Я кружу, запрокинув голову, по пустым улицам Города, и ловлю губами редкие капли холодного дождя. Воздух как бутерброд с туманом, влажный и пресный. Небо совсем низкое, а ветер выметает желтые листья из подворотен и сгоняет их на площади: так пастушьи собаки сгоняют в кучу разбредшееся стадо, когда приближается ночь. В домах вокруг – ни огонька. Сизые, как бездомные голуби, тучи клубятся в небе. Я перехожу трамвайные пути, и слышу где-то вдалеке звяканье трамвая. Я думаю, может быть стоит подождать, но трамвай не появляется. Туман по колено. Я выхожу на перекресток, и вдруг замечаю, что держу в руке яйцо, которые мне дала Олакрез. Вокруг очень тихо, так, что слышно, как переключается светофор: внутри него с гулом и хрустом загорается красная лампа. Я чувствую, что этот свет держит меня, и не могу сдвинуться с места. На другой стороне улицы появляется красный человек: он не спеша, но все же очень быстро приближается. Встает напротив меня и просто смотрит. Его лицо загорело до красноты. Густые черные брови обрамляют красивое, властное латиноамериканское лицо с выдающимися скулами. У него большой массивный нос и уши уголками. «Сущий дьявол», думаю я, и с холодеющим сердцем смотрю в другую сторону. Там из поднявшегося до пояса тумана показывается девушка с голубыми глазами. Красивые, тонкие черты лица. Льняные волосы, выцветшие на солнце, стянуты сзади в пучок ярко-зеленой резинкой. Черная кепка. Джинсовая одежда на тонком, но сильном теле. На плече – сумка с надписью «МОЁ LV». Я удивляюсь, как холодно смотрят на меня ее бледно-голубые глаза – хрустальные цветки цвета стали, как будто выжженные солнцем, которое подошло к ней вплотную. Я чувствую, как в яйце, которое я держу на ладони, начинает биться пульс – такой частый, словно какое-то безумное сердце колотится внутри, как будто в надежде разбить себе голову. Но какая голова может быть у сердца? Я чувствую, как пульс сердца внутри яйца бьется в груди красного человека и девушки с холодными глазами.

Я сжимаю в руке яйцо, и оно раздавливается, как гриб-дождевик. В следующий момент я уже сижу на трибуне пустого стадиона. Идет мелкий дождь. Я совершенно один. Тысячи серых пластиковых кресел вокруг меня пусты, и на самом футбольном поле тоже никого нет. Трава на поле сухая, с проплешинами, в которых зияют свинцового цвета лужи. Небо над головой хмурится, клубится грязно-серыми облаками, и сыплет холодные капли, которые так и лезут в глаза, словно мошкара.

Я хочу спрятаться от дождя вниз, в один из темных проходов, через которые зрители попадают на трибуны, и встать под козырек. Но проходя по рядам, я замечаю сверток из коричневатой бумаги. Подойдя ближе, рассматриваю кулек, а потом и беру в руки. Это посылка, завернутая в хрустящую почтовую бумагу и перетянутая крест-накрест тонкой бечевой. На вес тяжелая. Я хочу разорвать веревку, но тонкая пеньковая бечева оказывается очень плотной, и больно врезается в ладони. Мне все же удается ее снять, но тут я внезапно понимаю, что сильно порезался. Руки моментально слипаются от крови, которая капает на землю, и прорастает из нее деревцем с зелеными листьями. Спеша, я разворачиваю сверток. Там лежит топорик. Я срубаю деревце один ударом, из него брызжет зеленая жижа.

Из кастрюли льется какая-то жижа, и капает на огромную, в полкухни, плиту, пригорая. Шипит огонь. Я подхожу ближе. Пар всех пород и мастей бьет в потолок. Теплый свет, словно плавленый сыр. Связки сушеных трав и белье над плитой. Оглушительно звенят крышки кипящих кастрюль. Длинные языки синего пламени вьются между посуды. Что-то парится, жарится, варится, печется, бурлит, истекает горячей пеной на пол, выложенный черными и белыми кафельными плитками. Я подхожу к самой большой кастрюле, и обмотав руку полотенцем, снимаю крышку. Оттуда валит густой пар. Когда он рассевается, я вижу, что воды в кастрюле уже нет: похоже, вся выкипела – и только лежит одинокое белоснежное яйцо. Я беру алюминиевую ложку с дырками и вытаскиваю яйцо. Со звоном закрываю крышку и рассматриваю яйцо, верчу его в руке. С трудом, словно мысли переварены, я понимаю, что с ним что-то не то. Оно живое. В нем бьется пульс, и он становится все сильнее. Я судорожно кручусь по комнате, не понимая, как бы от него избавиться, но тут яйцо лопается как перезревший нарыв, и моему ослепленному горячими брызгами, дрожащему от ужаса и отвращения сознанию предстает жирный паук, который чуть покачиваясь стоит на длинных блестящих лапках у меня на ладони. Я хочу тут же бросить его, но паук быстро пробегает вверх по руке и перебирается мне на спину. Я кричу и пытаюсь его сбросить, но паук цепко держится за одежду. Я верчусь, пытаясь его сбросить, и просыпаюсь, завернутый в простыни так, что не могу освободить руки. Просыпаюсь я в детской кроватке, которая мне тесна: ноги не помещаются, их приходится поджимать, а колени чуть ли не упираются в потолок. На меня краем глаза смотрит Белопрачка, которая что-то трет на стиральной доске, поставленной на скамью. Белые деревенские занавески на окне колышутся от ветра, но все равно очень душно: кухня словно сжимает меня в кулаке. Где-то в одной из комнат огромной коммуналки включен телевизор: оттуда доносятся преувеличенно-веселые, громкие голоса, которых быстро сменяют другие. Как будто кто-то переключает каналы один за другим, и на каждом –т праздничное супершоу. Еще где-то рядом вовсю течет вода – возможно, это так наполняется ванна. Я вылезаю из кроватки и медленно иду на звук журчащей воды по кафельному полу, то и дело натыкаясь на что-то мягкое и безжизненное – на ощупь то ли дохлые крысы, то ли разорванные в клочки куклы, то ли просто скомканное детское белье. Захожу в ванную – душ засунут в унитаз. Достаю его: вода теплая. Залезаю в ванную, погружаю голову в сверкающий дождь, и вдруг слышу какие-то голоса: их доносит ко мне вода, из других комнат и с других этажей. Я слышу вопли, стенания, шизофренические разговоры жильцов, слышу ссору и телевизор, который у всех включен на ту же программу комического супершоу. И вдруг телевизор выключают.

Trackback URI | Comments RSS