Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

«Пожарка»

Возвращаясь на секунду к «мыловарке», необходимо отметить, что уже здесь, в наиболее нутряном слое психики московского мэра, намечается некая граница между сердцевиной (кочегаркой) и внешним по отношению к этой сердцевине (но все еще «мыловаренным») слоем, где были сырье и вороны, против которых устраивались вылазки. Для уяснения того, что такое граница как таковая в мире лужковской психики, поговорим об упомянутой выше «пожарке» (кстати, очень даже связанное с огнем словечко).

Мэр объясняет: «Пожаркой» называли старый барак на берегу Москвы-реки и недостроенное здание пожарной части, начатое еще до войны. Пожарных мы не любили. Причем взаимно. Мы их – за то, что они оккупировали пристань (там стояли их катера). Они нас – за то, что мы с этой пристани прыгали и вроде мешали работать». Ну и маленькие негодяи устраивали пожарным «пожары». Поджигали им дверь, подперев ее предварительно палкой, и – врассыпную. А бедолагам пожарным приходилось вылезать в окно, тушить. После того, как однажды один из пожарных попытался разделаться с поджигателями (погоня, карабканье на крышу гаража, прыжок – «прощай родина!» – с этой крыши на «кирпич, крючья, балки. Как уж мы остались живы, Бог весть»), детишки «прекратили делать пожары».

Похвально! Но смотрите, как все это описано: детки (среди которых огнепоклонник Юра Лужков, ощущающий себя в центре лучшего из миров) играют на берегу реки. Прыгают в воду, а пожарные их гоняют. Похоже, здесь речь идет взаимодействии двух стихий – воды и огня. А вот любимое развлечение (вполне естественное для огненных мальчиков): задирать пожарных, поджигать им двери. Представителям водной стихии ничего не остается, как только лениво тушить свою обитель. Но вот один разозлился, погнался за хулиганами (как струя воды за расшалившимся пламенем) и чуть всех не угробил. Из происшедшего был извлечен урок: чужая стихия (чуждый мир) опасен, с ним не надо шутить.

На эту мифологическую историю, изложенную нами (вслед за Лужковым) в терминах столкновения стихий, можно теперь взглянуть и иначе: «пожарка» – реальное место, реальные строения, но одновременно, если приглядеться внимательней, это граница мира лужковского детства. Не только топографическая граница, но и – что, пожалуй, гораздо существенней для понимания мироощущения нашего героя, – граница нравственно-символическая. В сущности «пожарка» это то идеальное место, где происходит столкновение законов, по которым живет двор, воспитавший нашего героя, и какими-то иными законами, чуждыми миру лужковского двора. Юрий Михайлович, с его детской любовью к огню, первоначально осмысляет этот конфликт разных миров в терминах взаимодействия воды и огня. Но значение этого конфликта куда шире и интересней. Поджоги – это разведка (боем), познание устройства другого (соседнего) мира. Вот и в приведенном примере, несмотря на «моральную победу» поджигателей, в их головах наступило некоторое понимание того, что можно, а что нельзя. Можно, пожалуй, сказать, что столкнувшись с чужим миром, они постигли некоторые его суровые законы и перестали их нарушать. То есть – пожарка это передний край научения.

Случай, рассказанный Лужковым сразу же за историей с поджогами, подтверждает эту нашу догадку. «После войны пришла другая напасть: в Москве-реке вообще запретили купаться». Этот запрет на контакт с водой (опять-таки) был обусловлен тем, что река уже тогда была слишком грязна (нефть). Но лужковскую компанию такое табу, конечно, не могло остановить. Ребята ловко скрывались от гоняющих их «ментов» (в предыдущей истории – пожарные). Пока не появился тоже один «хитрый как бес». «Свернувшись» в кабине случайного грузовика, «как змей подколодный» (все это символы влаги), он незаметно подкрался к купальщикам и захватил их трусики. Далее: «помахивая арестованным гардеробом», милиционер заставил выйти ребят из воды и, посадив в кузов (трусы, разумеется, не отдал, а борта грузовика для пущего позора опустил), отвез в отделение милиции. «А это и в штанах далеко». Теперь апофеоз: «Вы, конечно подумали, милиционер вызвал родителей, требовал наказания? Нет, господа. Система взаимоотношений того времени не допускала разборок и тяжб. Все строилось на договоре. Каждый из нас получил свои трусики и мощный пинок в зад. Инцидент был исчерпан. Мы обещали там больше не купаться. И действительно не купались. Честное слово считалось святым».

Хулиганский двор

Как видим, на берегу реки у «пожарки» (на границе стихий) опять произошло столкновение с иным, не дворовым, на сей раз буквально облаченным в милицейскую форму законом. И завершилось оно удачно – просто «мощным пинком в зад». Опыт из инцидента был извлечен: чужой (не дворовый) закон надо учитывать в своей жизнедеятельности, а с представителем этого закона можно договориться. Но все равно самым главным остаются законы двора. Законы же лужковского двора были особые. Потому что «двор был хулиганский». «Это значит, что он провоцировал особый рисковый настрой – с кем-нибудь подраться, что-то «отчебучить», «обозначить», «отметить»…».

Приводя поразительные примеры молодецких забав своего детства (некоторых его товарищей эти игры привели к летальному исходу, но: «Все это тоже нормально и неизбежно. Просто издержки. Без них не обойтись»), Юрий Михайлович замечает: «Если вы спросите, почему именно в таких варварских и рискованных, а не каких-то разумных и безопасных играх должны были проходить лучшие детские годы, я, ей-Богу, не найдусь, что ответить. Но взрослые /…/ не только не препятствовали, но даже скрыто потакали этой страсти к опасной игре. /…/ Взрослые явно руководствовались каким-то веками отработанным коллективным инстинктом. Так мужчины охотничьих племен берут детей с собой в лес: племени нужен охотник. А уж выживет он или нет, это как повезет».

Эта ссылка на охотников очень симптоматична, ибо – для описания взаимодействия охотничьей культуры с окружающим лесом трудно придумать лучшую модель, чем распространение огня из центрального очага во все стороны по периметру. Лужков как бы говорит: хулиганский двор с его вечным рисковым настроем – это очаг. На более глубоком уровне лужковской психики этот очаг отождествляется с мирным паровозным котлом и матерью. А на более поверхностном, он осмысляется (подсознательно) как – вырывающийся из границ очага, переступающий эту границу, выходящий за кон огонь. Сама же граница лужковского мира мыслится (опять таки подсознательно) им как место (идеальное) столкновения с чуждой стихией (в детской символике Лужкова это вода).

Теперь вернемся к законам (обычаям) двора. Юрий Михайлович ищет и не находит слов, чтоб воспеть благо этих законов. Судите сами: после того, как ребятишкам пришла в голову мысль положить в костер (это уже какая-то пиромания) снаряд, и тот так рванул, что у пресловутой пожарки «был вырван с клочьями» угол, даже опытный и уважаемый участковый не смог разобраться в ситуации. «Он разговаривал со мной, с мамашей, со всеми детьми, со взрослыми… Двор стоял насмерть как партизан. Ни уговоры, ни угрозы – ничто не помогало. Круговая порука была непреложным законом жизни». И далее: «Разумеется, после всем нам страшно досталось. Мы надолго запомнили, что не всякая новая техническая мысль достойна воплощения. Но втолковывать подобные вещи было делом двора, а не внешней власти. И потому никто (понятно? Никто!) не имел права «пролегавить». Если бы такое случилось, дворовый коллектив не простил бы». И дело не только в том, что фискала бы побили. Существовало наказание похуже – «бойкот». «Человека не видели в упор. Он превращался в тень, в живого мертвеца и – такова уж сила коллективного внушения – как бы убеждался в собственном несуществовании».

Подытожим: из проделок на «пожарке» мальчик вынес понимание того, что законы его мира очень хороши для внутреннего пользования, но не работают за пределами этого мира. И поэтому при взаимодействии с внешним миром приходится пользоваться внешним законом – будь то законы государства или законы физики и химии. Он понял, что «техника требует знаний» и решил, что «нужно учиться» – узнавать законы более широкого, чем двор, мира. Ну и любовь к процессам горения привела его в сферу химии. Продолжение