Начало книги — здесь. Предыдущее — здесь

«В Союзе — нет — еще — пока — команды — лучше — Спар–та–ка», — скандировали болельщики, на которых меня привел Бенедиктов, — молодые мальчишки, совсем сосунки, некоторые совершенно пьяные. Они задирали друг друга, и я не мог понять, кто за кого болеет и почему такой крик. «Свиньи, свиньи, хрю–хрю–хрю», «мясо!» «кони!» — доносились возгласы. «Спартак — это я!» — вскочив, заорал парень с подбритыми височками и в черном галстуке на голой шее. «Спартак — это мы», — ответил ему хор молодых голосов. Потом, опять и опять пересиливая шум стадиона, выдыхая с натугой слова, орали что–то. Началось скандирование: «Зажглися — буквы — на — табло — гол — забил — Сергей — Шавло!» «Спартак — это я, Спартак — это мы!» Они заводили себя, причащались крутым самогоном коллективных безумищ, страстей римских цирков — не хватало дымящейся крови до полного сходства. Соборное тело толпы трепетало, росло, оживало в изнутри разогретой реторте трибун стадиона — оно орало, поминая какого–то Сергея Шавло; замирало, следя за полетом мяча; ликовало, жаждало гола; разочаровывалось; грохотало; скандировало, руководимое невидимым дирижером; вскакивало с мест; свистело; неистовствовало… И уже нельзя было разобрать, где чьи болельщики и за что они болеют, ибо это было единое целое тело — живой организм.

Бенедиктов успел сказать мне по дороге, что эти болельщики как–то и кем–то организованы, что за этими пацанами стоят взрослые люди, что есть здесь жесткая организация полувоенного типа, что она имеет фашистские наклонности, что генетически это должно уходить корнями в славянофильство, что это послед недавнего всплеска христианской идеологии в части нашего общества, что это результат православного национализма («филетическая ересь»), что это явление того же порядка, что и наплыв молодежи в церквах (только более брутального, черносотенного характера), что, возможно, ребятишки организованы по указке сверху и что, наконец, в такого рода военно–спортивных организациях испокон века ковались кадры для будущих фашистских режимов и массовых террористических акций. Тем они и интересны, — добавил он, — причем заметь: у разных команд — разные политические программы.

Ничего похожего я не заметил! Стадион бушевал в одном буйном ритме, подчиненный неистовству зверя игры, — зверя, который и меня исподволь заграбастал в свои косматые лапы. Я забыл Бенедиктова с его глубокомысленными политическими наблюдениями и безумствовал вместе со всеми, поглощенный биением тела игры.

Я видел перед собой автономную энергетическую систему, остроумно устроенное в своей простоте живое существо, в котором игрок с мячом есть лишь элемент соединительной ткани — эритроцит или вестник. Преодолев ряд препятствий, нужно внести весть в ворота, но так, чтобы граница игры нигде не прерывалась. Пара ворот — пара зарядов, натягивающих силовое поле игры, задающих направление движения, игра же организуется правилом, определяющим её границу, — правилом, превращающим механическую игрушку в живой организм, — правилом, гласящим, что, если игрок, получающий пас на чужой половине поля, оказывается ближе к линии ворот команды противника, чем любой полевой игрок этой команды, он (получающий пас) находится в «положении вне игры» — игра останавливается. Этим правилом задается тело игры с его подвижной поверхностью, динамической границей: если ты пересек эту границу, не перенеся с собой мяча, если ты получил его из–за границы игры, игра лопается, словно мыльный пузырь. Проскакивает искра короткого замыкания, мяч протыкает границу игры, игра как бы вдруг замирает, сама собой останавливается, чтобы вернуться в свои границы. Игра — это поистине живое тело, некий Протей, мечущийся в клетке видимых границ поля. Невидимые границы — это меняющиеся границы тела протея–футбола, который может яриться, как дикий бык или крутой водопад, а может обернуться ленивой амебой. Игроков, как таковых, нет — я их не видел — они лишь у–частники игры. Их участь нести на своих плечах ее боль и бремя: круглый мяч — упругое сердце демона игры. И как раз мяч с ведущим его игроком заставляет пульсировать эту границу, напрягает ее, определяет; но если мяч один, без игрока, преодолеет ее, граница нарушится, сморщится тело, и все начнется сначала: весть без вестника недействительна, ибо она в этом случае — непроверенный слух. Или, если угодно, это подобно тому, как в научном объяснении мира причинный ряд должен быть непрерывен.

Продолжение