На небе сверкнули первые звёзды, а вокруг – ни облачка, только над крышами парили и кувыркались чёрные запятые, похожие на острокрылых ласточек. Стрелки на часах застыли около девяти, а флюгер на острие башни показывал на юг. До заката оставалось всего полчаса. Городская площадь была выложена черными и белыми мраморными плитками, поэтому часовая башня напоминала красного шахматного короля, а старый фонтан, вода в котором текла также медленно, как время, – белого. Но, как всегда в последние полчаса перед закатом, игра как будто остановилась.

Влажные апельсиновые лучи августовского солнца и глубокие тени колонн скользили по фасадам отелей гигантской огненной зеброй. Городская площадь мягко светилась в ожидании темноты. Звенели цикады, окунувшиеся уже в ночное беспамятство. Нежно шурша, в такт лёгкому ветерку качались тёмно-зелёные ветви маленького сада, разбитого посреди площади.

Дети бегали вокруг фонтана, прыгали по классикам, нарисованным разноцветными мелками, и передавали друг другу сласти в ярких упаковках. Маленькая толстенькая девочка протянула банку газировки своей маме, сидевшей у самой воды. Но та была слишком увлечена поцелуем с лысым мужчиной в зелёной клетчатой рубашке. Маленький стриженый наголо мальчик тут же наехал на толстушку своим велосипедом, и банка со звоном покатилась по мостовой. Девочка дала бритому малышу тумака и отняла у него руль. Мальчик повернулся к ней спиной и побежал к своим друзьям – гонять истёртый кожаный мяч. В двадцати метрах перед ним сверкнул фарами полицейский джип с серой полосой на капоте. Дверь кафотеля «Los Dos», выходившая на площадь, распахнулась, и оттуда, испаряясь в темнеющем воздухе, полупрозрачными чертенятами вырвались густые клубы сальсы. Вместе с ними кафе вытряхнуло на площадь очередного подвыпившего постояльца – как крошки, которые всегда остаются от фисташек, если положить открытый пакетик в карман.

«Беда этого города, – подумал Принц, – в том, что у него неглубокие карманы. Совершенно негде затеряться.» Он с наслаждением вдохнул волнующий вечерний воздух, и его взлохмаченную голову слегка затуманил смешанный запах кофе, автомобильных выхлопов и чего-то неразличимо мясного. На закате Город всегда источает такие запахи, чтобы выманить постояльцев из своих уютных номеров и со скамеек парка Культурного отдыха.

Гуляющие, в вечерней одежде, выходили на площадь. Некоторые, так же как Принц, садились у фонтана или в кафе неподалёку – всего на четверть часа, перед тем, как отправиться основательно поужинать. А самые нетерпеливые, звеня наддверным колокольчиком и вежливо толкаясь в дверях, уже заходили в «Los Dos», пользовавшийся особой популярностью. Там их ждала всепогодная улыбка седого Барсука, сытный блеск серебряных приборов и тёплый оранжевый свет над горячей плитой.

Прошло десять минут. Стриженый наголо мальчик сосредоточенно отбивал футбольный мяч от ограды миниатюрного сада, который делил с фонтаном центр площади. Мяч каждый раз отлетал по-другому, и это придавало игре элемент неожиданности. Всех его товарищей уже разобрали родители, а бритоголовый всё не желал уходить – похоже, он собирался продолжать так до бесконечности.

А до бесконечности в тот вечер было рукой подать. Медленно шелестели над оградой густые ветви кустов, любовно и с толком подстриженные садовником. В больших мраморных чашах темнела и стыла вода. Памятник древнему королю и его верному боевому коню зеленел в бронзовом прыжке над купелью.

В воздухе была та особая свежесть, которая проникает в самое сердце. Принц вздохнул. Ещё пять минут. Какой-то постоялец на автобусной остановке, около здания почты, приглушённо крикнул: «Такси!» Первый порыв холодного, ночного ветра, как чёрный муслиновый платок, пролетел над фонтаном.

Оперённая золотом стрелка башенных часов щелчком переместилась ещё на одно деление: без одной минуты. На площади оставалось пятеро, считая будущего футболиста. Лысый мужчина в клетчатой рубашке поправил на носу очки и ещё крепче обнял маму толстушки, а та зябко потянулась в его хлопчатобумажных объятиях. Молодая девушка, сидевшая к ним вполоборота с большим бумажным пакетом на коленях, закрыла зеркальце и встала, чтобы уходить. Ее лицо было закрыто волосами, длинными, как острые тени цвета воронова крыла, разлетевшиеся по площади.

Свет фар заметался между домов. Появилась машина. Визжа и стирая в дым чёрную резину покрышек, она ворвалась в круг, очерченный вокруг фонтана тремя многоэтажными отелями, старинной почтой с башнями, зданием народной филармонии и громадным готическим храмом. «То, что едёт в этой машине, собирается войти в храм, – подумал Принц. – Но это не так-то просто. Оно не дойдёт – всего несколько шагов – до пышной кованой двери с почерневшими от времени крестами». Принц запустил руку под плащ, нащупывая каменную рукоять меча.

Как Яблоко превратилось в ключ, а ключ в меч, Принц не помнил. Время сжалось в комок, подобралось для прыжка. Внутри у него образовалась пустота: словно кто-то другой смотрел его глазами.

Я встаю. Так. Теперь главное – унять дрожь в побледневших пальцах. Иду, считая шаги до цели, пытаясь унять мысли, грохочущие в голове противовоздушной канонадой. Тринадцать, двенадцать, одиннадцать… Лимузин обгоняет меня, хищным движением проплывает мимо, как большая серая щука… Десять, девять…

Я удовлетворённо – никакой ошибки – отмечаю про себя номер машины и специальную маркировку на борту: профиль чёрного ворона, а под ним аббревиатура: O.N.I., сокращение от «Office of Naval Intelligence»: «Управление военно-морской разведки». Сейчас машина остановится, откроется дверь, и Ворон поставит на асфальт ногу в тяжелом кованом сапоге…

Восемь шагов, семь, шесть…

Война и мир вокруг сгущаются, словно тени. Тени чего-то большего. Я думаю сразу о многих вещах.

Когда из дворца подоспеет охрана, я уже скроюсь в толпе. А потом – холОдец, труба, тоннель с ручейком грязной радиоактивной воды, скомкать фальшивое лицо и вынырнуть на боковую улицу ночного города, где никому нет дела до ещё одного прохожего.

Три, два…

Вот в таких странных обстоятельствах мы и встретились снова. Холодом, шевельнувшимся в лёгких, я чувствую нанесённый ей удар, и мои глаза ловят её отчаянный, животный взгляд. Не отрывая взгляда, как будто пытаясь за меня удержаться, она падает на тротуар, на шахматную мостовой. Словно белая пешка, думаю я. Содержимое разорванного бумажного пакета, который удар машины выбил у неё из рук, брызгает во все стороны. Ба! Да здесь целый арсенал! Острая акварель, ядовитая темпера, жгучее масло… Длинная, тонкая кисть с инкрустированной рукояткой падает ей под ноги. Словно патроны, рассыпаются пастельные карандаши. Баночка чёрной туши откатывается: так и не брошенная граната. Краски, запрещенные для хранения, ношения и продажи на территории Серого Города…

Как же я не узнал Олакрез в девушке у фонтана? Впрочем, и она не узнала меня. Ну, здравствуй, милая! Сколько зим! Сколько весен, которые несмотря на прогнозы глобального похолодания все-таки пришли, и которые только теперь, когда Ворон совсем сдал, превратились в жаркое лето!

Она стоит на коленях, вся подобралась, как кошка. У нее разбит лоб, и кровь заливает глаза. Губы бледные. Она вытирает рукавом глаза, и смотрит на меня. «Помоги» – шепчет она беззвучно, одними губами: от удара перехватило дыхание. Прямо над нами нависает и громада черной машины Ворона. Несколько капель краски, случайно попавшие на капот, проделали в нем ряд блестящих отверстий. В воздухе пахнет озоном, как после дождя. «Не смогла – думаю я. – Зато я смогу… » Я делаю последний шаг к намеченной точке, уже нутром чувствуя, как дверца с шипением растворяется, щелкает металлический каблук, и на тротуар встает нога в серой целлофановой брючине.

Сердце стучит в последний раз: «ТАК». У меня во рту страшно пересохло. Ветер несет пыль из пустыни, на зубах скрипит песок. «Это последняя песчинка ссыпалась в нижнюю чашечку», – проносится у меня в голове. Песок, песок. Песок времени, в котором мы потерялись. Бесплодная пустыня никчемных событий, целых потерянных жизней. Ничего, я оставлю в пустыне свой след. Я улыбаюсь.

Ворон встает во весь рост. Я так явственно ощущаю тяжесть кинжала, который сейчас ляжет мне в руку! Его, как и меня, мучает жажда: огонь, который и так уже слишком долго задерживал дыхание под стальной гладью лезвия.

И тут, словно пуля, пронизывающая воздушный шарик в замедленной съемке, врывается в сознание мысль: удара не будет. Мысль-удар: ничего не будет. Схватить ее , увести, бежать. Бежать вместе. ХолОдец, труба, тоннель, улица. Пальцы выпускают рукоять.

Время поднялось в воздух, в прыжке…

Сознание возвращается ко мне счетом шагов: пять, десять, двадцать бешеных скачков. За спиной словно бьют хлыстом – частые хлопки: полуавтоматические пульверизаторы короткими очередями отчаянно красят толпу. Вокруг валятся люди. Мимо, мимо. Зевака рядом со мной молча падает, жирная нефтяная жижа брызжет из его провалившихся глазниц. «В следующий раз, Ворон, в следующий раз», – успокаиваю я себя, пробиваясь с тяжёлой ношей через толпу серых людей в целлофановых комбинезонах, с черными коробочками на шее.

Задержав дыхание, мы ныряем в холОдец, проплываем мимо полупрозрачных рыб, которые смотрят на нас бесстрастными круглыми глазами. Узкий подземный тоннель с ручейком грязной воды. Тонкая пленка фальшивого лица растворяется в луже радиоактивной грязи, на прощание превратившись в маску, похожую на череп. Прощай, смерть.

Через минуту мы уже в квартале Дырявых крыш, на боковой улочке за рынком. Задыхаясь от бега, ищем и не находим подозрительные взгляды. Мы вслушиваемся в разговоры, в которых нам нет места. Ничего. Мы мокрые с ног до головы, но это никого не волнует. Никто не обращает внимания, что у семилетней девочки, которая отчаянно прижимается к мальчику в коротком плаще, разбит лоб. Мы как все. Все идут своей дорогой, которая ведет неведомо куда, извиваясь по Городу, как змея, и петляет среди таких же, как этот, тёмных и тихих вечеров.

Сладкий воздух пьянит и отрезвляет одновременно, от него хочется взлететь и кружить в небе, над горами и городами, над морем и пустыней. Словно воздушные змеи.

В небе гремит гром. Расстегивая и скидывая плащ, я смотрю себе под ноги. Первые капли дождя выбивают крохотные гнездышки в дорожной пыли, запутывают наши следы. Неужели спасены? По крайней мере, сегодня? И мелкие карманы Города на этот раз оказались достаточно глубоки?.. Как небо, – думаю я – пусть они будут глубоки как это черное небо, тогда мы сможем затеряться в его мягкой мерцающей глубине. Дождь идет. Звенят по жестяной крыше хлебной лавки мелкие тяжёлые звёзды. Ее рука кажется такой маленькой в моей ладони. Я загадываю желание. Мне на лицо падают счастливые слёзы – теплые капли дождя. Мы идем – обнявшись, чутко поддерживая друг друга, как пьяные или влюблённые; и тех, и других много вокруг.

КОНЕЦ

Trackback URI | Comments RSS