Начало романа — здесь. Предыдущее — здесь.

«Моя история», — часто говорю я, и это совершенно точное выражение, ибо историей мы называем память событий, ушедших в прошлое, и описание этих событий. Не такое описание, которое представляло бы из себя разрозненную коллекцию (вроде той, что некогда я нашел у Смирнова, — ничем не связанный ворох фактов), но осмысленное описание, — описание поступков людей, проясненное объяснением, почему они сделали то и это, — di hn aitihn epolemsan, — то есть, «от каких причин пошло между ними кровопролитие».

И вот здесь–то вся трудность: ведь понять, почему покойный Смирнов когда–то подсел ко мне на бульваре, почти невозможно. Всякое объяснение будет неудовлетворительно — уже потому, что оно будет неполным. Не будет полным, несмотря даже на то, что весь процесс, который я описываю, теперь целиком и полностью завершен. Казалось бы, я уже вне истории, и все же история продолжает влиять на меня, а значит, имеет продолжение. Продолжение всякой истории есть то влияние, которое она оказывает после того, как уже целиком совершилась. Возможно даже, что она совершается ради этого посмертного влияния, ради той формы, облекаясь в которую она продолжает жить, определяя собой будущее.

Сейчас я имею в виду только такую связь между прошлым и будущим, которая является извлечением и перенесением уроков прошлого в будущее. Это прошлое, живущее в будущем, является образцом для будущего. На этом осмысленном прошлом разрешается и становится внятной неразбериха грядущих событий, и таким прошлым люди подчас дорожат больше, чем будущим, в котором, быть может, тоже уже зреет то, что невозможно разрешить никаким прошлым опытом, — новая история, из которой, конечно, тоже будет извлечен опыт, который есть пока еще кружение листов в бездревесности будущего.

Итак, ясно, что я говорю о морали — обыкновенной басенной морали, — о том, ради чего пишется всякая история. Ибо история (и моя тоже) — в конце концов только басня. Притчи Геродота о царе Крезе, истории, рассказанные Солоном этому беспечному крезу, — вот история в чистом виде. Но и «Анабасис» Ксенофонта ведь тоже басня, хотя Ксенофонт был непосредственным ее участником. А ведь эта басня во многом предопределила дальнейшую историю не только всех греков, но и всего человечества. Почему? Да потому, что Ксенофонт извлек мораль из, в сущности, незначительной экспедиции горстки греческих наемников в глубину Азии.

Но история постоянно должна писаться заново, ибо мир меняется и наш взгляд на него тоже. Мы должны делать новые выводы — все равно из чего: из новых ли событий или из — того же «восхождения» греков, приведенных зарвавшимся Киром, чуть ли не под самые стены Вавилона.

В какой–то степени моя история — как раз «анабасис», ибо, увлеченный заманчивыми посулами Теофиля и недоброй судьбой, я, окруженный враждебными призраками, оказался среди смутной неизвестности, и обстоятельства сложились так, что оставалось либо погибнуть (то есть впасть в полное безумие), либо совершить восхождение — подняться к свету, осмыслить происходящее, выбраться на поверхность, объяснить себе (и другим), почему они (мы) воевали друг против друга, — написать историю. Впрочем, если хотите, — историю болезни.

Итак, гол! — отлично все сделано, трибуны ревут, как сороковые широты, мои соратники — тоже, ликованию соперника нет предела. Сбоку искоса поглядываю на взбешенного Бенедиктова, на опустившего голову Сверчка, на сделавшего страшные глаза Марлинского и улыбаюсь — гол! — стадион штормит: мо–лод–цы! — накатывает как на скалы, — сапожники!!!

***
— Война, — продолжал разглагольствовать Бенедиктов, когда мы вышли после матча, — точнее, боязнь войны!.. и гонка вооружений — вот единственное, что еще поддерживает мир. Ведь людям надо дать хорошо оплачиваемую работу, а хорошо оплачиваемая работа — это отрасли тяжелой промышленности, все в основном работающие на войну. Все остальное — в том числе и производство продуктов питания, — это побочное… Оно существует только как побочный продукт, либо же — для того, чтобы напитать тех, кто производит оружие. Сельское хозяйство? — это только область энергодобывающей промышленности (от хлеба до пороха). Задача человечества, отсюда, состоит только в том, чтобы как можно быстрее съесть землю и вырваться в космос, а это можно, опять–таки, только развивая военную промышленность, ибо невооруженным в космос соваться опасно. Да и незачем, пока еще на земле все есть. Для того чтобы скорее исчерпать землю, и придумано это пресловутое разделение на две системы, между которыми происходит соревнование, — ведь только соревнуясь, подталкивая друг друга, поддерживая друг друга, опираясь друг на друга, можем мы быстро пожрать свою землю и выйти за ее пределы. Две системы — это реактивный двигатель! Ракета–носитель, которая выведет человечество в космос. Я предвижу, я жду, когда, наконец, накопленные на земле боеголовки будут отправлены в космос. Тогда действительно начнется ядерная война, ибо без войны человечество жить не может. Уже сейчас разными путями мы — и мы, и американцы — идем к этому: они испытывают космический челнок, а мы – орбитальные станции. Но для чего?! — для того чтобы, построив в космосе укрепленные форты и флотилии космических крейсеров, начать систематически уничтожать друг друга, распылять в космосе энергию, добытую на земле. Землю надо исчерпать! Мы на земле будем вкалывать в поте лица, потому что война — это, в первую очередь, каторжный труд в тылу, — будем вкалывать на земле, переправляя все ее ресурсы в космос, где космические ракетоносцы будут охотиться друг за другом, оставив нас здесь в покое. Нас оставят в покое, пока и поскольку мы будем поставлять им энергию земных недр, ибо ведь война есть война — это костер, и он сам собой затухнет, когда земля ничего уже больше не сможет дать. Это будет большой погребальный костер! — человечество должно будет измениться, выйти за свои пределы… Новые люди — те, что выживут в космических сражениях, будут уже не люди. Мутации преобразят их! Это будут существа, питающиеся чем–то термоядерным, и ничего гуманоидного в них уже не останется.

— Ну это вы что–то не то говорите, — возразил Марлинский. — Кто же это позволит перенести войну в космос? А на земле, значит, мир? И только тяжелый труд? И заводы? Не проще ли уничтожить на земле заводы, производящие, бля, ракеты?.. А то уж больно гуманно получается: не война, а какая–то игра в космические шахматы.

— Ты ничего не понял, Марли, — сказал я, — это действительно должно быть похоже на игру в бля шахматы, но только на такую, в которую от нас и от них выставлено, скажем, по игроку и население той страны, чей представитель проигрывает (а проигрывают они пусть по очереди), — население проигравшей страны все поголовно, невзирая на пол и на возраст, секут, — притом секут долго и больно без всякой пощады! — и пусть за исполнением правил этой игры наблюдает, например, Совет Безопасности ООН, а сечение пускай осуществляют специальные войска ООН — это было бы справедливо и, главное, не нужно было бы пожирать землю. Но только надо договориться как следует! Вот как сейчас договариваются, сколько кому ракет, так и там — договориться, сколько розог и за что. То есть установить законодательство: разбить человечество на секомых и несекомых, очень хорошо оплачивать труд тех, кто сечет, еще лучше — секомых, и тогда не надо будет разбазаривать землю, ибо всем будет хорошо в меру их секомости… и все будут обеспечены работой.

— А по–моему, лучше всего раздавать пищу безработным, — пролепетал Сверчок.

— Молчи, дурак, — взревел Бенедиктов. — Уже раздавали, в Риме, — дораздавались! Как вы все не можете понять космических задач человечества, как вы приземлены, какие вы все еще насекомые! Да поймите же, наконец, что это неизбежно, что человечество должно выйти за свои границы, что земля — это только стартовая площадка, почва, из которой вырастает побег, или, точнее, ракета–носитель, — то, что должно быть полностью отработано и отброшено. Конечно же, есть прекрасные агрессивные игры — тот же футбол!.. хоккей, шахматы, наконец, — игры, дающие выход нашим страстям; но дело все в том, что человечество должно измениться, вобрав в себя все земные ресурсы, — измениться и стать полноправным жителем космоса, звездой, если хотите. А для этого нужно пройти горнило космической войны, сжечь все человеческое, дегуманизироваться, и — как хотите! — рано или поздно это произойдет… Все предпосылки налицо! Хлеба ему подавай!? — обратился Бенедиктов к Сверчку, — да за что тебе хлеба–то, ублюдок? — ты и так уже развращен и размягчен хуже некуда. Уже созрел для костра, а все хлеба и зрелищ хочется — нет, ебть! — человек (особенно такой человек, как ты) должен исчезнуть! Выживет только человечество, освобожденное от человечности, квинтэссенция земной цивилизации.

Продолжение