Продолжение. Начало темы здесь. Предыдущее здесь.

Рыть каналы, держать в подчинении мир, строить пирамиды – все это было бы невозможно без системы тотального контроля и подавления всех и вся снизу доверху. Идеальный тоталитаризм, иерархия рабов над рабами – вот Египет. И во времена Розанова это было достаточно общим местом. Но он этого как-то не замечал. Был загипнотизирован Египтом. Видел в Волге – Русский Нил, но при всей своей гениальности не видел того, что реально из этого следует. Рассматривал картинки, изображающие египетских богов и вмысливал в них свои фантазии о тайне пола, семье, обрюзгшей кормящей самке, больших яйцах, хорошо эрегированном члене. И за этим проглядел тот Египет, который уже утверждался в России. То есть Розанов видел сон о возрождающемся Египте, но не смог его разгадать. Называл происходящее апокалипсисом, но не понял, что в нем-то и открывается настоящий Египет.

Вопрос: кто видел тот сон и кто его снил? Вот цитата из «Возрождающегося Египта»:

Откуда у египтян родилась идея Провидения — это есть кардинальный вопрос для всего Египта: потому что без этой идеи едва ли бы они догадались и о прочих; и вообще их цивилизация едва ли бы сложилась так, как сложить. Идея эта есть какая-то далекая, туманная… все собою обнимающая, звезды, человека… приоткрывающая завесу загробного существования. С тем вместе в ней есть какая-то торжественность, умиротворение, покой, — и покой именно для души, — как и покой для царств, если бы они возникли. Потому что человек — лицо раньше царства додумывается до провидения: это мысль именно одного человека, это не мысль толпы, множества, шума. Наконец, сказать ли: это есть мысль молчания, молчаливого человека, — человека, не любившего разговоров, уходившего от них к себе, в свою келью-молчание…

Но быть одному можно во мгле, в темноте, в унынии. Можно молчать и печалиться, молчать и унывать…

Пока не «кто-нибудь около тебя». Можно быть «не одному», хотя без третьего человека. Это: «я более не один», «никогда — не один», и есть чудная идея Провидения, какого-то безмолвного ГЛАЗА около тебя, который вместе с тем и в тебе, — но это глаз — широкий, бесконечный, точно ты сам в этом глазу, и он обнимает тебя как судьба. «Судьба», «судьба»… Теперешнее понятие, и мы не должны им оперировать, говоря об египтянах. Но в самом деле и у них едва возникло «Провидение», мысль о «судьбе всякого человека», о судьбе самого мира уже быстро, почти моментально сложилась…

Только бы увидать «ГЛАЗОК», который на меня смотрит: и уж все прочее — понятно.

И тогда печаль превращается в радость. Уныние рассеивается, появляется улыбка. «Я более не один». У меня есть вечный друг, который на меня смотрит, но не из любопытства или подозрительности, а с заботою обо мне. И с заботою не о мелочах, не о пустяках, а об общем, — больших линиях моей жизни, именно — о Судьбе.

Кто же так смотрит, заботится? Кто этот благой друг? Пусть на этой строчке читатель захлопнет книгу и долго, долго ищет сам ответ на вопрос. «Самоупражнение» есть прекрасное качество не в одних училищах, а и в религии. Пусть погадает, поищет. А на завтра откроет вновь страницу.

Ну, что же, давайте поищем ответ на поставленный учителем вопрос. Во-первых, ясно, что речь опять идет о появлении какого-то чужого «я» в душе человека: «Пока не «кто-нибудь около тебя». Можно быть «не одному», хотя без третьего человека». Фраза построена так («не одному», хотя без третьего»), что кто-то второй предполагается как неизбежность. Кому-то это может показаться ужасным, но не Розанову. Он продолжает: «Это: «я более не один», «никогда — не один», и есть чудная идея Провидения». То есть – надсмотрщика. То есть: основная идея Египта, где всех и все снизу доверху переписывали и над всеми и всем зорко надзирали. Надзирал аппарат государства, опутавший все своей паутиной. Но Розанов о другом: «…чудная идея Провидения, какого-то безмолвного ГЛАЗА около тебя, который вместе с тем и в тебе». У нас есть выражение «внутренний цензор», то есть подселившийся в душу контролер твоих действий. Однако, кажется, Розанов все-таки говорит не совсем об этом контролере, он – о «ГЛАЗЕ около тебя, который вместе с тем и в тебе, — но это глаз — широкий, бесконечный, точно ты сам в этом глазу, и он обнимает тебя как судьба».

Так могла бы сказать о своей судьбе и муха, попавшаяся в паутину, обычно очень похожую визуально на глаз. Между прочим, взгляните на последнюю картинку в предыдущем посте, помещенную между Галковским и Розановым зловещую голову человека-паука, из глаза которого расходится нечто вроде волн паутины. Говорящий вход в Гудилап Галковского. Вообще, образы обычно говорят больше, чем слова. Розанов это знал и был большим мастером образного слова. Вот только не всегда до конца понимал собственную образность. А может, он не считал паука чем-то мрачным.

Предлагаю на минуту абстрагироваться от всяких предвзятых мнений о пауке и посмотреть на него как на совершенное творение. Вот, например, паук интересно питается: ловит муху в свою паутину (будем, впрочем, иметь в виду, что это может быть и паутина культуры) и впрыскивает свои пищеварительные ферменты внутрь ее хитина. А что делать, если своего желудочного аппарата у него практически нет? Муха переваривается внутри себя. Все это время паук смотрит на нее безучастно. А потом высасывает готовый продукт. Переваривающаяся мумия мухи – это как бы внешний желудок паука. Иногда он муху еще заботливо пеленает своими паутинками, буквально делает мумию. Причем, говорят, муха, перевариваясь, может еще долго оставаться в живых. И вот, наконец, ее содержимое усваивается, муха уже субстанционально становится пауком. Это же настоящий Египет: умерший человек, став предварительно мумией, отправляется в царство Осириса, где и сам становится Осирисом.

Мухе быть (стать) пауком хорошо. А все-таки русскому человеку почему-то страшно попасть в царство Озириса, тем боле – стать им. Египтянину это, может быть, было не страшно, а мне очень страшно. А еще страшней то, что ты уже при жизни какая-то мумия: должен готовиться, строить гробницу, отрешиться от всего. От себя, в первую очередь. Вот Розанов говорит (я уже цитировал это, цитируя Галковского): «Самой душе своей – я чужой. Кто же я? Мне только ясно, что много „я“ в „я“ и опять в „я“. И самое внутреннее смотрит на остальное с задумчивостью и без участия». Лично я теперь уже нисколько не сомневаюсь в том, что это «я», смотрящее на остальное «с задумчивостью и без участия», – и есть паучье «я», наблюдающее со стороны (но и изнутри) за тем, как переваривается муха в собственном хитине (внешнем желудке паука). Розанов не может не ощущать это «я» как одно из своих «я», он даже может ощущать его как свое собственное «я». Но ведь эта «отчужденность» – чья? Отчужденность «я» паука, которым писатель одержим, паука который вдохновляет его писать о «широком, бесконечном глазе» (или «тупике»): «Точно ты сам в этом глазу, и он обнимает тебя как судьба».

Тут надо, конечно, иметь в виду, что человек может постоянно перескакивать из одного «я»-состояния в другое, и, соответственно, по-разному себя ощущать. И путаться в разных своих состояниях. А в случае одержимости паучьим «я» дело еще осложняется тем, где оно ощущается – снаружи или внутри… Тем более путается, глядя на это, посторонний человек. Чаще всего такой посторонний даже не понимает, что происходит с тем, кто перед ним. Например, Розанов заявляет пришедшим к нему попам: «Не трогайте Розанова: для вас будет хуже». И они гадают – «в себе или около себя» он ощущает «какую-то демоническую силу»? Но это уже детали. А нам просто надо иметь в виду, что иногда паучье «я» ощущается как собственное «я» человека и тогда он стремится к цели, которую оно ему указывает, как к своей собственной. А иногда это «я» действует рядом с человеком, и тогда он ощущает как бы его поддержку. Говорит о себе в третьем лице (Галковский так часто делает), сам того не желая, приносит несчастья своим мнимыми врагами. Увы, паучье «я» может очень жестоко действовать, даже если человек, одержимый им, не хочет никаких жестокостей (вряд Розанов действительно желал зла Флоренскому).

К концу жизни паучье «я» настолько овладело Розановым, что он без него, пожалуй, уже и не мог: «Только бы увидать «ГЛАЗОК», который на меня смотрит: и уж все прочее — понятно. И тогда печаль превращается в радость. Уныние рассеивается, появляется улыбка. «Я более не один». У меня есть вечный друг». Вот и Одиноков не одинок. У него есть вечный друг Розанов. Точнее, то паучье «я» Розанова, которое действовало в нем двойственно: и изнутри, и снаружи. В Галковском «паутина розановщины» действует точно так же. Не грех еще раз процитировать Галковского: БТ является «попыткой создания вывернутого, специально приспособленного для восприятия другими внутреннего мира. Мир этот принадлежит некоему конкретному человеку, со всеми его слабостями и комплексами, и одновременно безмерному вневременному логосу». Внутренний мир, вывернутый и приспособленный для восприятия – это как раз то, что нужно пауку, раскинувшему свой ловчий логос.

Но не забудем и муху, запутавшуюся в паутине: «Автор постоянно рвёт «паутину розановщины», но всё же не вырывается из неё, а, чувствуя пустоту «отстранения», сразу же испуганно зарывается в обрывки розановских мыслей, их лоскутки, и в них как-то теряется, запутывается, «растворяется». Изложение превращается в ряд последовательно сменяющихся «отстранений» и «растворений».». На мой взгляд это очень сочное описание внешнего паучьего пищеварения в пойманной мухе. Но это не все, восхитимся еще великолепной затеей Галковского (или все же паучьего «я», действующего в нем?): «Опыт свободного ассоциативного мышления по отношению к творчеству Розанова вторичен и поэтому обладает /…/ гораздо большей рациональностью. Рациональность эта заключается прежде всего во вторичном упорядочении ассоциаций и создании максимально плотной смысловой переплетённости». Это Галковский (паучье «я» в нем) плетет паутину.

И тут надо понять, что такое паутина. В принципе, это дерево с ветвями, закрученное в спираль. Гипертекст Галковского как будто в спираль не закручен. Но это лишь потому, что он слишком короткий. Возможность спирали в нем есть: ответвления, комментариев, которые соприкасаются друг с другом. Некоторые из них четко обозначены, и в конце текста есть даже специальный «Указатель примечаний». Это те связи, которые автор предлагает увидеть читателю. Но ведь в тексте БТ скрыты тысячи невидимых связей (некоторые из них я в этом тексте как раз демонстрирую), воздействующих на подсознание читателя (особенно – неквалифицированного, старающегося вникнуть текст, дурачка, галковскомана). В этих невидимых связях вся суть.

В реальной паутине радиальные нити сухие, а между ними натянуты липкие. Паук ходит по радиальным, поэтому и не запутывается. В паутине «Бесконечного тупика» все, может быть, и наоборот. Я, знаете ли, по ним не ходил, предпочитаю не лезть в чужих сети, рассматриваю их со стороны.

Вот все, что я могу сказать в ответ на предложение Розанова захлопнуть его книгу и долго, долго гадать о том, «кто же так смотрит, заботится? Кто этот благой друг?» А теперь давайте снова откроем «Возрождающийся Египет» и будем читать с того места, на котором остановились:

Да нет, они нас вечно покинули: усопшие. Но не все, а «мои усопшие». Кто же «они»? От кого «я родился». Вот кого нашел я «около себя», кто живет во мне еще, хотя и умер. Связь «есть» и «было» найдена, связь «я есмь» и «будет» открыта.

«Я не один»… Действительно — «не один». Родители мне дали не только «жизнь», а дали в рождении, в самую секунду зачинания — и «Судьбу мою». Мог родиться глупым, но — «умен». Мог родиться больным, но — здоров. Мог родиться порочным, но — «слава Богу, думаю о добром».

Гм! гм! Читатель благородный… Поймал нас с вами Розанов (а заодно и Одинокова), перехитрил. И на чем же? На банальном эдиповом комплексе!

Продолжение