидролиз мидихлориана в коре головного мозга, и крошечные двухвалетные хромые сомы моментально прыгают через предпространственный барьер в левую долю мозжечка, что, конечно, каждый раз сбивает с толку. А к деду вы очень вовремя собрались, по правде говоря.

Олакрез насторожилась.

– Он формы не теряет, там у себя в глуши… И сути тоже. Как в старые времена – держит руку на пульсе планеты. Прямо к Гуделке не ходи, раньше всех новости узнает. А уж старости – те вообще на зубок знает. Дед вам многое подскажет. А я подскажу хороший лаз, который приведет почти на самую дедову опушку. Кстати, передавайте ему мои сердечные поздравления с 500-летием со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.

Принц перевел глаза на свою спутницу. «Дед – большой любитель русской классики» – пояснила шепотом Олакрез.

– Смотри! – окликнула Принца Олакрез.

Принц устало обернулся: неужели она нашла, наконец, какой-то ориентир?! Они уже битый день шли по бубновой карте, которую позаимствовали в квартире Гуделки, но надежды на нее было мало: Принц даже не знал, какой стороной вверх ее держать.

– Смотри! – Девочка указала на замысловатую конструкцию из ржавых рельсов, делившую заросшую лебедой площадку на три неравные половины. В центре стояла ржавая трехколесная машина скорой помощи, только у нее почему-то вместо крестов на бортах были красные свастики. «Свастики… Свалка… Тут недолго и Свалкера повстречать» – поежился Принц.

Пахло крапивой и шпалами. По всем пяти углам круглого поля, как мошкара на закате, кружились фонтанчики сухих листьев. Принц хотел уже, было, запустить руку в ближайший фонтанчик, но Олакрез отдернула его за шкирку.

– Ты чего? – сурово сказала она, – я аптечку не взяла, руки тебе пришивать!

Принц промолчал. Он заметил, что за окраиной Олакрез словно бы стала старше, и тон у нее сменился на командирский. Правда, похоже, она и поумнела немного, в нагрузку. Сам он даже не представлял, куда брести в этом хаосе сломанных головоломок, который представляли из себя окраины Города. А вот Олакрез, похоже, неплохо здесь ориентировалась. Откуда только?

«О’Кей, она точно повзрослела. А вот что, если я стал маленьким?» – подумал Принц и попытался оценить себя со стороны: он знал, что это помогает определить возраст.

Олакрез не заметила его действий, она рвалась вперед: – Пойдем, по дороге расскажу! Так вот…

Они вышли на тропинку из примятой травы, которая, как заметил Принц, сразу выпрямлялась следом за ними.

– Короче, – продолжала Олакрез с энтузиазмом, – я узнала это место! Мы теперь на самой окраине Города. Почти пришли! Это же забор последнего разбора! Вон – бор еловый, а за ним, значит, – за-бор! Во-он, где деревья кончаются, – и она показала куда-то за густой ельник, который выглядел особенно колючим и голодным в свете подступавших сумерек.

– Гиблое это место, правда – закусила губу Олакрез. – Я помню, как Дед предупреждал: сюда без выпрямителя тока времени лучше не соваться. Ну да ладно…Так вот, забор пройдем, за ним начнется полный пустырь, а прямо посреди его края – ну, сориентируемся как-нибудь – будет старая водяная песочница для детей умалишенных мудрецов. Как сейчас помню! Я ведь и сама дочка умалишенца… А за песочницей сразу начинается Дремотный лес! Туда местные мудрецы, которые еще не отупели от радиации, ходят иногда с фонарями.

–Твоего деда ищут? – Принц, запыхавшись от быстрого шага, еле поспевал за ходом ее мысли.

– Ага. Только они-то уже, скорее всего, и не помнят, кого там надо искать: давно Дед к жилью не выходил. Много воды с тех пор утекло в песочнице… Дети, наверное, выросли, сами стали умалишенными, и у них народились новые дети, и так много раз… А когда Дед сам не захочет, его и днем с фонарем не сыщешь.

– Как же мы-то его найдем? – спросил Принц.

– Дед не раз говорил, что мне он в любом случае рад, – а сейчас как раз тот случай. Ну, а если Дед разрешает, так и лес пропустит.

— Слу-у-ушай. – Принц даже остановился. Он тревожно посмотрел на Олакрез. – Как же это так получается, что дед твой живет здесь? В Городе? То есть, в лесу, но все равно, здесь, в этом мире… Ты ведь прилетела, вроде бы, со мной вместе – оттуда?

Олакрез посмотрела на меня глазами, полными пустоты.

– «Оттуда», «отсюда»… И вообще, никакой он не мой дед… Давай сейчас не будем об этом, а? Я и сама толком не знаю, а Дед тебе точно все объяснит. Наверное.

– Не твой? А чей?! А ты вообще КТО?! – кричу. Кулаки сами так и сжимаются, а в ногах – дрожь, и в глазах – слезы. «тикАть отсюда надо, – думаю, – пока время есть!» Отступил на два шага назад, и – ах! Провалился по колено в коровий навоз. Да такой вонючий и липкий, просто сил нет! Я даже бубен уронил. «Эту кучу, – соображаю, – могла наложить только корова-мутант с двумя задницами!»

От моего вскрика с забора последнего разбора вспорхнули черные вОроны. Превратились в толстых серых ворон, потом в бумажные воронки-кульки – и всосались в пространство-время с тихим комариным писком.

Олакрез угрюмо посмотрела на их исчезновение, оглянулась по сторонам и тихо молвила:

– Ты ведь сам не помнишь, откуда ты, да?

Я было хотел что-то возразить, но запнулся и призадумался.

– Вот-вот! – девчонка быстро набирала обороты, – и вообще, начнем с того, что ты даже имени своего не знаешь! «Принц» – это ведь твое сказочное имя. Бумажное. А настоящее так и потерялось где-то по дороге!

Вот тут она меня уела.

– По какой дороге? – шепчу, а сам понимаю, что она правду говорит: ничегошеньки я не помню. Откуда я? Кто вообще такой «я»?! От осознания того, что я себя напрочь забыл, а если не забыл, то мог перепутать, у меня внутри словно образовалась бумажная воронка сосущей пустоты – как те, в которые превратились вороны.

– По дороге в Город ты потерял все, – гнула свое Олакрез. – Город-зеркало-дорог, который-

Тут ее объяснение прервал дикий, стынущий в ушах вой, который раздался, казалось, одновременно со всех сторон. Раздался вширь, и вглубь, прошуршал в ароматной траве, которая выпрямляется под ногами, и осел капельками холодного пота на лбу.

Я аж присел, как настоящий снайпер.

Олакрез схватила меня за рукав. – Какой сейчас м-м-месяц?!

– Ты хочешь сказать, пятница, тринадцатое? – туго пытаюсь сообразить я, а вой все нарастает, как сирена.

– Я хочу сказать, сейчас МАРТ! – кричит она. Лицом побелела, косички в разные стороны, судорожно застегивается на все пуговицы, словно сейчас шторм налетит.

– Ну, точно, март! – говорит, звенящим голосом. – Мне папа недавно мимозу дарил, я помню эту гадость. Ох, ну держись, малявка, мы влипли!

Вой перешел в новую тональность. Кто-то невидимый, кто выл, явно приближался. Трава под ногами вся аж примялась, словно уши прижала.

– Что это, – говорю, – за напасть? Свалкеры?

Олакрез крепко схватила меня за руку, и рывком подняла на ноги.

– Хуже. Мартовские зайцы-мутанты. Они в это время года особенно ядовитые. Давай, через забор. В лес. Бежим!!

И мы побежали.

Наконец, Гуделка отложила бубен. Принц и Олакрез наклонились к ней поближе. Гуделка с удивлением отпрянула и посмотрела на них так, словно видела первый раз в жизни. Потом взгляд женщины посвежел, и она улыбнулась забубенной улыбкой.

– Чтобы найти Черного Сказочника, вам нужен Ключ, а чтобы добыть Ключ, вам надо сначала пройти Приключение, – просипела она и сверкнула своими черными цыганскими очами, влажными и черными, как черные маслины в оливковом масле.

– А где его искать, Приключение? – спросила Олакрез.

– Лучше всего, в чаще. Дело в том, что там гораздо чаще, чем где-то еще, встречается Всякое. – Гуделка почесала грязным пальцем в ухе, снабженном множеством серег.

– А какое оно из себя, Всякое? – спросил Принц.

– Ну, хм, как сказать… – замялась Гуделка, шаря на столе в поисках остатков гусиного печенья (после сеанса гудения ей всегда хотелось чего-нибудь пожевать).

– Всякое принимает разные обличья, в зависимости от настроения, – мечтательно проговорила она наконец. – Со Всяким, с ним как с музыкальным инструментом – она указала на бубен – если он настроен хорошо – получишь удовольствие, а если плохо – сам расстроишься. Но главное, рядом со Всяким непременно бродит Приключение! А там и до Ключа недалеко. Вот, идите сюда.

Она отодвинула свой старомодный холодильник и показала то, что скрывалось за ним. Там, на отвесной стене, на которой висели одинокие тараканы-скалолазы, покрытая древней пылью, висела Карта города. Она была нарисована на шкуре какого-то животного и натянута на каркас , так что даже Принц, который никогда в жизни не играл в карты, сообразил, что эта – бубновой масти. Как и все настоящие карты, карта Города была разделена пополам жирной чертой, и в нижней половине изображение было перевернуто.

Гуделка пожевала печенье, подумала, и ткнула в карту своим когтистым пальцем, да так сильно, что проткнула в ней дыру. – Вот, видите?

– Дыра? – удивился Принц.

– Да нет же. Вот, жирная линия. Это Черта Города. Искать Приключение надо вот здесь – в Дремотном Лесу, который начинается сразу за Чертой Города. А теперь простите, мне пора репетировать.

Гуделка снова взяла в руки бубен и принялась стучать в него меховой колотушкой – с таким выражением лица, словно Принца и Олакрез рядом уже не было.

Олакрез сидела на пирсе, болтала ногами в воде с мелкими рыбками и от нечего делать придумывала слова на букву «Р», приносящие радость, а потом записывала на бумажку.

Когда я подошел к ней и заглянул через плечо, она передала мне листок, а сама соскользнула в воду.

Придумала она немного: «радуга», «радио», «радушие» и сомнительного качества «радетель». Внизу, обведенные жирным квадратом, томились слова, которые мешают людям жить и портят настроение – как ни странно, тоже на букву «р». В черном списке значились: «радикулит», «радикал», «радиация» и «радар», который – как мне пояснила мокрая голова Олакрез, высунувшаяся из воды, ассоциируется с войной.

Рассказывают про Город, который был таким большим, что люди казались пылью, которую носил по его мостовым жаркий послеполуденный ветер.

Принц проснулся от поскребывающего стука в дверь. Сначала он не мог понять, где находится, но потом вспомнил: Буцман поселил их на втором этаже над кафе.

– Кто бы это мог быть? – сонно подумал он, открывая. – Барсук бы по-другому постучал.

– Кто-то пришел? – крикнула Олакрез из спальни.

– Да вот, незнакомая… миловидная… старушка в платке, – глазея на гостью, ответил через плечо Принц.

– Это не платок, миленькой, а за-платок! – радостно залопотала розовощекая горбунья. – Вишь, из заплаток весь сшит… А за миловидную спасибо, – улыбнулась она беззубым ртом, и настойчиво засеменила внутрь.

Принц не решился преградить ей путь, и через секунду бабушка уже стояла, сгорбившись, посреди гостиной.

– Ой, красота то какая! – заговорила она опять, – и вид из окна, и солнышко, и кухонька, и спаленка, прости господи, – она перекрестилась. – Ну, чудо просто! А я уж думала, барсучий дом никогда не обживут.

– Ну почему же, – возразил Принц, – он сам нас поселил.

– Да, он человек добрый, слов нет. Хотя надо сказать, нелюдим страшный, даром что бармен, а поговаривают, что и колдун. Я к нему один раз сунулась, так у меня весь товар перекис.

– А что за товар?

– Да вот, милок, погляди – самый наилучший товар. – Она развязала свой мешок, который, как показалось Принцу, состоял из одних только дырок и прорех, а на самом деле, конечно, был сшит из множества заплат.

В сумке стояли склянки со сгущеным временем, домашней заготовки.

– А вот это позапрошлогоднее, – нахваливала бабуля. Хороший был год, урожайный – жизнерадостно улыбаясь, она протянула Принцу зеленую склянку.

Он посмотрел стекляшку на просвет, и ничего не увидел.

– Чистое, как слеза – ответила старуха на его вопросительный взгляд.

– Как слезы радости? – спросила Олакрез, на ходу влезая в пижаму и присоединилась к их компании.

– Радости, дочка! Конечно, радости – заквохтала старушка. – А вот посмотрите, еще это. – Она извлекла из мешка синюю склянку. – Только третьего дня сварила, на свадьбе у правнучки своей младшой. Уж очень они время весело проводили – дай, думаю, я пенку-то сниму – авось каким добрым людям пригодится. А то ведь, как водится, во всяких молодежных технотрансах время пройдет – как и не было. – Вот оно, милок, посмотри – и бабуля осторожно, как новорожденного щенка, передала в руки Принца крошечный пузырек.

Здесь уже навар был погуще: в сердцевине пузырька клубился золотой завиток дыма, как будто локон с головы невесты.

– Возьми, не пожалеешь, – убеждала старушка. – И красавицу свою угостишь, – улыбнулась она уголками глаз, морщинами. – Как раз на двоих здесь хватит времени. – Принц едва заметно вздрогнул, а старушка неожиданно засмеялась, да так звонко, словно рассыпала по полу стеклянные шарики.

Снизу раздался зычный голос Барсука:

– Хватит к ним приставать, бабуля. Они еще на улице не были, а ты со своим допингом. У них и так голова кругом.

– Приятного времени, – улыбнулась бабушка, и повернулась, чтобы уходить.

– А сколько стоит? – спросил Принц громким шепотом.

– Ничего. С приездом! – румяно улыбнулась бабуля через плечо и застучала каблуками по лестнице вниз.

Ночь, дождь. Залив бурлит пеной на краю темного Города. Вода, сон, воспоминания. Вспышки электрической молнии. Словно старый фотограф, с бархатной накидкой на аппарате и шипящим, вспыхивающим магнием в морщинистой руке, хочет запечатлеть каждый миг проносящейся мимо бури.

Лужи на пристани это не просто лужи. Днем по ним пробежали дети, которых отпустили с уроков – целый класс счастливых детей. Они протопали, простучали камни портовой площади своими маленькими ботинками и босыми ногами. Теперь каждая капля, упав на мостовую, впитывает в себя эту радость. Миллион капель, с крошечными ртами, раскрытыми, словно для первого причастия – это и есть дождь.

Лужи – бледные, мокрые и блестящие в отсветах молнии, подставляют фотографу свои лица. Вспышка – искорки, блестки, брызги, словно поры на коже, высвечиваются на их зеркальной поверхности. Круги от упавших капель – словно морщины на лбу от удивления, словно следы невидимых крошечных ног пробежавших по ним детей или круги, разбегающиеся от камешков, пущенных по воде. Всего один миг счастья, короткий, как вспышка фотоаппарата. Следы-круги, следы-кратеры. Старик еще не знает, что у него в руках – целая серия лунных пейзажей.

Море задыхается от ветра и смахивает пену со лба. В разрывы между ударами грома, пока огненные водоросли молний падают в воду, оно выбрасывается на причал тяжелой волной и подтягивается клочьями пены вверх по улице. Как будто морской разбойник-утопленник, весь в невиданных татуировках, с множеством убийств, запутавшихся в гриве черных волос, пытается под покровом ночи забраться в Город. Он бродит по улицам, заглядывает в темные окна, скребется в двери, ищет людей. Но еще до рассвета ему придется вернуться на свой корабль – туда, где под толщей темной воды, на самом дне залива, скрипит и дрожит в беспокойном сне затонувшее зеленоглазое чудовище.

Вокруг пирса плавают фосфоресцирующие рыбы, которые пришли из глубины посмотреть на портовую площадь – этот лунный ландшафт, каждый миг меняющийся под метеоритным дождем.

Принц и Олакрез, забыв все, спят в своей комнате на втором этаже, с большим окном на залив. В их сне дождь тоже бежит по лужам множеством маленьких ног, оставляющих круги, словно камешки, пущенные скакать по воде. С каждым шагом, с каждой падающей каплей, с каждой вспышкой молнии они убегают все дальше в Город, вместе с дождем.

В «Лос Дос» сидел лишь один посетитель. Он был одет в черное трико, а на голове у него красовалась широкополая шляпа с пером. Как только Принц и Олакрез появились на пороге, незнакомец стал подавать им отчаянные знаки. Принц приблизился.

Человек был очень худой. Его лицо все время двигалось, а тело, казалось, силилось повторить меняющиеся выражения лица. Про себя Принц сразу окрестил его «Танцующим Человеком». Когда человек открыл рот, Принц почему-то подумал: сейчас запоет. Но он сказал просто «Привет», и протянул руку. Потом мрачно кивнул на музыкальный автомат и сообщил:

– Музыка для чистки ковров.

– Что? – не понял Принц. Олакрез подошла и села рядом с ним. – Я ничего не слышу.

– Последний трек с альбома «Музыка для химчисток». Его всегда ставят в это время, потому что посетителей уже мало. А если сижу я один, так вообще не в счет. Могут даже включить мелодию для удаления трудновыводимых пятен! Терпеть не могу эту химию.

Принц посмотрел на бармена – тот вовсю занимался приготовлением кофе в здоровенной турке, но явно ловил каждое слово Танцующего Человека. Это было нетрудно – если не считать легкого гудения, которое начиналось на плите, в кафе царила полная тишина.

– Почему же вы не уходите? – спросил Принц, – раз здесь, вы говорите, ставят такую музыку?

– А она теперь повсюду, в каждом баре, – махнул рукой Танцующий Человек. – К тому же, «Лос Дос» – единственный бар в округе. Да, что там говорить – во всем Городе! Времена такие пошли… По телевизору, например, во время рекламы фоном часто ставят практичный пылесосный трек. Всю пыль в телевизор засасывает. А детям как нравится! Или, скажем, включают бодрый мотивчик для открывания пивных бутылок – обычно перед программой новостей. А людям, которые без пива сидят, бывает, что и крышу срывает.

– Крышу чего? – не понял сленга Принц.

– Дома, конечно. А если крыши нет, может и полголовы оторвать. Помните сказку «Волшебник Изумрудного города»? На самом деле, никуда Элли с Тотошкой не улетели. Смерча не было! Просто Элли сорвало крышу, когда она телик смотрела. Сейчас это обычное дело. Тут и там можно увидеть людей без крыши, не говоря уже о домах…

Бармен, буквально поедавший глазами нового знакомого Принца и Олакрез, похоже, как раз хотел им что-то сказать, но тут зазвонил дверной колокольчик, и он повернулся к новым посетителям.

– Ну вот, полюбуйтесь, – Танцующий Человек широким жестом указал на солидного господина, только что вошедшего в заведение под руку с эффектной брюнеткой.

«Голова!» – громким шепотом пояснил он. Принц присмотрелся – О боже! У бедняги не хватало доброй половины головы, – той самой, где хранятся мысли. Рот, нос, уши – все это было, а выше бровей как будто спилили. При этом господин, видимо, чувствовал себя неплохо: он как раз изучал винную карту, вывешенную у входа. Брюнетка же как ни в чем не бывало поправляла прическу и без особого интереса оглядывалась вокруг.

– Жуть, – только и смог произнести потрясенный Принц.

Танцующий Человек энергично кивнул. – Ах да, – он оживился, снял свою шляпу с пером, и представился: – Танцующий Человек, к вашим услугам. Я вижу, вы добрый малый, поэтому можете звать меня коротко, как все мои друзья – ТэЧэ. Вообще-то, я по профессии Канатоходец, поэтому некоторые зовут меня ТэЧэКа. Но мне это кажется слишком телеграфно. Официально, вы меня понимаете? – И тут же, не меняя интонации, добавил: – Может, закажете вина? Выпьем за знакомство?

Принц, раскрыв рот, смотрел на Танцующего Человека: у того не было половины головы. Это стало очевидно только сейчас, когда он снял шляпу, представляясь.

– Извините, кафе закрывается! – сообщил бармен посетителям, и когда те покинули заведение, закрыл за ними дверь. Он подошел к столику, за которым замерли Принц и Олакрез, и, немного подумав, тоже сел. Помолчали.

– Хотите кофе? – предложил бармен. – Я приготовил на всех.

Олакрез, все еще не сводя глаз с головы Танцующего Человека, кивнула.

А ТэЧэ напялил шляпу обратно себе на голову, и, ткнув пальцем в бармена, сообщил: – Познакомьтесь: Барсук…

– Моя фамилия Буцман, – спокойно проговорил бармен. – Я потомственный футболист. К сожалению, акула съела мою ногу на завтрак, – он кивнул на костыль, торчавший у него вместо левой ноги, – так что большой спорт для меня потерян. Вы угощайтесь, кофе бесплатно. Только налейте себе сами – я целый день за стойкой простоял, вы уж извините.

Олакрез поднялась и заглянула за стойку. Через минуту она вернулась с кофейником и четырьмя чашками.

– Простите, а как так получилось с вашей ногой, ведь… – неуверенно начал Принц.

– Это морской футбол, – уточнил Буцман. – На воде. От игрока требуется чрезвычайно быстро бегать, и помимо того, все время следить за акулами. Я вот не уследил.

Принц уважительно посмотрел на Буцмана, и ТэЧэ перехватил его взгляд:

– Он играл в сборной залива, был один из нападающих! Их команда называлась «Барахты С Бухты». Когда Барсук нападал, все болельщики тоже падали, чтобы поддержать его. Это было…

– Это было давно, – отрезал Буцман, – К тому же, по-моему, дети хотят спать.

Принц сделал отчаянный жест.

– Давайте прямо к делу, – улыбнулся Буцман. – Я хорошо понимаю, что вы пришли не пиво пить. Да и сразу видно – не местные. А гостиниц у нас нет ни одной. Так что я с удовольствием поселю вас в комнате наверху. Совершенно бескорыстно. Она как раз для таких как вы – приезжих.

– А что, других приезжих нет? – поинтересовалась обрадованная Олакрез.

– И не было! – гаркнул ТэЧэ.

– Давно не было, – поправил Буцман. – Вы на него не обращайте внимания, он путанской травы много курил, – сами видите, что она с головой делает. Он славный парень, хоть и без мозгов.

ТэЧэ улыбнулся – видимо, совершенно довольный такой рекомендацией.

– ТэЧэ не просто танцор, он отличный канатоходец, – добавил Буцман, — отхлебывая кофе. – А мозги ему и не нужны.

– Когда идешь по канату, лучше не думать, – подтвердил ТэЧэ.

– Кроме того, в особых случаях он доставляет вести с другой стороны, – продолжал Буцман. – Работа ответственная, и не пыльная.

Танцующий человек встал из-за стола, чтобы уходить, и приподнял свою шляпу в прощальном приветствии.

Олакрез не удержалась от того, чтобы ойкнуть.

И тут ТэЧэ словно вспомнил:
– А вестей-то не было! – воскликнул он, – Барсук, их не было!

– Вестей давно не было, – поправил Буцман. – Они приходят нечасто. Как я сказал, только в особых случаях.

ТэЧэ махнул рукой и вышел. Брякнул колокольчик.

– А откуда вести, господин Буцман? – спросил Принц. – С другой стороны – чего?

– Неба. Солнца. Зеркала. Разные отправители бывают, – задумчиво пояснил Буцман. – Ну, давайте сейчас не будем об этом. Пойдемте, я покажу, где тут что, и, наверное, пора ложиться: у нас с рассвета шумно. Да, кстати, надо коврочистку выключить, – пробормотал он, подходя к музыкальному автомату. И обернулся: – Между прочим, зовите меня Барсук. Так меня зовут друзья.

Шарманщик заиграл, и мелодия показалась обоим очень знакомой.

– Скажите, пожалуйста, – спросила Олакрез. – Что это за мотив?

– А мотива нет, – отозвался шарманщик. – Я импровизирую.

– Где-то я уже слышал эту мелодию, – сказал Принц.

– Ну, может, во сне, – улыбнулся шарманщик. – Бывают же вещие сны. Хотите узнать свою судьбу? Две монеты.

– Две за каждого или за обоих? – спросил Принц, ища в кармане мелочь.

– А разве у вас разные судьбы? – хохотнул бородач и посмотрел на своего попугая, который сидел у него на плече. Попугай часто моргал, словно у него слезились глаза.

Тут, словно шарманщик подал какой-то знак, попугай замахал ярко-синими крыльями, взлетел у них над головами, и вдруг закричал – «Ворррон воррр! ВОРРРОН – ВОРРР!», да так оглушительно и четко, словно кто-то что есть мочи колотил в жестяной таз. Олакрез даже присела от испуга.

А в следующее мгновение птица уже, как ни в чем ни бывало, чистила клюв о воротник толстой кожаной тужурки хозяина.

– Что же это значит? – спросил удивленный Принц.

Шарманщик приподнял кустистые брови:

– А вам что послышалось?

Посмотрев на детей, он достал из кармана куртки самокрутку, коробок бумажных спичек с эмблемой какого-то бара, свернул папиросу и прикурил. В притихших, сгустившихся сумерках серый дым потянулся медленно, клубами. Он показался Принцу странной и страшноватой серой бородой. «Наверное, это путаный дым», — подумал мальчик.

– Я немного напугалась, – признала Олакрез, и вопросительно посмотрела на Шарманщика.

Тот только отмахнулся:
– Ой, ну это же попугай… По-пугай! Он людей пугает! – Видно было, что гадатель недоволен произведенным эффектом. – Я зову его «Пират» – «попугает и рад», сокращенно, ясно?

– А что он такое сказал про зеркало? – спросил удивленный Принц.

– Про какое зеркало? – с недоумением переспросил шарманщик и переглянулся с попугаем. Попугай крутил в клюве потухшую спичку, которую ему отдал хозяин, и поглядывал на детей с деланным равнодушием.

– Да кто ж его разберет? Пират только на попугайском говорит! Правда, дружок? Попугай кивнул и повторил: «Пррравда, пррравда!»

Принц и Олакрез переглянулись – в отличие от шарманщика, они оба раза отчетливо разобрали слова птицы. И шарманщик, похоже, это заметил. Он с нескрываемым интересом разглядывал детей, явно признав в них чужаков.

Смущенный, Принц поспешил протянуть бородачу две потертые монеты. Это была мелочь еще из ТОГО мира, провалявшаяся в кармане с воскресенья. Принц подумал: «Не прошло и двух дней, а я уже даже не знаю, где теперь ТОТ мир, который раньше был ЭТИМ, и чем вообще воскресенье принципиально отличалось от остальных дней».

Шарманщик внимательно рассмотрел обе монетки, потом пристально посмотрел Принцу в глаза, и взял у него с ладони только одну.

Стемнело.

– Приходите завтра с утра на площадь, я на скрепке буду играть, – предложил гадатель, убирая свою шарманку в деревянный ящик, на котором он сидел. Попугай забрался Шарманщику за пазуху и видимо, тоже собрался идти домой.

– На скрипке? – переспросил Принц.

С моря подуло прохладным ветром.

– Нет, нет. На скрЕпке. – уточнил бородач и поежился. – На скрипке я не учился, – пробормотал он. И добавил, — Вы иногородние? Ищете, где остановиться? Спросите в кафе «Лос Дос» – вот, тут написан адрес. – И он протянул Принцу спичечный коробок. – У них там вроде комната сдается наверху.

Принц поблагодарил, взял Олакрез за руку, и они пошли мимо разноцветных огоньков пристани – искать свой первый ночлег в новом Городе.

– Барахло!! – выкрикивал старичок с козлиной бородкой. – Хлам! Старье! Ненужные вещи! Подходи! Покупай!

Перед ним стояла тележка с кучей всякого хлама. Виданные и невиданные вещи были там: глобусы и бусы, карты и шорты, пробирки и бирюльки, зеленка и синька, доспехи и шутихи,
словари и буквари, сказки и указки, лекала и зеркала, сони и сонеты, ножи и ножницы, сухари и мокрицы, ржавые замки и блестящие ключи.

Принц подошел поближе. Завидев потенциального покупателя, старичок оживленно затряс своими ярко-белыми, словно крашеными синькой, сединами и заголосил громче прежнего:
– Подходи поближе, покопайся в жиже! Погружай руки по локоть в грязь и копоть!

Принц поморщился.
– Почем старье? – решительно спросил он у барахольщика, который улыбался ему выцветшими голубыми глазами.

– Почем зря, внучок. Отдаю за бесценок. – Очень ловко одной рукой старик свернул козью ножку из табака, который достал из кисета, прицепленного к поясу.
– У меня есть практически всё, без чего можно обойтись, – сообщил он доверительно, и закурил, не сводя глаз с Принца. – Что же такого ненужного нужно вам?

Тут в разговор вступила Олакрез, негромко, почти прошептала:

– Ищем ключ от свинцовых туч. Нужны краски – ходить без опаски. Найти бы зерцало – чтобы во тьме мерцало…

Повисла пауза.

– А ты откуда этот стишок знаешь, дочка? – наконец выговорил старик, явно пораженный словами Олакрез. Даже самокрутку изо рта вытащил.

– Не знаю. Да это и не стишок, вроде. Так, вспомнилось что-то смутно, – неуверенно ответила она.

– Смущаться не надо, – ободрил ее барахольщик, и снова задымил. – Только вот какое дело. Вспомнить можно старье, да и то с трудом. Эхе-хе… А твой стишок еще и новьём не стал!

– Как это?

– А так. Я вас собирался направить к Черному сказочнику, за советом. Он бы вам его и рассказал. А теперь я даже не знаю…

Барахольщик из своего облака дыма посмотрел на детей и крепко задумался.

– Может, вы просто что-то перепутали? – неуверенно спросила Олакрез.

– Ну что ж ты, внучка, обижаешь деда, – сверкнул глазами старичок. – Ты обычаев наших еще не знаешь, но путаница к нам вся поступает из Путаной страны, будь она неладна! Хотя она и так неладна… Ой, ну Бог с ней, пусть теперь ладна будет! Эхе-хе… В общем, меня это не интересует нисколько. Я распутаться вот уже седьмой десяток не могу, чтобы мне еще путаться…

– Мы только сегодня приехали, – пояснил Принц. – Никак в толк не возьмем, что здесь что.

– Это заметно, – старичок улыбнулся. – Эхе-хе… Ну, да не беда. Я как вас увидел, сразу понял – вам к Сказочнику надо: уж он-то знает, где тут какое корыто зарыто.

– Где же нам его найти? – спросил Принц.

– Ну, я так полагаю… раз внучка вперед времени стишок вспомнила, раньше чем услышала… то по логике получается… – соображал барахольщик – что он теперь сам вас найдет… А вы, все-таки, для верности, идите ему навстречу…

– Где же его искать? – переспросила Олакрез.

– Во всем… – словно не слышал вопроса старик. – Идите… Идите… – повторял он раз за разом, погрузившись в свои раздумья и клубы сизого табачного дыма.

«На редкость путаный дед», – отметил про себя Принц.

– Попробуйте мою чудесную корабельную уху! – широко, как сытый кот, улыбнулся татуированным ртом дюжий повар, и показательно помешал половником в громадном чугунном котле, висевшем на цепи над углями. В чугуне неспешно булькало что-то фантастически ароматное.

– А из чего ее варят? – поинтересовался Принц.

– Не знаю, из чего ее варварят там, откуда ты приплыл, юнга – хитро блеснул повар единственным глазом (другой был завязан черным платком), – а у нас в Городе ее варят из того, из чего надо варить уху – из ушей. Из акульих ушей. Хлебни, вот, пол-половника: это бесплатно. – Он хохотнул: – Если, понятно, не дрейфишь!

Принц наклонился и понюхал. Потом притянул к себе половник и одним глотком осушил.

Принцу показалось, что кто-то внезапно налетел на него сзади и столкнул с пирса в воду. От испуга он зажмурился и задержал дыхание. Сознание смялось. Словно лобная кость встала ему поперек горла. Он терпел, сколько мог, а потом дыхание все-таки вырвалось. «Дикая тварь» – только и успел подумать Принц, чувствуя как соленая, жгучая вода ринулась в легкие. Они моментально отяжелели, налились, покрылись изнутри ноздреватыми ракушками и колючими черными морскими ежами.

Тьма со щупальцами водорослей спешила навстречу.
– Я иду ко дну, – спросил себя Принц, делая глоток за глотком вместо вдоха, – или дно идет ко мне? И тут он заметил, что вокруг совсем не вода, а какой-то жидкий воздух, и дышать им можно, только голова очень кружится – так, что видно все вокруг, за спиной и спереди одновременно. Он видел теперь море так, как читают книгу для слепых – ощущал каждую мельчайшую складку на дне, словно языком складки нёба, чувствовал бархатистость каждого барашка волны на десять миль вокруг, подушечками всех двадцати пальцев мог пощупать каждую рыбу, ракушку, морскую звезду, которые были погружены в море – словно бы он и был морем.

А еще он увидел громадный затонувший корабль, занимавший почти все дно бухты. Его корпус покрывала толстая отслаивающаяся кора, словно судно пролежало в воде с прошлого судного дня. Медные мачты засахарились от времени, длинные весла согнулись под собственным весом, корму съели рыбы.

И все же корабль был великолепен. Покрытая водянистыми водорослями палуба тускло мерцала, по ее темно-зеленой поверхности пробегали электрические разряды, словно дрожь по спине спящего чудовища. Тонкая струйка дыма вытекала из гулкой трубы: видимо, где-то в недрах машинного отделения еще не погасла топка. Некоторые иллюминаторы, казалось, еще горели – и горячее подводное течение любопытства в море сознания Принца так и подмывало его подплыть поближе, чтобы заглянуть внутрь.

Он повернулся спиной к кораблю, покрепче уперся ногами в воду, и стал грести руками – как веслами, согнув их в локтях, словно в уключинах. Грести под водой оказалось на удивление легко, хотя Принц греб полными горстями. Уже через мгновение он почувствовал легкий толчок: нос его лодки – то есть, его затылок – уперся в борт затонувшего корабля.

И тут ему вдруг показалось, что за спиной у него бесшумно открылся люк во что-то чудовищное. Словно огонь, вспыхнули в памяти страхи, и волосы стали дымом на голове. Принц перестал чувствовать и видеть море вокруг, забыл, как читать книгу для слепых. Пальцы скрючились, как когти, глаза осоловели. Что-то мешало ему посмотреть за спину, словно кто-то держал его за руки и не давал повернуться. «Повернись», – приказал себе Принц, – «Повернись!!!» Этот крик заклокотал у него в груди, и пузырем темного спитого воздуха вырвался изо рта. Тут Принц, наконец, смог повернуться, и на мгновение увидел то, что было у него за спиной – круглый выпуклый иллюминатор затонувшего корабля.

Это был не иллюминатор, а глаз. Око. Зеленое, цвета ряски, светящееся болотным светом око – с вертикальным зрачком, к которому, похожие на ресницы, присосались длинные черные пиявки. Око смотрело выпукло и жадно, словно корабль сейчас проглотит Принца, как кот – канарейку, случайно вылетевшую из своей клетки. Ужас, как гигантский электрический скат, черной тенью метнулся в сокровенную глубину внутреннего моря Принца, и все его существо содрогнулось.

Тут спасительная мгла вспыхнула в мозгу, и мгновение ока померкло. Дышать стало легче. Принц почувствовал, как кто-то тянет его за руку – и очнулся.

«Вернись, вернись!» – твердила ему Олакрез в самое ухо. Он вернулся. Он стоял перед котлом с ухой. Вокруг кипела портовая жизнь. «Город, куда мы прилетели», – вспомнил Принц.

– Ну, юнга, – повар, наклонившись к самому его лицу, своим единственным глазом цвета морской волны буквально поедал его взглядом, – видал затонувший корабль? – он хохотнул: – Ну, и он тебя точно видал! Потом, словно одернув себя, отстранился и помешал в котле половником.

– Вы плавали на нем, – догадался Принц.

– Я на нем готовил, – уточнил повар. – Я был коком. Кормил весь корабль. А потом, что называется, вышел с ухой из воды.

Принц тут же хотел поинтересоваться, зачем было кормить сам корабль, и ЧЕМ он его кормил, но Олакрез сказала: «Пожалуйста, пойдем дальше. Что хочешь, только давай сейчас уйдем!» Поэтому Принц лишь кивнул коку с благодарностью. А кок таким жестом, словно прикоснулся к шляпе в приветствии, приподнял повязку на глазу – и оттуда холодно сверкнуло зеленоватое пламя. А может, Принцу это только показалось.

Прекрасное, жаркое воскресное утро. Блестящие жестяные крыши домов потрескивают на солнце, как дрова в печи. Краснокожие черепичные – подставляют небу свои по-индейски бесстрастные загорелые лица. А высоколобые беленые мансарды с видимым удовольствием греются на солнышке и ласково отбрасывают тени на жмущиеся к стенам домов деревья с потемневшей от жажды листвой.

Тут и там под полосатыми тентами белеют столы прибрежных кафе, с которых ветерок то и дело сдувает запахи кофе с выпечкой. По хрустящему, белому, как сахар, песку бродят в нежном бреду разморенные жарой дети и разношерстные кошки, нежные носы которых улавливают малейшее колебание шансов на угощение в горячем полуденном воздухе.

Как телевизор, включенный на маленькую громкость, щелкают программами неспешные разговоры. Со стола, за которым сидит белобородый турист, с легким шорохом струится запах свежей газеты и дорогого спиртного. С тарелки загорелой женщины с волосами пучком, задумчиво глядящей на море, раздается бодрый запах тостов с кленовым сиропом. Два толстых кудрявых мальчика с длинными ресницами звенят вилками, наматывая с большого блюда спагетти, раскинувшего вокруг пряную паутину из запахов специй, томатов и острого сыра. На кухне что-то громко звякнуло, и оттуда, словно орава спугнутых поваром котов, разлетелись в разные стороны запахи съестного. А с краю, на продавленном соломенном стуле, одним глазом поглядывая на официантов, сидит хозяин кофейни. В отличие от бродячих котов, своими жесткими усами он улавливает еще и шершавый бумажный запах честно заработанных денег – и этот ему нравится больше всего.

Город, подражая завсегдатаям кафе, неспешно прихлебывает обжигающее губы время и по-барски, лениво стряхивает утренние запахи в бриз, словно пепел в тарелку с остатками морского салата. Город часами наблюдает, как иной мечтатель, из тех, что сидят неподалеку, вертя в голове отрывок из полюбившейся песенки, словно китайский веер, поверх давно потухшей трубки зачарованно всматривается в горящую неистовым жемчугом линию горизонта. Неуловимый дух приключений носится там. Совсем недавно промелькнули там Принц и Олакрез, и может быть, даже забывчивая вода еще помнит нечаянные прикосновения их крыльев. Но проходит еще минута, и в этом месте снова лишь вечные двое – море и небо. Их разделяет только зеркальная гладь прозрачной, как сон, воды.

Мечтатель, вздрогнув и очнувшись от своей лазурной дремы, смотрит вокруг, на своих собратьев. В пятнистой тени камышовой крыши кофейни, сквозь которую тут и там сквозит небо, по нескольку месяцев не знающее дождя, словно огоньки сигарет горят блестящие глаза. Большие рюкзаки стоят тут же, прислоненными к плетеным стульям. Словно кисти в руке художника, размышляющего над картиной, или шахматные фигуры еще не разыгранной партии, в спокойном ожидании чуда застыли путешественники, и ветер гладит их волосы своей мягкой ладонью.

Высоко над городом проплывают молчаливые белоснежные облака, а под толщей прозрачной воды, колеблемые подводным течением, греются в лучах солнца невозмутимые рыбы.

Чем ближе мы подлетаем к городу, тем больше он мне нравится. Дома здесь все разного цвета – словно кто-то хотел попробовать каждую краску из большого набора для рисования – да и формы самой замысловатой. Вот этот плоский домик из картона – совсем маленький, словно коробка из-под конфет. А тот – под ярко-красной крышей – размером с целый квартал. За ним – многоэтажные нежно-бирюзовые соты с затемненными шестигранными окнами. Над входом в блестящий металлический дом торчит «козырек» – крыло самолета. На верху конусообразной башни, поросшей травой, растет дерево с фиолетовыми плодами. C балкона золотого дома течет молочный водопад. Чуть дальше – дом-собака с меховыми ставнями на окнах, медленно вращающийся дом-карусель с разноцветными дверями, дом-мороженое с входом в форме вафельного стаканчика. Дом как гора песка – вход через подземный гараж – и стеклянный дом с крутящейся дверью. Но самое впечатляющее здание стоит в центре города. Это резная башня цвета слоновой кости, такая высокая, что верхушку не видно – кажется, что она достает до самого Солнца.

А солнце печет. Полдень. Пол-день – это подсказка: сказочно хорошо было бы пролежать полдня на прохладном каменном полу… А мы своими смешными куриными крыльями взбиваем в масло воздух, загустевший от жары, как деревенские сливки.

Вниз, вниз… Распугав стайку синих голубей, мы на бреющем полете врываемся в калейдоскоп сотни разноцветных ресторанчиков, загнутых кверху крыш, на которых коты сидят словно голуби, мансард с цветочными клумбами, просторных балконов, на которых можно давать балы, подвесных мостов между двух башенок, скверно подметенных скверов и парков, над которыми поднимается туман, болтливых рек и запруженных лодками прудов, пере– и закоулков… Вдруг, впереди – словно палитра цветов. Рынок! Олакрез с хищным клекотом пикирует на крышу торгового шатра с вывеской «Love K°».

Примостившись рядом, я с удивлением чувствую, как у меня появляются руки… ноги… и туловище, в котором располагается пустой и кричащий о своем бедственном положении живот… а также, как это ни странно, наполненная винегретом мыслей голова – хотя в последнем пункте я все же сильно сомневаюсь. Не удержавшись без когтей на крыше шатра, я, молча, словно еще не научился издавать вопли, кувырком через голову падаю вниз, – на гору картошки цвета индиго. Ух! Вот я куриная башка, хотел же твердой опоры! Впрочем, ничего, не ушибся.

Олакрез стоит рядом и качает головой с выражением непередаваемого превосходства, а ее длинные волосы мерцают на легком ветру бледным золотом. «Вот мы и дома, почему-то думаю я, – вот мы и дома».

Ветер. Нескончаемый, бескрайний, бушующий, штормовой. Мы летим словно молния, которая не может ударить в землю, потому что земли нет. Мы влетаем в сверкающую молниями грозовую тучу, которая гонит по небу сама себя, и эта туча большая как Бог. «Я» потеряло всякое значение. «Мы» с Олакрез – воздушные «Я-Мы», одно целое с ветром.

Стоп. Что это?! Первым моим движением было попытаться посмотреть на свои руки, и этот номер стоил мне, наверное, доброй сотни метров высоты. Темная морская вода рванулась навстречу. Не-е-ет! Опомнившись, я срочно замахал крыльями – помогло. Так, вроде не падаю. Руки-ноги целы. То есть, их нет, зато есть крылья, и лапки с когтями… Я скосил глаза: угу, вместо носа – клюв. Тут меня осенило: сон кончился, нос тоже, началась нормальная жизнь. Просто я лечу в облаках. Весь в перьях. На голове – гребешок. Да я настоящий петух! О’кей. Спокойно. Такого со мной раньше никогда не бывало. В нормальной жизни, то есть. Но теперь она, видимо, не стоит и вылупленного яйца.

Через секунду меня догнала маленькая рыжая курица. Она сверкнула на меня круглым блестящим глазом и многозначительно покрутила пером у виска, чтобы я окончательно удостоверился, что это она, Олакрез, никуда не делась, и мы с ней действительно превратились в птиц. Перелетных морских куриц, судя по всему – если такие бывают. Но выбирать не приходилось. Выбирать почти никогда не приходится.

А потом Олакрез каркнула что-то пронзительно по-птичьи: мне показалось, она сказала «Давай еще» – и, сложив крылья, камнем упала вниз.

Курица, все-таки, самая глупая птица. Набрав в свои маленькие трепещущие легкие побольше воздуха, я старательно повторил ее маневр. «Вот как, наверное, чувствует себя парашютист, у которого что-то не сработало», думал я, глядя, как разрастается над головой земля. То есть, вода. На меня резко пахнуло водорослями, и в голове пронеслось: сейчас мы либо разобьемся, либо проснемся. Тут Олакрез расправила крылья прямо у меня под носом – точнее, под клювом – да так неожиданно, что я врезался в нее, и мы оба шлепнулись в воду.

Отплевавшись соленой водой, я к своему удивлению даже смог прочирикать нечто невразумительное, что могло сойти за извинение, если перевести на человеческий язык. Олакрез, приглаживая растрепанные перышки, язвительно прокуковала, что мой ломаный птичий ужасен. А потом мы потихоньку полетели дальше – совсем низко, почти зачерпывая зеркальной глади воды. Море было совершенно спокойным, и Олакрез – что, впрочем, неудивительно для курицы – вовсю любовалась собственным отражением.

И тут прямо перед нами выпрыгнула из воды стая совершенно прозрачных дельфинов с длинными заячьими ушами. Они резвились и гонялись друг за другом, на полном ходу выныривали из воды, а потом, перевернувшись в прыжке на спину, плюхались в воду с совершенно счастливым видом. Вид этих зверей буквально загипнотизировал меня: я впал в странное забытье и устало опустил голову. Лишь бы, думаю, не забыть махать крыльями.

Вода была совершенно прозрачной – и я разглядел целое семейство морских ежей, деловито сновавших по дну. Их жизнь завораживала своей первобытной простотой. Папа-ёж куда-то тащил под мышками два кочана морской капусты. Мама-ежиха прогуливалась, набросив на себя, словно шаль, сонную морскую звезду. А целая колония маленьких морских ежиков забавлялись, гоняя по песку разноцветные ракушки, которые отсюда казались похожими на банки из-под газировки…

Олакрез проворковала что-то невнятное, я поднял взгляд и невольно пискнул от изумления: на горизонте показалась земля, и более того, какой-то город! Жизнь, кажется, налаживалась! Хотя, если подумать – а думать приходилось петушиной головой налету, поджимая когтистые лапки для улучшения аэродинамики, – чтобы по-настоящему прийти в себя, мне все-таки надо встать на твердую землю, а лучше всего даже сесть на стул. Видимо, во мне еще осталось много человеческого, – сказал я себе. – Не будем уточнять, в какой части. Боже мой, – что же я такое?

Сидеть на песке стало довольно скучно, и мы снова пошли – может, по кругу, не знаю. В глухой темноте, топча ногами мягкую ткань земли, мне казалось довольно прямолинейным даже просто идти. Я подумал: кто как ходил бы на нашем месте? Решительные люди, наверное – по квадрату, творческие – треугольником, а сумасшедшие – восьмерками, по-заячьи запутывая следы.

— А как ты вообще сюда попала? – неожиданно пришел мне в голову хороший вопрос.

— Забавно, — задумчиво ответила Олакрез. — Но я не помню. Хотя нет, помню. Вроде. Мне, кажется, письмо пришло.

— Письмо?

— Ну да. В конверте с марками, знаешь? – проговорила Олакрез с большим сомнением, словно сама уже не знала, бывает ли такое вообще.

— Обычно дело, — говорю. – А что писали в письме?

Олакрез так и присела от смеха. «Приходи ночью в парк. Там тебя будет ждать летающая тарелка».

— И все? Ни слова больше?

— А что, недостаточно? – опять засмеялась она.

— Ну, знаешь. Летающая тарелка, — говорю, — это уже совсем!

— А вот и не совсем, — ответила Олакрез. – Я с детства мечтала, чтобы меня забрало Эн-Лэ-О! Так много раз мечтала, что ты и не сосчитаешь.

Я решил не поддаваться на ее провокации, и она продолжала – увлеченно, будто рассказывала очень интересный сон, который давно забыла, а теперь вдруг вспомнила, да еще по ходу рассказа в памяти всплывают все новые и новые подробности.

— Я даже составила список друзей, которых возьму с собой, если разрешат, — говорит.

— Кто разрешит?

— Инопланетяне, конечно. Список из девяти друзей, которых ты можешь взять с собой.

— Как это?

— Ну, представь, что все завтра исчезнет. Ядерная война или что-нибудь такое. И вот инопланетяне посылают летающую тарелку, чтобы спасти десять человек. Чтобы они жили на их планете. То есть, получается, меня, и еще девятерых друзей, которых я наберу в свою команду.

— Ну, знаешь, это бред! «Команда»! Слово-то какое! И зачем это инопланетянам спасать именно тебя? У нас там дома столько умных людей – ученых, например!

— А вот и не бред! У наших ученых как раз не все дома. А инопланетяне сами знают, кого спасать! – Олакрез сжала мою руку. Такая злая стала сразу, что я думал, она сейчас врежет мне на ощупь. Или вообще уйдет.

— Ну хорошо, рассказывай дальше, – примирительным тоном проговорил я. Даже изобразил на лице неподдельный интерес. Она, его, конечно, не видела, но все же как-то оценила мое усилие, – и продолжила.

— В общем, сразу скажу, что затея с друзьями провалилась.

— Почему?

— Ну, я решила сначала сама посмотреть, что там как. И вообще, у меня не было друзей. И потом, они бы все равно не поместились. Это была очень маленькая тарелка.

— ЧТО-О?! Ты хочешь сказать, что они все-таки прилетели?

— Нет. То есть, прилетели, но не они. Это мы сюда прилетели.

Я захохотал, а Олакрез торопливо пояснила:

— Они, может, и прятались там в кустах, чтобы убедиться, что все пройдет нормально. Не знаю! Я не видела никого. В парке было очень темно. Ну, не как сейчас, конечно!

— Да уж, — говорю. – По сравнению в этой ночью те ночи – настоящий день.

— А кто тебе сказал, что это ночь? – сказала Олакрез. – Может, это и не ночь вовсе. Может, солнце светит во всю, а мы просто не видим. Может, это все, как говорила моя мама, плод больного воображения.

— Как это?

— Ну, мне тут пришло в голову. Может, мы просто еще не акклиматизировались.

— Как будто на юг приехали зимой?

— Ага. Может, мы хотя и не видим ничего, а оно есть. Тут зима, а мы в шортах по инерции.

— Ну хорошо. И что ты предлагаешь?

— Моя мама говорила так: надо пить много воды, ложиться спать по местному времени и еще – постараться не простудиться.

— Дельный совет. Воды тут нет – пустыня, все-таки, хоть и бархатная. Сколько времени – мы не знаем. И есть ли оно тут вообще – не доказано: часов мы пока что не встречали. А вот простудиться вроде не простудимся, тепло ведь. Может, спать ляжем?

— Прямо на песке?

— Прямо на бархате. Устроимся поудобнее, и представим, что в кресле.

— Ну, можно попробовать. Представляешь, проснемся – а уже утро! И все видно!

— А может, мы проснемся – а нас слопали дикие звери!

— Тогда мы не проснемся.

— Что же мы, спать будем, если нас дикие звери загрызут?

Олакрез задумалась.

Пытаясь на ощупь взбить песочную перину, чтобы она хоть немного приняла форму кресла, я впервые за много часов вспомнил дом. И сразу забыл.

А Олакрез продолжала.

— В общем, я пришла в парк ровно в двенадцать, и сразу поняла, что летающая тарелка могла приземлиться только в одном месте, на круглой площадке с цветником.

— Почему это?

— Ты что, никогда не смотрел фильмы про пришельцев?

— Смотрел, и не раз. Может, и побольше, чем…

— В общем, — перебила она – в кино у них всегда такие БОЛЬШИЕ тарелки! Эн-Лэ-О нужно много места, чтобы приземлиться, понимаешь?

— Очень даже понимаю.

— Ну вот. Только это была совсем маленькая тарелка. В такие играют на пляже, знаешь?

— Ха-ха-ха! – она опять рассмешила меня. – Ты имеешь в виду фрисби!

— Точно. Фрисби.

Я заметил, что Олакрез устроила свое «кресло» прямо вплотную к моему. Ненавижу, когда ко мне жмутся, ну да ладно.

– Она была вся измочаленная, – продолжала она с энтузиазмом, – словно собака пожевала. И разломана пополам. Ее склеили серебристым скотчем крест-накрест. С двух сторон!

— Поразительно, – прокомментировал я.

Олакрез (наверное) и бровью не повела, — А в центре у нее была приклеена блестящая серебряная пластинка, вроде зеркальца.

— И что?

— Тарелка лежала ровно посередине самой большой клумбы с маргаритками.

— И что ты сделала, я имею в виду?

— Встала на нее.

— Молодец! – хохочу опять.

— Вот именно, молодец. Я только успела подумать: «Это совсем маленькая тарелка. Я бы не смогла уместить на ней никого из своих друзей, даже если бы они были.» А потом – р-раз – лечу…