Начало — здесь. Предыдущее — здесь.

Марлинский кончил читать, мы помолчали — немного дольше, чем следовало бы.

— То, что мы услышали, — сказал Мудраков, — это начало произведения очень большого писателя. Я не побоюсь даже сказать: писателя европейского масштаба.

Тут польщенный Марлинский стал во весь рост; раскланялся, приложив ладонь к макушке; демонстрируя, что он и действительно большой писатель, прошелся по комнате.

— Да, — сказал Лисицын (и от меня не укрылось его ехидство), — это поистине очень большой… и емкий писатель — эти главы вобрали в себя все лучшее из того, что мы называем постпрустовским реализмом: и Джойса, и Кафту, и Фолкнера, — каждая фраза здесь жемчужина, перл какой-то ограненный… (Марлинский сиял!) А вы любите Платонова?

— Пл? — люблю.

— Это видно.

— Да, хорошо, — сказал Женя Кошмар, — только, может быть, чуть-чуточку затянуто…

— Да, — сказал Букин (и с этого все началось). — И дальше будет так же?

— Ну, в общем… бл да…

И опять молчание. Все же бедные наши авторы — как они жаждут общения и боятся его! — боятся этого напряженного молчания, этого «хорошо, но чуть-чуточку затянуто», — жаждут похвал, которые либо совсем невозможны, либо хуже всякого «хорошо». А читатель жаждет невозможного чуда: он и сам не знает, чего хочет, и разве же может какой-то Марлинский угадать извечное наше: «поди туда, не знаю куда, — принеси то, не знаю что»? Как угодить нам на всех? О, как автор убог и как беззащитен! — тогда как читатель и строг, и сознает свою значительность. Мы, читатели, сознаем свою значительность и смотрим на автора свысока, потому что автор — это неудавшийся читатель. Впрочем, ошибочный взгляд — читатель так же убог, как и автор.

— Понимаешь? — не зацепляет, крови нет, каких-то кровавых лепешек, — со страданием в голосе сказал Букин. — Слишком удобно у тебя там: ногу не натирает. Ну, хоть покраснение бы какое. Правда, вот с этой Сарой… Но тоже ведь… ты позволяешь себе писать, как Достоевский, — «она побледнела как полотно», — но ты же не Достоевский… — понимаешь? — хоть запах какой изо рта у нее пусть будет или одна ягодица больше другой… А так вот — возбудишься и впустую — нет продолжения, нет трения… Ты не обижайся, но так никто читать не будет.

Конечно, нет у Марлинского никакой такой Сары, но вот что вдруг поразило меня сейчас, когда я записал эту речь, — ведь, возможно, какой-нибудь из моих читателей, во имя более полного эстетического наслаждения, захочет представить себе, что у этой моей героини действительно пахнет изо рта и одна нога короче другой. Мне вовсе не хотелось бы портить отношений с читателями, но ради истины, ради Сары, которой это далеко не безразлично, я должен со всей ответственностью и во всеуслышание заявить: у нее не пахнет изо рта, ноги одинаковой длины, ягодицы не слишком велики (но и не малы), на руках все пальцы (и нет лишних), волосы густые и не посеклись, цвет лица не совсем испорчен, кожа гладкая и без прыщей. Правда, одна козья грудь действительно меньше другой, но ведь это же вполне естественно. Есть, впрочем, одна деталь, но это я приберегу на потом.

— Да и зачем эти рассуждения о привидениях? — это же всем известно. Они затягивают, — сказал Женя Кошмар.

— Это пл нужно!

— Пугаешь? А мне не страшно!

— И зачем тебе все это? — это как у Горького: опишите свой день. Конечно, можно описать свой день — потратишь три дня, напишешь тысячу страниц, а толку никакого. Ведь это все случайности, понимаешь? Ты затягиваешь нас против воли куда-то, и вечер мы с тобой уже потратили…

— Да как же, бля, случайности?!

— А так: сидит на бульваре, идет по бульвару, тысячу шагов прошел, а толку? Какой смысл в этом? — он разве нашел потерянное время? У тебя же ничего не происходит, никаких событий…

— Ну как же?!

— Да разве это события? — на них не падает отсвет… трагедии нет… Воскрешение Лазаря у Достоевского — это я пережил — вот трагедия! А у тебя что? — тыщу шагов прошел, две тыщи, какие-то привидения — скукотища! Просто неприлично. Сейчас такое время… Война в Афганистане. Вот ты на сколько страниц размахнулся? на тысячу? — сейчас читатель ленив; он твои рассуждения пропускать будет; бульвары он и сам в окошко видит; ему подавай крови, детективов, приключений! — ты хоть бы детективом оживил все это… Не обижайся, для твоей же пользы говорю.

Расстроенный Марли только кивал им в ответ. Да и что ж ему было? Не защищаться же! Марлинский молчит, но я-то поражен в самое сердце. Больше того, я снимаю с этих ненароком подвергшихся такому разгрому глав свое авторство — пусть уж и на самом деле Марли их написал, а я в них лишь действовал. Пусть! — ему-то не привыкать, а меня раздражает доморощенная критика, под которую я так неудачно подвел свой текст. Лучше бы я, право, подобрал для этого что-нибудь из Гончарова или Лермонтова — вот кому болтовня никак бы не повредила. Но смотрите: у нашего автора нашлась защитница.

Продолжение