Продолжение цикла «Осмысление советского времени»
НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Помню, лежу я на полу под тулупом, зимой утро позднее. Бабушка давно поднялась, печку затопила, молится. Я лежу и запоминаю на всю жизнь – вот так и надо жить, размеренно, спокойно. И в трудах.

Деревня старая, 350 лет, и речка имела старинное название – Гуниха, гунит по камушкам, гунявая. От речки и деревня назвалась. У других речек поблизости тоже названия старинные: Урап, Чумыш. Елбань. А названия деревень: Горяевка, Костыли, Чудиновка, Лапинка, Петени, Бажино и т.п. И район называется – Залесовский, Алтайского края. Новосибирская область – в трех километрах, деревня Дресвянка, через небольшой перевал – это дальние отроги Салаира.

Первые мои яркие воспоминания относятся к 1945 году. Помню – идут бабы с поля, пляшут и кричат: «Победа!» И красная юбка у них на палке вместо флага. И потом вспоминаю осень, копаем мы картошку. Дед (85 лет) в колхозе на работе, Анна с Афанасьей на работе, мужики на войне. Копает бабушка (70 лет), ведрами таскает Маня (10 лет), я в погребе растаскиваю (6 лет), а Женя (4 года) – на побегушках. А как бабушка зимой рубила топором молоко в кадушке! И как трудно было наковырять очень твердого меда из колоды, там он хранился незнамо сколь долго. А катание на санках прямо с крыши (изба бывала засыпана снегом полностью)! А всю одежду и обувь для повседневного употребления делали свои деревенские мастера, город был не нужен. И валенки в деревне же катали. На протяжении одной жизни пришлось мне увидеть и деревянный огромный ткацкий станок в своей деревенской избе, и отбеливание холстов на снегу в марте, и патефон, и примитивный телеграф, и компьютер, и мобильник. Не в кино, а в своей жизни. А для патефона было множество замечательных пластинок, еще с довоенных времен.

Бабушка моя любила читать советские книги, она хотела понять эту новую жизнь. И сильно удивлялась: «Почему про нашу жизнь неправду пишут? Хорошо мы жили, свободно и счастливо». Между прочим, дед с бабушкой закончили всего два класса церковно-приходской школы, но были весьма образованы. Еще с царских времен дед выписывал журнал по пчеловодству, и занимался этим по науке. Дома у деда был микроскоп, он чего-то там изучал, и в колхозе был вроде агронома на общественных началах. Формально он был в колхозе плотником, но делал все, что надо, как в своем хозяйстве. В 1927 году, когда маме моей было 9 лет, деда раскулачили и со всей семьей сослали в Нарым. Полдеревни тогда сослали, но через год вернули, потому что в деревне остались одни бездельники. Но в 1937 году, когда Сталин взял власть, он всех этих террористов, ленинскую банду, арестовал, и они исчезли неизвестно куда. Вот за это теперь дерьмократы, эти новые ленинцы, Сталина так ненавидят. Отнял у них победу над русским народом. А тогда свободные люди создали по своему желанию колхоз «Муравей» (символичное название), и это было самое светлое время в деревенских воспоминаниях. Тяги к фермерству в деревне не было, это не в русских традициях кооперативной, общинной, жизни. А вот эти кооперативные традиции при Сталине хорошо сохранялись. В деревне было сельпо (это не магазин, а кооператив — «сельское потребительское общество»). Сельпо имело свою мельницу, свой маслозавод, и работало так активно, что в деревне ничего не пропадало, хотя до железной дороги 100 км. Товары даже самолетом доставляли, когда не было пути. Это было на моих глазах. Хрущев все разгромил, и сельпо, и колхоз, и всю деревню. Кумир демократов. Он уничтожил в тысячи раз больше русских деревень, чем Гитлер. Вот этот сатанинский мир и ненавидит Сталина. Потому Хрущев и был «разоблачителем культа».

Дед мой Семен Егорович родился в 1860 году, бабушка Екатерина Максимовна в 1875 году. И вот эти 150 лет я, как мне кажется, прожил вместе с ними, как будто я сам все помню, будто все было на моих глазах. Александр II, Александр III, Николай II, Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин, Путин. Дед помер сразу после Сталина, в 1953 году, но я то видел всю эту цепочку и после Сталина. Большие были перемены, правда?

Когда дед с бабушкой поженились (деду 30 лет, бабушке 15 лет), они поехали из Европы в Сибирь строить самостоятельную жизнь. Объездили всю Сибирь, а когда началось строительство моста через Обь, они жили в переселенческом поселке Александровский. Дед, плотник, работал там десятником. Очень надеюсь, что дед потрудился на строительстве первого храма, деревянного, Покрова Пресвятой Богородицы. Это было в 1895 году, а храм и теперь действует. Ну, а жилых домов, конечно, много понаставил. В конце концов они остановились в деревне, где было много их односельчан из Европы (у нас говорили – из России). Дед Захаров, бабушка Захарова (в девичестве), и родная их российская деревня называлась Захаровка.

Дед мой никогда в жизни не пил, не курил и не матерился. А по воскресеньям он надевал черный костюм с жилеткой, лаковые штиблеты, шляпу котелком, и шел играть в лапту. Он не был чудаком, все друзья его были такие. В последний момент я еще успел с ними попить медовухи, когда уж деда не было, а мне было 20 лет (в 1959 году). Всех друзей вместе с дедом сослали в Нарым, а в доме деда до сих пор располагается сельский совет. Деду пришлось строить новый дом. Он и теперь еще обитаем. Внучка там, самая младшая, моя двоюродная сестра. Тоже Екатерина, Катюня, как дед называл бабушку.

Другой мой дед, по отцу, Ефим Афанасьевич, жил в другой деревне, за 18 километров. И вот, все мы считали в порядке вещей, когда в возрасте 10 лет я бегал в гости ко второй бабушке, Фекле Ивановне. Дед Ефим воевал за Колчака, а погиб в октябре 1941 года под Москвой. Еще погибли два младших брата деда Ефима, и его сын. Бабушка моя получила две похоронки – на мужа Ефима и сына Васю. В этой деревне в июле всех мужиков забрали, со 150 дворов. С фронта вернулись четыре калеки. Отец мой, пятый, остался служить в армии. Пахали бабы тогда не только на коровах, но даже и на себе таскали плуг. И деревни той давно уже нет, и даже крапивы нет. Маму тоже забирали на войну с первых же дней, она была медсестра и ворошиловский стрелок (снайпер). Но с половины пути вернули, потому что мне еще не исполнилось двух лет, и отец на фронте. Такой был закон. А в семье отца моего сразу троих забрали – дед и два сына. Двое погибли (дед и брат отца моего). Без сибиряков Москвы бы не стало. В семье матери забирали одного только дядьку, живой остался. А другой работал на военном заводе.

Ярким воспоминанием детства остался сенокос. Тогда только на лошадях все делали, и конные косилки, и конные грабли. А нас, мальчишек, брали в поле, чтобы возить копны, или водить лошадей под уздцы, когда скажут. И мы гордились и воспринимали эту необходимость как должное. Очень яркое воспоминание осталось от полевого супа, из котла на костре. Кулеш, вроде, это просо, сало и лук. Один только раз за весь день, от восхода солнца. Некогда было кушать.

Первые три класса мне пришлось учиться в белорусской школе, в маленькой деревушке Марьина горка, в Восьмой гвардейской танковой дивизии. Дивизия эта была в бою под Прохоровкой, а войну закончила в Потсдаме, в зоопарке, где ее расстреляли фауст-патронами немецкие комсомольцы. А в Марьиной горке, в развалинах военного городка, мой отец, гвардии капитан, своими руками выложил клетушку под лестницей казармы, там и жили. Сначала жили мы в деревянном бараке, оставшемся от немецкого концлагеря. В школу из военного городка ребятишки ходили в деревню за три километра, каждый день. Странно, что школа была полна детишек, и вообще следов «зверств» не было заметно. Из военного городка ходили четыре моих ровесника и четверо старших. А в школе моих ровесников было два класса, 60 человек. И это деревенские – откуда? Про старших и младших я не знаю. Это были 1947-1949 годы. А в пустом сарае нашел я новенький автомат с круглым диском, и мы с приятелем, два придурка, стреляли по воронам. Воспоминания эти теперь кажутся выдумкой, но самом деле снаряды и мины были нашими игрушками, и сгоревшие танки были нашими привычными убежищами. Дети войны.

Ярко мне запомнилось, как среди послевоенной разрухи в 1947 году вдруг в магазинах появилось изобилие детских книг, в основном, русских народных сказок, прекрасно изданных. И тогда же появились у меня новые учебники. Правда, в первом классе, еще в 1946 году, у меня был тоже хороший букварь, даже со стихами Есенина, и другие учебники хорошие. Это были довоенные сталинские учебники, в западной Белоруссии, где я начинал учиться (город Новогрудок), их успели выдать перед войной, и они сохранились за годы войны. И в Марьиной горке тоже. И это в маленькой деревушке! И учебников хватало, у всех были свои комплекты. И был комплект учителей. Теперь это большой город. Строили там поблизости атомную электростанцию, да после чернобыльской аварии переделали в ТЭЦ. К чему это я все? А так начинало формироваться сознание у большинства детишек, у всех детство было такое цветастое.

Дальше уже неинтересно, школьные и студенческие годы в Новосибирске. Один примечательный момент, уже из сегодняшних дней – через 60 лет после окончания школы 11 одноклассников все еще поддерживают тесные связи, можно сказать, дружат. А казалось бы совсем недавно собирались на юбилей 17 человек. Но прошло с тех пор уже 35 лет, с того первого юбилея. А пять и десять лет назад собирались уже только 13 человек. Детские душевные связи оказались самыми крепкими, крепче взрослой дружбы. Но студенческие связи тоже хорошо сохраняются. Через 55 лет после получения дипломов мы собрали еще 40 человек из выпуска. Это мы поддерживаем между собой дружеские контакты, а некоторые сохраняют все еще ту юношескую дружбу. Не удивительно, что в масонской среде имеют такое большое значение университетские центры подготовки масонских кадров, сплачивающие этих сатанистов. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ