В Берлине, около русской церкви, газетчики, надрываясь, выкрикивают ежедневную газету русских гитлеровцев на немецком языке. Называется она «Russlands Erwachens» — «Пробуждение России». Но продавцы мягко, по-берлински, проглатывают буквы в конце слов. Получается под рифму и довольно многозначительно: «Руссланд эрвахе ин дэйтше шпрахе» — Россия, проснись... на немецком языке.
«Пробуждением России на немецком языке» заняты в штабе «Ронда».
Я застал закат «Ронда». Медовый месяц русских наци с немецкими отошел в прошлое. Под окнами первого этажа на Мейер-Оттоштрассе не развеваются больше голубые знамена с белой свастикой: полицей-президиум распорядился их убрать. Не видно и мощного «Крейслера», выкрашенного в те же андреевские цвета, с двуглавым орлом на радиаторе, в котором еще недавно разъезжал «боговдохновенный», как он сам себя называл, вождь «Ронда» Светозаров-Пельхау. Нет и самого Светозарова — он вернулся к своей старой профессии продавца кофе и какао вразнос. В председательском кресле «верховного совета» сидит «герой Митавы» Бермонт-Авалов. Сидит, хотя и с гордой осанкой будущего диктатора, но как-то непрочно, неуверенно. Хмурый взор Хинчука, который в один прекрасный день предъявит требование «закрыть активную белогвардейскую организацию», невидимо пронизывает стены штаба, и чувствуется, что день этот недалек.
* * * *
Растерянность чувствуется в воздухе просторного кабинета, где вьется дымок сигары Вермонта, пахнет английской солью, которую он то и дело нюхает, и где молодцеватые ординарцы в форменных рубашках со следами свежеспоротой свастики на рукаве — тоже приказ свыше — поминутно входят и, вытянувшись в струнку, докладывают:
— Ваше сиятельство, телеграмма из Мюнхена!
— Ваше сиятельство, радио из Сао-Паоло!
— Ваше сиятельство, телефонограмма из министерства иностранных дел!
Бермонт-Авалов холеными пальцами небрежно распечатывает голубой листок и лениво пробегает его волоокими глазами.
— Хорошо! Я распоряжусь после! Не беспокойте меня — я занят!
Занят он разговором со мной. Притом разговором настолько затянувшимся, что я давно стараюсь откланяться и уйти. Это сделать, однако, нелегко — диктатор до чрезвычайности словоохотлив.
Разумеется, очень лестно, что беседа со мной, случайным человеком, случайно сюда забредшим, отодвигает на задний план дела государственной важности, о которых срочно запрашивает Сао-Паоло и беспокоится Вильгельмштрассе. Очень лестно, что вождь, хоть и не совсем прочно сидящий в своем кресле, делится со мной своими задушевными мыслями, точно я не первый встречный, а свой человек, тоже сжегший мимоходом какую-нибудь Митаву и державший в доброе старое время, пополам с секретарем Распутина — Симановичем, игорный притон в Петербурге. Лестно. Но избыток пессимистического воображения отравляет немного мое удовольствие.
* * * *
Как ни великолепен орлиный профиль Вермонта, как ни щелкают каблуками лихие ординарцы, как ни внушителен портрет Розенберга с автографом, красующийся на столе, — флюиды уныния явно веют надо всем этим. Сквозь цифры миллионных субсидий, которых, по словам Вермонта, не жалеют немцы на «русское национальное движение», просвечивает неуместный вопрос: заплачено ли за квартиру, где мы сидим? Мой приятель, «марксист», высланный в свое время из России писатель, определенно утверждал, что не заплачено даже швейцару — касса «Ронда» пуста. Сквозь пышные слова, что «новая Германия на крыльях великой исторической идеи несет освобождение России», грустно маячат споротые с рукавов свастики. Может быть, фантазия и увлекает меня слишком далеко, но, по контрасту с одинокой пустотой «штаба», слишком частые «радио из Сао-Паоло» имеют какой-то подозрительный вид. Несвежий какой-то. Такой, будто уже не первый раз, щелкая каблуками, подавал, на страх постороннему человеку, этот голубой листок ординарец и не однажды уже диктатор небрежно, однако, стараясь не помять, его вскрывал. — «Хорошо! Я распоряжусь! Не беспокоить меня — я занят!»
* * * *
Бермонт-Авалов человек стильный. У него живописная внешность. Гордость взгляда и достоинство осанки замечательны. Сдержанно-благородные жесты выше похвал. На белом коне, перед пылающим бироновским дворцом, он, должно быть, выглядел преэффектно. Но, вероятно, был недурен и в заседании президиума игорного клуба: «Коллега Симанович, обращаю ваше внимание: в клуб втираются зарегистрированные шулера. Прошу вас принять меры — у нас не вертеп, а аристократическое заведение».
В разговоре Бермонт-Авалов тоже не менее стилен, хотя и в другом роде.
— ...Союзники, которых мы спасли на Марне, предали нас, как цыплят, — цедит он бархатным баритоном со «стальными» нотками и грозно хмурит брови. — Да, предали! Факт. А идея новой Германии несет России освобождение, несет, и никаких испанцев. Что? Да! Хотите сигару: берите — чудесная сигара, гаванна. Что? Да! Освобождение от большевистского ига. Замечательный букет—две марки штука. Презент от Розенберга. Что? Да! Кури, пишет, ты любишь хороший табак. Да, при любезнейшем письме, целых сто штук. Что? Ну, положа руку на сердце, ответьте, пришлет ли хоть одну такую сигару ваш Фош, или Пуанкарэ, или какой-нибудь мистер Ллойд-Джордж? Хоть одну штучку — за Восточную Пруссию, за Карпаты, за все, что мы свершили? На, мол, покури, русский герой, — ты любишь хороший табак! Что? Да! А Розенберг прислал. Сто штук. Кури на здоровье и надейся на будущее. Это мелочь, но мелочь показательная для того, кто изучил закон природы.
— Что? Да! — законы природы, — приосанивается Вермонт. — Я их изучил. Что? Взял и изучил. Да! Законы природы и выводы из них. Желаете пример? Что? Хорошо — пример. Вот моя рука. Рука. На ней пять пальцев. Пять. Я иду бороться с врагом. Как же мне, позвольте спросить, бороться, чтобы его одолеть? Одним пальцем? Двумя, тремя? Может быть, четырьмя? Я не знаю. И я спрашиваю природу — что она говорит?
Диктатор выжидательно смотрит на протянутую перед собой собственную руку. — Что говорит природа? — повторяет он. — Всеми пятью! Бросайся на врага и души его пятерней. Вали его наземь, топчи, и ты победишь. А если протянуть один палец — враг вывернет его, и тю-тю, побежден ты. Что? Да! Какой из этого вывод? В борьбе с большевиками все русские люди должны объединиться под знаменами национал-социализма! Никакой грызни! Никаких фракций! Все за мной, и мы победим. Что? Да, за мной! Что? Да! Кола и кока!
— Тоже закон природы, — протягивает он коробочку с пилюлями. — Попробуйте — уничтожает усталость, молодит, проясняет ум. Кола очищает кровь, кока возбуждает энергию. Германское изобретение делает чудеса. Не раскусывайте, глотайте так. Что? Да! — чудеса. Тоже мелочь и тоже показательная. Дорогие союзнички вопят: Германия вооружается, Германия строит аэропланы, Германия выделывает газы. И врут, само собой, как утопленники. Не газы выделывает Германия, а колу и коку — возбудитель энергии, очиститель крови. В этом ее мировая миссия. И мы — без грызни и распрей—должны ей помочь.
— Что? Да! Без распрей и грызни. Все, как один. Пять пальцев. Пять. Одна рука. Одна. Закон природы. Гучков Александр Иванович. Что? Да! Гучков. Он самый — член Временного правительства, бомбист, революционер. И попался он, сердечный, под Митавой мне, князю Бермонту-Авалову. Да, мне! Тридцать тысяч молодцов при новеньких пулеметиках, дым коромыслом, я главнокомандующий, и передо мной он самый — Гучков. Что бы сделал на моем месте с Александром Ивановичем дурак? Что? Да! Ясно, повесил бы. Но я изучил законы природы. Я ему сказал: Александр Иванович, я не дурак, мне нужны умные люди. Плюнем на прошлое и будем работать вместе. И мы работали, дружно работали, созидали, боролись, дрались — дым коромыслом. Славное было время. Теперь латыши вопят, будто я сжег Митаву. Понятно — врут, как утопленники. Митава сгорела сама.
* * * *
Изучив законы природы и отведав коки, я выбираюсь, наконец, из «штаба», унося в кармане билет на вечернее собрание «Ронда», за которым, собственно, я сюда и пришел. Уношу еще новый номер «Russlands Erwachens» — на русском языке, — оказывается, выходит она и по-русски и даже по советской орфографии. В передней молодцеватый ординарец отбирает у меня пропуск с огромной печатью и росчерком Вермонта: без пропуска из штаба никого не выпускают. «Счастливо оставаться!» — лихо вытянувшись, кричит ординарец, распахивая передо мной двери. Машинально сую ему полмарки и наливаюсь краской — что я наделал! Нет, оказывается, все в порядке. — Покорнейше благодарим! — гаркает он еще громче.
На улице развертываю газету. Любопытно по смотреть, как пишут собратья по перу, «поднятые на крыльях великой исторической идеи». Пишут ничего, бодро: «Европейские нации уже пробуждаются от чар иудейского наркоза, парализовавшего их народные силы. Горе вам, Абрамовичи, Финкельштейны и Блюмы, когда проснется весь мир!»
Но столбцом ниже национал-социалистический поэт уже сильно снижает бодрый темп этого славного прозаика, изучившего законы природы и употребляющего колу. Поэт явно законов не изучал и коки еще не ел. Настроен он почти так же печально, как я после посещения «Ронда».
Мы в хмурых сумерках осенней непогоды. Устали обивать пороги чуждых стран. Холодные, безжалостные годы. Твердят, что все прошедшее обман. Что все святое, что мы в сердце носим, Пусть свято, но другим той правды не понять. Просвета нет. Настала злая осень, И нам осенней мглы не разогнать.
Обращение главного совета РНСД ко «Всем, Всем, Всем!» — звучит тоже довольно жалобно: «Мы обращаемся непосредственно к совести народов всего мира, к христианству, к человеколюбивым обществам, ко всем отдельным лицам с призывом помочь спасти нашу несчастную родину». Тут же, должно быть, для удобства «человеколюбивых обществ и отдельных лиц», указано: «путь спасения лишь один — свержение власти III Интернационала».
На последней странице напечатано скромное объявление: «Кофе, чай и какао члены РНСД покупают у фирмы Ниеск и К0». Это бывший «боговдохновенный вождь» Светозаров рекламирует свой товар. Так проходит слава земная.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Бермонт-Авалов холеными пальцами небрежно распечатывает голубой листок и лениво пробегает его волоокими глазами.
Вы можете