1.

Закончился очередной «западный» период российской истории. Регулярные ученические годы в истории России нужны; это время перевооружения и накопления капитала. Потом следует война с Западом.

Вчера говорили про «общеевропейский дом»; писали о том, что Россия — европейская держава, и по недоразумению (татары и большевики) выпала из европейской истории. Сегодня очередная смена вех.

Россия развернулась к Азии, с западными иллюзиями покончено.

Смена идеологий произошла внезапно, готовилась давно. Поворот к Востоку огласил президент России; но президент высказал то, что волнует народ — довольно терпеть иго Запада.

Демократию западного образца не полюбили, а собственная «суверенная» демократия не прижилась; сегодня почти не скрывая, говорят о возвращении Российской империи и евразийстве — вместо западничества.

Демократия и либерализм — в том виде, в каком они были явлены в нашем Отечестве — оставили скверную память. То было время циничное: были распроданы недра России, конституционно принадлежащие всему народу, а вовсе не правительству и даже не государству. То было время, когда разрыв между бедняком и богачом сделался непреодолим. То было время, когда русский народ и русскую историю объявили неполноценными субстанциями, осмеяли прошлое. Было предложено считать, что российская история есть черновой набросок истории западной; следует перенимать навыки Запада, а для этого надо распродать свою страну. Логики в такой посылке нет, но следовало примириться с нищетой как бы в наказание за косность нации и зло, которое принес в мир коммунизм.

Бичуя коммунизм, принялись уничтожать все русское; русское воспринималось миром как условия возникновения коммунистической доктрины.

Провели операцию в три хода.

Во-первых, было декларировано, что национал-социализм есть ответ на коммунизм, что геноцид по расовому признаку есть ответ на геноцид по классовому признаку. С теоретической точки зрения это чепуха: Маркс никогда не призывал к физическому уничтожению капиталистов — торжество коммунизма вообще не связано с существованием капиталистов — но связано с тем, что рабочий класс отмирает, и люди становятся свободными. Но Маркса не читали. Эрнст Нольте, один из тех, кто внедрял теорию паритетного зла, отлично знал, что он говорит не о марксизме, но о практике сталинизма — но в дефиниции не вдавались. Уравняли коммунизм с фашизмом.

Во-вторых, создали теорию тоталитаризма, в которой уравняли Гитлера и Сталина; тираны похожи не более чем Македонский и Тамерлан, — но утвердили, что это личности и явления одного порядка. Вообще говоря, Восток и Запад не похожи ничем, процессы в Европе не схожи с процессами в Азии, да и вообще зло не однородно. Однако — сравнение утвердили.

В-третьих, указали, что при прочих равных, первопричина бед в Сталине и коммунизме, а Гитлера просто втянули. Таким образом, Россию признали виновной в бедствиях века.

Это был необходимый теоретический базис.

В дальнейшем, любое унижение России воспринималось как борьба с тоталитаризмом.

Только крайне наивный человек мог полагать, что ответа России не последует. Невозможно унижать нацию в течение четверти века, разграбить гигантскую страну, объявить о ее скором развале — и полагать, что страна не ответит никак.

Как выражался герой пушкинского «Выстрела»: «В шутку вы дали мне пощечину, в шутку прострелили на мне фуражку, в шутку сегодня дали по мне промах. Теперь и мне пришла охота пошутить».

Герой Пушкина не стал убивать обидчика, лишь показал свое мастерство, всадив пулю в пулю, и ушел. Россия на героя Пушкина нимало не похожа.

В отличие от пушкинского Сильвио, Россия — не романтический герой. Ответ воровскому либерализму оказался страшен. И — ровно по той же логике, по какой, уничтожая коммунизм, били по России, — произвели зеркальный ответ: отвергая либерализм — отвергли Запад.

2.

Никакого либерализма в России, по сути, не было — это был азиатский либерализм, феодальный либерализм. Фронда Болотной площади на аболиционизм и на антиколониализм (а это классика либеральной мысли) похожа не была. Боролись за сословные привилегии, за то, чтобы судьба «креативного класса» была иной, нежели судьба простых людей, которых назвали «анчоусами». Классическая борьба баронов с абсолютизмом — выражалась сегодня в противопоставлении корпоративной морали — общей судьбе; в корпоративном мире и государство, и народ воспринимались как корпорации, причем не успешные корпорации. Государству предложили занять роль служебную по отношению к корпоративной морали, и народ понял, что и народу скоро предложат удалиться со сцены. Люди были не так уж далеки от истины: цитировали злополучное высказывание о том, что тридцать миллионов, не вписавшиеся в рынок, должны винить сами себя. Население заняло сторону абсолютизма, а обиженная Фронда баронов назвала население — «быдлом». Таким путем был создан исключительный ресурс народного гнева — его надо было однажды использовать.

По плечам дряблого либерализма всегда приходит тирания, процесс описан еще в античной философии: тиран протягивает руку народу поверх голов воров-олигархов, тиран говорит о славе Отечества, и народ рукоплещет: людей избавили от компрадорства. Корпоративные интеллигенты предали нард; капиталисты и служилая интеллигенция приняли участие в осмеянии отечественной истории — и теперь, поверх корпораций, отвергая мораль капитала, нация пожелала объединится вокруг лидера и дать бой миру наживы. Мир наживы — это чужая, навязанная нам извне история; жив в памяти мир общинной — бедной, но честной, как кажется сейчас, — социалистической жизни. Номенклатура, социализма, баре крепостного строя находятс (так кажется сегодня) в доверительных отношениях с народом — симфония власти и народа — это не подлость чужой корпоративной морали.

Впрочем, ничего не вернули; приватизацию не отменили, национализации недр не произошло; тирания никогда не отвергает завоевания олигархии — завоевания олигархии тирания просто присваивает. Как не было ничего у народа — так ничего и не будет; однако есть минутное торжество над обидчиком, есть катарсис единения. душевный подъем усилен тем, что народу дали понять, что централизованная власть готова объявить войну внешнему врагу — ради спасения его, народа, интересов. Народу сказали, как зовут общего врага, чего хочет враг, чему служит пятая колонна, вокруг какого знамени собираться.

Прозвучало название того, что народ защищает в войне — это Евразия. Слово значительное, величественное.

Иногда говорят «русский мир», но имеют в виду, по слову поэта, «русское море», которое шире собственно России, в нем сольются славянские ручьи. Это море великое, это Евразийское море — оно противостоит Атлантическому океану.

Русский мир, Евразия, Российская империя — эти выражения употребляют как взаимо заменимые. Некоторые усомнились: зачем сражаться за империю — ведь империя социальной справедливости не предполагает. Объяснили: сначала надо построить империю — а социальная справедливость приложится. Главное сегодня — отстоять Евразию.

Объяснили, в чем разница между Евразией и Атлантической цивилизацией.

Евразийская идея — это идея народной духовности, евразийская симфония противостоит материалистической цивидизации Атлантизма. Миссией евразийства является внедрение в мир соборности — это произойдет на том основании, что мир лежит во зле, а Евразия лежит в добре. Западную культуру (собственно, на это указывал еще славянофил Хомяков) «сгубило» римское наследие, аристократизм, государственность, основанная на насилии. Западная культура, некогда кичившаяся перед славянским миром, суть агрессивное скопище пороков. Европа сегодня являет зрелище жалкое — ее принято именовать Гейропа, подчеркивая приверженность нетрадиционной сексуальной ориентации; Европа умирает, ее историческая миссия завершена. Славянский же мир, являющийся центром Евразии, молод и здоров; он зиждется на примате нравственной свободы. Причиной нравственной свободы славянства (так считали славянофилы) являются национальные черты характера славян: миролюбие, восприимчивость к чужому, отзывчивость, способность к изменениям. Борьба начал неизбежна: история человечества, согласно концепции Хомякова, есть борьба полярных миров (Хомяков именовал силы «иранством» и кушитсвом», но в дальнейшем, разные идеологи, описывая ту же условную идеологему, подставляли иные термины общего характера— «борьба цивилизаций», «борьба этносов» и т.п).

Чем доказано миролюбие славян, и точно ли данное качество будет востребовано при захвате ими внешнего мира — это неизвестно. Данная истина из разряда тех, что постигаются через веру. Почему миролюбие и восприимчивость к чужому должны явиться основанием для вразумления чужих — это не прописано в сочинениях; впрочем «восприимчивость к чужому» можно рассматривать с точки зрения восприимчивости к чужой территории. Точно ли Европа суть погубленная пороками земля, точно ли российская государственность нравственнее римской государственности — ничем не доказано. Во всяком случае, Хомякову было ясно, что Россия должна сыграть всемирно-историческую роль в деле обновления человечества. Благое пророчество было тем упоительнее слушать, что в тот момент, когда оно произносилось, Россия роли освободителя не играла, а напротив — являла собой общество с неизжитым рабством (в отличие от всей Европы, которую Россия собиралась учить благу, крепостное право на тот момент в России еще существовало) и именовалась «мировым жандармом». Однако сознание того, что в будущем держава непременно облагодетельствует целый мир ободряло патриотов. Спасти мир путем его покорения и внедрить миролюбие путем завоеваний — здесь содержится противоречие; но противоречия не замечали. Вы не смотрите, что у нас деревни с голоду дохнут; завтра мы всех вокруг научим всемирной любви: «так любить, как любит наша кровь, никто из вас давно не любит»! Это великое: «завтра мы вас освободим от вас самих» легло в основу великого мистического учения.

«Так, исцелив болезнь порока
Сознаньем, скорбью и стыдом,
Пред миром станешь ты высоко
В сияньи новом и святом!» —

так пишет о грядущей России славянофил Алексей Хомяков о России. Произойдут ли внутренние перемены в России, об этом Хомяков не пишет. Не вполне понятно, состоится исцеление европейских пороков до того, как будут изжиты пороки российские, или же собственное здоровье врача не есть обязательное условие лечения. Вразумление греховного мира к покаянию — обычный мотив патриотической лирики:

«Мы пришли, чтоб помочь вам раскаяться,
Рассчитаться за прошлый позор!
Принимай нас, Суоми-красавица,
В ожерельи прозрачных озер!»

Так писал последователь Хомякова, советский поэт, описывая вторжение советских войск в Финляндию. «Исцелить болезнь порока» соседних цивилизаций, помочь сопредельным народам раскаяться в своем позорном бытии — вот историческая миссия России. Евразийство стало политическим продолжением славянофильства, евразийство стало новой российской идеологией — другой идеологии у России сегодня нет.

Оруэлл предсказывал бесконечную борьбу Евразии, Атлантиды и Истазии, заменившую всякую идеологию вообще: упрощенную картину мира рисуют, не утруждая себя деталями. Газеты «Известия», «Завтра» и «Лимонка», телевидение — сегодня эти средства информации убеждают, что мир находится в состоянии глобальной борьбы континентов.

Гражданам всегда предлагают абстрактную борьбу — чем лагеря условнее, тем легче манипулировать сознанием гражданина. Противные лагеря обозначают обобщенно: белые — красные; католики — протестанты; социалисты — капиталисты. Сегодня даже дремучему человеку понятно, что борьба с мятежной Украиной есть фрагмент великой битвы цивилизаций! Сегодня человек в первую очередь евразиеец, а потом уже — муж, отец, служащий, пенсионер, вкладчик банка и т.п. Обывателю может быть любопытно, за что именно ему предлагают умереть.

3.

Пушечное мясо уверено, что мясорубка нужна в борьбе за идеалы.

«Фашизм» меньшей страны, проявленный по отношению к стране, вооруженной ядерным оружием, нелеп — но дают понять, что речь идет о борьбе с фашизмом нового типа. Идет битва с американской мировой гегемонией, которую сегодня именуют разновидностью фашизма. Сегодня «фашизм», «русофобия» — есть идеология большого атлантического образования, к которому Украина якобы примкнула. Тем самым, борьба идет с Украиной, но символизирует схватку России с миром Атлантизма. Поговорка «бей своих, чтобы чужие боялись» стала политической программой.

Ситуация интересна симбиозом прологов Первой и Второй мировых войн: речь идет о защите капиталистических расчетов — но империалистическая война выдается за борьбу мировоззрений. В реальности, идеалы владельцев концернов (американских, украинских и российских) — не различаются. Но Первая мировая война желает, чтобы в ее жадных причинах видели идейные причины Второй мировой. Говорится так, что Россию могут захватить — однако не поясняют, что сделают со страной, если страну захватят. Вероятно порушат святыни и уничтожат язык — впрочем, культура уже разрушена собственными усилиями. Поскольку никаких планов по изведению русского населения не существует, то возможно, речь идет об экономическом рабстве, которое невозможно допустить. Однако основная масса населения России и без глобальной войны находится в экономическом рабстве — вероятно, речь должна идти о каком-то сверхрабстве, о такой диктатуре, которую рабочие Череповца еще не видали от своих нынешних хозяев. Это довольно невнятная угроза. Но в нее верят, евразийская идеология угрозу толкует подробно.

«Евразийство» стало рабочей идеологией будущей войны — и нарисовало дислокацию. Новый евразиец А. Дугин обозначил географические цели, он говорит о «цикле расширения границ, превышающих прежние максимальные пределы» Эти ритмы расширения границ «напоминают сердцебиение» «Каждое следующее расширение увеличивало общие размеры России. Дугин написал учебник «Обществоведения»: «Идея «большой России» это проекция в будущее объективного анализа прошлого русского народа и логики его истории»

Масштаб влияния новой России «должен превосходить границы влияния Советского Союза». Это «не ностальгия по прошлому, но взгляд в будущее». Когда укрепится вертикаль власти, расширятся границы, вот тогда русское «традиционное общество» в полной мере победит атлантическое «общество модерна». Это звучит несколько обобщенно — но прилагаются карты.

У обывателя существует уверенность в том, что ему предъявлен утилитарный аспект «евразийства» (расширение территорий, выход к теплым морям, и т. п.), а помимо практического, есть еще и теоретическое, философское евразийство, которое гражданину знать не обязательно, которое он не поймет по причине сложности идей, но которое все объясняет. Там, в этом сложном философском евразийстве разверзаются бездны скрытых истин и дух совершает восхождение в горные выси. Там рассказано про Логос и Эйдос, про традицию и теодицею, про феномены и ноумены; а гражданину в доступной форме излагают практическую суть вопроса — мол, укров надо мочить. И гражданин верит, что жрецы и политики сами оперируют высоким умственным евразийством, а до воинов доносят практические следствия. Есть, думает гражданин, великая философия евразийства, вот к ней-то, к истокам, мы сейчас и приникли. И, надо сказать, современные «евразийцы» это соображение в гражданах поддерживают, говоря о «посвященных», «жрецах и кшатриях» эзотерическом знании, примордиальных откровениях — произносится много загадочных слов, за которыми не стоит ровно ничего. И прежде всего — за этим нет никакого знания и философии.

Важно понять следующее: философия в принципе отрицает тайны. Когда вам говорят о каком-то тайном мистическом знании для посвященных, то будьте уверены — к философии это не имеет, и не может иметь ни малейшего отношения. Философия, по определению своих занятий, стремится мир понять, всякое явление стремится истолковать и объяснить, не стесняясь простых слов. Пафос философии — в понимании и в объяснении. Все, чем занимался Сократ — это устранение мистификаций и стереотипов суждений, требование понять, сравнить, найти точные определения сути вещей. Все, чем занимался Кант — это разумные доказательства моральных императивов; все, чем занимался Гегель — это разумное объяснение действительности. Область философии — все, что находится в пределах разума, и, хотя слово Эйдос и звучит загадочно, в этом понятии нет загадки: Эйдос — это всего лишь концентрация многих смыслов, это атом, который философия постоянно расщепляет, обсуждая и доказывая разумность или кажимость. Тайн философия не признает. Более того, тайн и мистики не признает и христианская религия.

Таинство — не есть тайна. Пафос Фомы Аквинского в том, чтобы утвердить знанием и пониманием душевную веру — вне осознания и понимания веры нет.

В силу сказанного никакой «философии евразийства» не существует. В основе евразийства лежит мистическое понимание действительности, данное пастве избранными, вмененное жрецами представление, у которого нет ни единой опоры — ни географической, ни социальной, ни исторической. И уж, разумеется, нет никакого категориального рассуждения.

Гуру современных евразийцев (в частности, евразийцев) — мистик Рене Геннон, ненавидевший системные концепции Западной цивилизации и говоривший о «примордиальных» знаниях, истинах, данных в откровениях, существовавших до академического знания. Разумеется — это к философии отношения не имеет.

Читатель должен был бы насторожиться, когда в списке литературы нового евразийства указывают Эволу, Парвулеску и Генона, когда значительно сообщают, что это «энигматичская, эзотерическая, конспирологическая, тайная и мистическая» область знаний. Но все такое — энигматическое и шифрованное — кажется на редкость умственным. А это совсем не так, прямо наоборот.

Что касается классического русского евразийства, возникшего в 20-ые годы, то это понятие идеологическое, никаких философских категориальных рассуждений в этой науке нет, да это и не наука совсем, книг научных по этой дисциплине тоже не существует.

Движение первых «евразийцев» было коротким, и помимо коротких сборников манифестов ничего создано не было. В то время возникало множество «интеллектуальных» объединений, выпускавших громокипящие декларации. Художница Наталья Гончарова, опубликовавшая манифест, в котором она «отряхает прах Запада с ног своих и устремляет взоры на Восток», как теоретик и мыслитель немногим уступает Трубецкому-сыну. Формальные «евразийцы» (Трубецкой, Флоровский и тп) опирались на философское и публицистическое наследие славянофилов — Хомякова, Данилевского, (отвергая, впрочем, общину и народничество), опирались на националистическую публицистику Достоевского, использовали риторику своей философских предшественников (как Н.Трубецкой — прямых родственников), и как бы присовокупляли философские страницы, написанные прежде — к своей публицистике. Любопытно то, что современная публицистика связывает с евразийством даже экумениста Владимира Соловьева, склонявшегося к католичеству. Который евразийства вовсе не принимал. Можно бы говорить о евразийстве, как о религиозном течении, поскольку «евразийцы» в своих программах отвергали «системные философии» и обращались к мистическим идеалам русского пути, который явлен в провиденциальном выборе Православия. Но никаких теософских трактатов «евразийцами» вовсе не написано. В какой-то степени, «евразийство» это политическая утопия, рассказ о том, что религиозный путь развития общества, основанный не на разуме, но на интуитивном, приведет к решению социальных проблем, создаст особый путь страны. Разумеется, никаких социальных и экономических программ «евразийство» не имеет. Социализм и большевистскую революцию «евразийцы» ненавидели, катастрофу европейскую признавали, и даже катастрофичность истории обозначали как причину возникновения своего союза. Но никаких собственных программ не имели, несмотря на брутальность общих заявок.

Пафос евразийцев напоминает пафос Есенина, который начинает свою поэму словам «Не устрашуся гибели, ни копий ни стрел дождей, так говорил по Библии пророк Есенин Сергей!» После такого душераздирающего начала ждешь прозрений, указаний и рецептов бытия. Но их нет. Помимо грозно вступления, в поэме не сообщатся ничего — далее про тополя и березы. Так же и с евразийством.

Современный «евразиец» А. Дугин оправдал отсутствие экономических программ тем, что евразийство — это «идеократия», и «отказывается от претензии на выработку особой экономической ортодоксии». Вообще говоря, власть идей могла бы привести к возникновению хотя бы одной идеи экономического характера, но не привела. «Евразиец» объясняет, вот буквальные слова: «Экономика — средство, а не цель. Это предопределяет паразитизм евразийского учения применительно к экономической сфере». Так, собственно, поступали и монголы: сжигали лес и шли дальше — но в эпоху развитой цивилизации принцип паразитизма усложняется.

Планирование паразитического хозяйства евразийской цивилизации уживается с намерением захватить полмира, и намерением лечить от грехов другую половину мира. Все вместе это декларируется как духовная миссия Евразии. Вероятно, надо понимать так, что паразитическая модель будет занимать половину планеты, осуществлять идейное руководство, а греховная часть земного шара будет работать на просветленных правителей. Поскольку ни единого внятного плана у евразийства никогда не было, при современном состоянии хозяйства в России, можно утверждать, что экономических планов и не будет в будущем. Зато политические планы есть — это грандиозные намерения; населению за воплощение этих намерений предлагают отдать жизнь.

Каким образом конкретные социально-экономо-хозяйственные планы могли бы появиться у Евразии, если Евразии в природе совершенно нет? Такой земли попросту нет, это мистическая гипотеза — вычленить и обособить политически земли, которые не связаны общей религией, экономикой и культурой. Николай Трубецкой (лингвист по образованию) пытался провести опыты по выработке некоего универсального языка на базе тюркского — но и этого, разумеется, не получилось. Что касается мусульмано-христианско-буддистской религии, синтетической азиато-европейской культуры, то такое химерическое образование является полной галиматьей. Евразия — утопия (и безумная метафора В.Цимбурского «Остров Россия» указывает утопический адрес), однако в отличие от Мора, создателя острова Утопия, авторы проекта «Евразия» (или «Остров Россия») не интересовались, как именно будут евразийцы добывать хлеб насущный. Возможно ли сочетание азиатского и европейского производства? Это слишком далеко и смутно. Вероятнее всего, евразийцы станут продавать нефть, но кому нефть продавать, когда весь мир будет покорен?

Поразительно, что аппетиты Евразия обозначает до того (и вместо того), как решает, что она на завоеванных площадях станет делать. Организовать игорную зону — это лишь звучит вопиюще вульгарно, ничего иного в принципе быть не может.

В ходе сегодняшнего, очередного вразумления Украины российский писатель-патриот Проханов восклицает: «в Новороссии образуется новое общество, свободное», и т.п. (Одновременно он выражает желание поднести кринку парного молока солдату, присоединяющему Украину, дабы воин «испил млечной свежести»). Разумеется, никакого нового общества, нового хозяйства построить нельзя. Рабочий Украины перейдет в подчинение олигархам Москвы, и рабочему объяснят, что быть холопом русского барина почетно, а быть холопом украинского — дурно. Будет тот же старый, единственно возможный на безмерной территории «Евразии» экстенсивный феодализм. Поскольку Россия как черт ладана боится федерализации, то борьба всегда идет за устранение мятежей, подавление вольных бояр, приближение бояр послушных, создание системы подчиненных феодов. Прибирание земель под руку одного царя и есть история страны, другой истории нет. Мы помним из прошлого не законы (их всякий правитель меняет и никто не соблюдает), не конституцию (которая переписывается и трактуется как угодно), не морального человека, идущего поперек царской воли, — мы помним лишь геройство, выраженное в присоединении новых и новых земель. Царь понятия не имеет, что делать с территорией, богатой, но вялой — и на протяжении всей истории России экономическое бессилие нуждается в новых территориальных присоединениях, дабы иллюзия роста, хоть бы лишь физического, сохранялась. Безмерно разбухшее пространство обязано жить централизованным, но приказ, исходящий из центра, никогда не доходит до окраин, и нет мысли, объединяющей это пространство — и уже не будет. И когда произойдет по желанию писателя-патриота и «желто-черная ленточка победы опояшет земной шар», это будет лишь означать, что земной шар умер.

Определить размер выдуманной Евразии нельзя — поскольку ее в природе нет.

Иногда сообщают, что Евразия — это, попросту, сама Россия; это самоназвание России, вроде как Альбион у Англии. Но чаще говорится, что Евразия — это то неохватное, что возникнет, когда Россия присоединит к своей невероятной территории еще и прочие земли. Размеров державы, сколь велики бы ни были сегодня, пока не хватает, но если захватить проливы Босфор и Дарданеллы, и т.п., вот тогда воцарится Евразия. А дальше? Что дальше-то будет? — может спросить растерянный обыватель. Захватим все, а потом? Дальше, судя по всему, наступит просветление и братская любовь.

Генеральный евразийский план развития любопытно сравнить с текущей ситуацией в Донецке. Признано, что самопровозглашенная республика является форпостом евразийства в битве против «атлантизма», однако сказать, за что сражается отдельный боец — невозможно. За Евразию, но за какой именно социальный строй? Часть ополченцев прокламирует социализм и национализацию предприятий; лидер вооруженных сил исповедует белогвардейские идеалы и говорит о Российской империи; премьер-министр считает себя евразийцем, а успевший прославиться боец Бабай мечтает о создании казачьего автономного государства. В какой мере чаяния рабочих совпадают с имперской концепцией, ответить просто: ни в какой. Все вместе это и есть «евразийство»: смысловая каша.

4.

История «классического» русского евразийства простая и короткая: после невнятных деклараций место русского евразийства на исторической арене заняло ясное евразийство германское — и тем русское евразийство и закончилось. «Heartland» (Серединная земля) воспетая Мак Киндером, была апроприирована Хаусхофером и Гитлером, и евразийские концепции русских смотрелись на этом фоне и дилетантскими и несвоевременными. Н. Трубецкой мечтал эмигрировать из Европы в Соединенные Штаты (к атлантистам хотел, добавим саркастически), но не успел уехать, умер.

Евразийство германского издания — было разгромлено вместе с гитлеровской Германией; спустя годы евразийство воскресло вместе с нео-фашизмом, воскресло вместе с так называемой «консервативной революцией», возникло вновь, как альтернатива коммунизму и одновременно — альтернатива американскому финансовому капитализму. «Консервативную революцию» — романтизировали, к консервативной революции обращались от романтического желания противостоять «цивилизации потребления», некоторым представлялось это сопротивлением тоталитаризму.

Фашистами стали многие «модные» люди — рок музыканты и литераторы, политические журналисты и те, кто именовал себя философами — это был такой романтический фашизм, отрицание системности и насилия капитализма.

Anarchists and fascists got the city
Orders new!
Anarchists and fashists, young and pretty
Marching avenue!

(Анархисты и фашисты взяли город —
Порядки новые!
Анархисты и фашисты, юные и прекрасные,
Маршируют по проспекту!)

Это написано Э. Лимоновым в эмиграции: писатель, наблюдая гнилой рынок буржуазии, мечтает об обновлении общества. И это обновление, практически всегда, романтики связывают с фашизмом. Но боролись не только с буржуазностью, неприятна системность Запада, в которой не остается места удалому напору «молодого этноса». Здесь оказался востребованным этногенез Гумилева, и несмотря на огрехи теории (так спад «пассионарности» британского этноса приходится на правление Елизаветы), приняли как данность то, что этнос Евразии моложе. Почему так — не вполне понятно; однако, условились считать так. Любые обобщения всегда грешат — как «атлантические», так и оппозиционные им. Неприязнь вызывала книга Толкиена «Властелин колец», в которой мифологически системно было показано, как гуманный цивилизованный Запад обуздывает варварский Восток — и реакция закономерна:

Помнишь, брат, как давили эльфийскую мразь?
Как бежали на запад их гнусные орды?
Мы месили гондорскую грязь,
Чтобы ярче сиял белокаменный Мордор!-

это пишет литератор Елизаров; сегодня приятнее назваться орком, нежели эльфом — коль скоро эльфы представляют Запад, а орков и Мордор ограбили и унизили.

И сбылось по желанию поэта — стали орками, ждущими реванша за четверть века унижений.

Во время Веймарской республики — министр Германии Ратенау воскликнул: «Германию поместили в сумасшедший дом, и она сошла с ума». А с ума сходят все одинаково.

Казалось бы пустяк: ну, не согласен человек с политикой правительства. Но сегодня политика правительства приравнена к воле народа — и оппозиционер стал врагом народа. И прозвучало «пятая колонна»! И патриотические домохозяйки поверили, что певец Макаревич их враг, это из-за него жизнь не сложилась, это поэт Быков не дает расцвесть России! со страниц газеты Завтра взывают: «Государь, где твоя опричнина?» и люди построяют это — и не краснеют. И молят царя: Батюшка, не томи, начни войну! Долго ли унижаться в преклонении перед Западом?

Молодость, здоровый фашизм, братство сильных, есть что-то невыразимо прекрасное в марширующих батальонах. Если вдуматься, что ждало бритоголовых мальчиков в мирное время? — бессмысленное корпоративное существование. Офисный планктон пустили на пушечное мясо — чем худо? Лучше погибнуть в кратере евразийского вулкана, чем киснуть, подсчитывая чужую маржу! Не вполне ясно, что будет потом, когда закончится романтическая сага и начнутся евразийские будни — неужто возвращаться в офисы?

В те романтическо-фашистские годы возвращения евразийского проекта молодой еще А.Дунин стал издавать журнал «Элементы», в котором впервые (для тех лет революционно) заговорил в положительных тонах о Гитлере, объясняя его евразийский — антиатлантический! — план. В журнале «Элементы» публиковали любопытные прогитлеровские тексты (как например, беседу с Гитлером бельгийского лидера фашизма Леона Дегреля, в которой Гитлер был подан как «последний древний грек», борец за античную европейскую цивилизацию. Пафос борьбы с Атлантизмом за Евразию — вот что составило суть новейшего евразийства. Христианская риторика первых евразийцев (Трубецкого и шире — Трубецких) была незаметно заменена на таинственную, мистическую, энигматическую терминологию — о, посвященные поймут! Есть сверхзнание!; журнал «Элементы» уже самим своим названием вызывал к язычеству: элементы — то есть, стихии — никак не относятся к христианской проблематике, это антихристианство. На страницах «Элементов» говорилось о «примордиальном» знании, о тайных откровениях, о браминах нового евразийства, о посвященных и о мистическом духе, который противостоит корысти Атлантической прагматичной цивилизации.

Первоначальное евразийство возникло как христианский поиск, новейшее евразийство — тоска по языческому. Новые языческие евразийцы анализировали причины того, почему евразийский проект в середине века не состоялся. Пришли к выводу, что фундаментальной ошибкой была ссора русского евразийства — и германского евразийства.

И на этом этапе российское консервативное движение стало принципиально сотрудничать с европейским фашизмом — как в лице неофашистов, так и в лице правых националистических партий. В самых первых номерах «Элементов» публиковали интервью с с Ле Пеном, с Аленом Бенуа, на этом отнюдь не остановились. Когда недавно было выражено пожелание вернуться к духу пакта Молотова-Риббентропа в противостоянии экспансии «атлантистов», это уже не удивило.

В современной евразийской «борьбе с фашизмом» первые ряды занимают Дугин, Проханов и Лимонов — но важно и то, что рядом с ними стоят Молотов с Риббентропом.

5

Евразия — не константная величина — это развивающаяся субстанция, ее развитие поглощает соседние земли; процесс захватов и есть возможность существования. Собственно, это военный план. Иной Евразии помимо военной в реальности быть не может.

Китайцы — представляют Восток, англичане — воплощают Запад; французы — европейцы, таджики — азиаты; а евразийцы — это кто такие? Если бы «евразийцев определяли по принадлежности сразу к двум областям мира, к Азии и Европе — то евразийцами были бы русские, казахи и турки. Но проблема в том, что евразийцы турок не жалуют. Российское «евразийство» обозначало своей целью завоевание Стамбула (см. Достоевский: «Константинополь должен быть наш»), и альянса с Турцией не предусматривалось. Ничто условное пространство Евразии не объединяет, ни обычаи, ни религии, ни ремесла.»Евразиец» — существо мифическое, нечто наподобие русалки. Такого человека, носителя евразийской культуры, — в природе нет.

Есть Россия — особенное образование, служащее, по слову Блока «щитом» между Востоком и Западом. Есть гигантская таможенная зона, в которой западные законы конвертируются в восточный характер власти. Девять десятых (точнее: четырнадцать пятнадцатых) России находится в Азии и лишь столица страны располагается на самом краю восточной Европы. Россия, в сущности, азиатская страна — однако хочется это оспорить.

Трагическая российская история дает основания говорить о России как о великой, небывалой, ни на что не похожей земле. Россия трижды спасала западный мир, трижды в ее просторах тонули завоеватели — ценой русской крови Запад трижды спасался. Россия — великая страна, но русским постоянно кажется, что окружающие мало знают об их великом величии. И это правда — гигантское тело России представляет постоянный интерес для алчного Запада. Такова уж особенность Российской истории и географии, что федерализма страна позволить себе не может, а управлять дальними своими частями не может также.

Это противоречивая судьба. Несколько раз случалось так, что именно Россия возглавляла прочие народы — так произошло и в 1812 и в 1917ом году — и миссия России была освободительной. Но по горькой исторической иронии эта миссия сменилась жандармской службой, и освободитель стал вертухаем. Вечное противоречие — вертухай-освободитель, святой жандарм — это и есть Евразия.

Миф, трактующий двуприродность России как знак избранности — один из самых тяжелых в истории. Появились рассуждения о русском «всечеловеке», соединившем культуры мира, которому внятен «и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений», но который всегда может повернуться к Западу «своею азиатской рожей».

Культурно-исторический шантаж (признайте нас европейцами, не то станем азиатами) возник задолго до аргумента газовой трубы. Следует допустить, что «всечеловек» не разобрался в галльском смысле, коль скоро критерием правоты приводит наличие азиатской рожи — но этим вопросом ни Блок, ни Газпром не задавались.

Душевная страсть имеется, дикая обиженная страсть и есть субститут мысли. Мысль одна, ее повторяют, заговаривая разрушенную экономику и народные беды: мы, евразийцы, придем и научим обветшавшую Европу духовности. Духовность, забытая и растраченная развращенной Европой, сохранилась в евразийских степях; теперь мы, евразийцы станем новыми учителями человечества. Мы же освободители, когда мы не вертухаи! Это столь же величественно невнятно, как черный квадрат — да и вообще, «Черный квадрат» Малевича есть наиболее точное изображение евразийской концепции.

По отношению к российскому обществу, к его реальной культуре, евразийство играет разрушительную роль. По мере внедрения идеологии евразийства и проникновению геополитики в церковную риторику, русское Православие склоняется в сторону национальной религии — что противоречит замыслу Православия. Быть протестантской и националистической Православная церковь не собиралась, но союз с евразийством выбора не оставляет. В сущности, Достоевский сыграл в России роль Лютера, национализировав христианскую мысль предельно. Его милитаристические «Дневники писателя» как «Боевые проповеди против турок» Лютера — не являются примером морали, но призваны учить морали. В государственной политике евразийская концепция стремительно эволюционирует в «русский фашизм», о котором предупреждали и Бердяев, и Лихачев, и Соловьев. Русские люди самонадеянно кичатся тем, что однажды они разбили фашизм, а потому у них есть прививка от фашизма. Это совсем не так. Фашизм образуется из реваншизма, из тоски по империи, из единения нации и правителя, из единства народа, достигнутого травлей несогласных. А главное — из мистической миссии. Именно мистическая миссия нации, ее энигма и ее «примордиальное» предназначение — и есть условие возникновения фашизма.

Все вышеперечисленные упреки воспринимаются евразийским пропагандистом болезненно. Природа обиды сформирована завистью. Чем они лучше? Боль евразийцев — это предъявления претензий странам, которым посчастливилось быть полноценным Западом, кои образуют «клуб избранных». Почему им можно, а нам отказано? Вот Англия чего делает, и ничего, с рук колониализм сходит! Америка бомбит — и мы желаем что-нибудь разбомбить. Детские обиды в неокрепших душах сатрапов приводят к беде.

Так возник термин «русофобия», описывающий чувства «евразийца», который подозревает, что его не принимают всерьез. Он может повернуться к Западу азиатской рожей, захватить пол-Европы, напугать ракетами, а его все равно числят дикарем и дураком. И обидно будет всегда — потому что романтическая концепция евразийства не соответствует истории; битвы меж цивилизациями нет.

Дело в том, что Атлантическая цивилизация существует (это очень условный термин «атлантическая цивилизация» — надо бы говорить о культуре стран христианского круга), но вот Евразийской цивилизации не существует вообще. Нет такой цивилизации. Россия есть, а Евразии нет, и евразийской цивилизации нет.

Венедикт Ерофеев описал переживания героя в привокзальном ресторане. Глядя в меню, Веничка обнаружил, что имеется блюдо «вымя», однако напитка «херес» не подают. И он возмутился: Вымя, значит, есть? А хереса нету?!

Официант ответил: Да. Вымя — есть. А хересу — нету.

Дело обстоит именно так, хотя это оскорбительно. Атлантическая цивилизация есть. Евразийской цивилизации нет. По этой досадной причине — бой между ними невозможен.

Можно разбомбить полмира и занять Константинополь и Нью-Йорк. Однако совершенно непонятно, что делать на разбомбленных пустырях — какого рода любовью их напитать.
И возникает существенный вопрос: если проект всеохватной любви имеется, то почему бы не начать деятельность евразийства прямо с любви, употребив ее для начала по отношению к соседним хотя бы народам?

На вопрос Владимира Соловьева «Россия Ксеркса иль Христа?» — евразийство изобрело поразительный ответ, утверждая образ сатрапа с профетическими амбициями, не то базилевса, не то держиморду, не то спасителя человечества. Хочется сильной руки, но одновременно хочется верить в то, что рука с кнутом — святая. Эта политическая горгулья недолговечна — государство в современном мире можно строить лишь на основании равенства, демократии и соблюдения международного права. Любые амбиции передела мира, геополитические мантры и фашистские фантазии могут победить на время — но безусловно будут уничтожены историей.

Либерализм и демократия были истолкованы криво и косо, они развратили общество, создали почву для имперских фантазий — однако, когда приходит беда, никакого иного решения у истории нет и не будет. Только демократией, либерализмом с тем христианством в котором нет ни эллина, ни иудея — и будет преодолен националистический морок.