Куяковская аллейка оказалась еще и узкой, так что двоим на ней никак было не разойтись. Анфиса, заметив издали гормонально-озабоченного юнца, подвинулась к проезжей части. Но гормонально-озабоченный юнец вовсе не собирался обходить ее стороной, даже наоборот: широко улыбаясь, шел навстречу Анфисе, вспоминая мыслительно-двигательное действие, позволяющее лазать за словами в карман.
- Здрасьть, а вас как звать?
Анфиса подумала, что материализовала опять какого-то козла и, нащупав в кармане дамский кастет, отозвалась:
- Неточка Незванова.
- А... – юнец призадумался и снова полез в карман за словом. – А меня Вова. Я в ПТУ учусь, знаю три слова и хочу тёлку. Пошли, Неточка, а то у меня на проститутку не хватит.
Анфиса улыбнулась и, обняв Вову за квадратную талию, даже прошла с ним несколько метров, а около указателя “Бредятино” вспомнила о ловкости рук и достаточно профессионально врезала Вове изящным, но тяжелым дамским кастетом. Получилось стильно: Вова медленно сполз в лужу, а Анфиса, переведя дух, нащупала Вове пульс: его стук показался ей похожим на бой кремлевских курантов.
- Шла-шла, и никого не встретила, – шагая, взбадривала себя Анфиса. – Да и должно же где-нибудь здесь быть море?
Она явно слышала какой-то шум и решила идти на него.
Это было нескончаемо долго. Анфиса еле переставляла ноги и ни о чем не думала – думать сил не осталось, как не осталось сил и хотеть есть. Ветер трепал волосы, а прохладный воздух успокаивал тем, что кожа дольше сохранится в таких условиях, и Анфиса верила ветру и воздуху на дуновение.
Вдруг она увидела море: оно оказалось именно таким, какое показывают по телевизору, только большое, красивое и с запахом. Море пахло морем: криками чаек, соленой водой, мокрой прибрежной галькой, темным небом с полумесяцем, так похожим на рождественский леденец... Анфиса расслабилась и, сняв одежду, легла в самое начало моря; оно погладило ее тело и, зашуршав волнами, пообещало не топить. Тогда Анфиса поплыла в самую середину моря; море снова погладило ее тело и, зашуршав волнами, промолчало про главное; тогда Анфиса поплыла далеко-далеко, а когда поняла, что берегов не видать ни с одной стороны, внезапно увидела себя лежащей в огромной луже в черном купальнике с полинявшей надписью Sorry, my love на груди.
- Тьфу ты, опять фантомные боли, да и море ненастоящее... – Анфиса стала выжимать волосы, вспоминая почему-то Небезызвестного, хотя, с точки зрения Анфисы, он этих воспоминаний не заслуживал в данной ситуации, когда пора настала вылезать из любых влажных мест сухой, стрессоустойчивой и не смущенной портретом Кун-фу.
Анфиса оделась и, подняв глаза вверх, заметила Солнце. “Утро, что ли”, – мелькнуло у нее, но начало мысли тут же оборвалось двумя очень знакомыми голосами, доносящимися из бредятинского репродуктора, от звуков которого Анфису чуть не стошнило прямо на мельтешащих жителей Бредятино, спешащих на праздник Урожая.
- Дорогие бредятинки, бредятинцы и бредятки! Сегодня мы собрались здесь, чтобы... – ради чего все собрались, Анфиса слушать не стала, уловив в репродукторских голосах Точизну и майора Похренушко, а, опознав, окончательно увидела такую картину: вместо моря (хоть и искусственного, но все-таки – моря) образовалась площадь виленина Бредятинского уезда и всё вытекающее.
Между Домом Культуры с облупившейся краской и памятником вождю пролов и проловчанок, выкрашенным довольно неаккуратно серебрянкой вчера вечером (на асфальте можно было заметить капельки засохшей краски), стоял столб с намертво прикрепленным громкоговорителем:
- А теперь поговорим о подскоках, – пел голос Точизны. – Встаньте, товарищи, дружно в ряды – к виленину передом, к Дому культуры задом.
(Анфиса притаилась за кустом крыжовника, ощущая себя бледнолицей на заселенном дикарями необитаемом острове, подглядывающей за их ритуальными танцами. «Интересно, а жертвоприношение у них будет, или – так?» – подумала Анфиса, но спохватилась и, собрав в ладонь волю, прекратила ход мыслей.
Бредятинцы встали в ряды, как велели и, вслушиваясь в слова репродуктора, претворяли их в жизнь (она же – действие):
- На счет “р-раз” сделаем небольшой шаг вперед правой ногой, а левую, слегка согнутую в колене с оттянутым вниз носком, чуть приподнимем вверх, – взволнованно говорила Точизна. – На счет “и”, товарищи, легко подпрыгнем на носке правой ноги и продвинемся вперед, а потом сделаем все то же самое с левой ноги.
Особенно хорошие подскоки получались у бредятинцев, стоящих ближе к виленину; те же, кто стоял рядом с Домом Культуры, работали в пол-ноги, но в целом атмосфера была еще та.
- Подскок, товарищи, можно чередовать с обычной ходьбой! – встрял майор Похренушко. – А сейчас выучим “Ковырялочку”. Встаньте, товарищи, в исходное положение.
- Это как? – донесся голос слева. – “На исход”, что ли?
- Вы неправильно мыслите, гражданин, – строго сказал из репродуктора майор Похренушко. – Положите руки на пояс...
Но Похренушко перебила Точизна:
- Мы понимаем, что не все просто сейчас. Мы знаем, как тяжело противостоять, но наши цели, задачи и методы предполагают принципиально новую гипотетическую концепцию! Да, товарищи! Так сделаем это! Совершим небольшой подскок на левой ноге, а правую согнем в сторону в носок. Так, хорошо; веселей, товарищи! Теперь колено – внутрь, а голову повернем направо. Получилось? Конечно, товарищи, главное – желание и вера в методологию ускорительного процесса интеграции!
(«Во Точизна дает!» – обалдело слушала Анфиса за крыжовником).
- А теперь, товарищи, сделаем небольшой подскок на левой ноге, правую поставим на пятку в сторону и повторим то же самое с левой, – дирижировали реальностью из репродуктора.
Анфиса, исколотая колючками, ойкнула, совершенно случайно заметив, как к гильотине (стоявшей чуть левее от Ленина), посверкивающей серебром, повели Небезызвестного. Он был одет в смирительную рубашку и казался равнодушным к происходящему. Анфиса зажала рот рукой и широко раскрыла глаза: “А ты бы смогла, как Роуз?” – колыхнулось в ней давнее и прокусило губу до крови; потом она вспомнила почему-то несовершеннолетнюю пасторальную путанку в “черном вороне”, увозящем их с Дерибасовской, и презрительно-завидущее: “Москвачка хренова!”
Тем временем Точизна и Похренушко вылезли прямо из репродуктора и встали на трибуну, располагающуюся как раз под лозунгом “Даешь интеграцию!”
- Всем встать, суд идет! – прогремел голос Точизны, и Анфисе стало страшно, как в темном коридоре в пять лет.
- ...не работает... песни бредятинские не поет... с бабами, то есть, с женщинами не спит... книжки какие-то читает, все больше не бредятинские... как бы чего не вышло... тунеядец… а еще ноты знает...
Толпа бредятинцев ахнула:
- Как, и ноты знает?
- Знает.
- И писать умеет?
- На двух языках!
- Отрубить ему голову! – ласково сказала Точизна, заворачиваясь в откуда-ни-возьмись появившуюся горностаевую мантию.
- Мне кажется, следовало бы переговорить с Герцогиней, – сказал Похренушко. – А что скажет на это княгиня Марья Алексевна?
- И ему отрубить голову! – указала Точизна на Похренушко палачу в красном трико с отвислыми коленками, старых лаптях и с заточенным серпом.
- Как прикажете, – сказал палач и стал толкать Похренушко к гильотине.
- Погоди-ка, – сказала вдруг Точизна. – Давай двинь лучше ему серпом по яйцам.
- Как изволите, – сказал палач и, поставив на место казни похренушкинское лукошко с ворованными яйцами (а их было четыре десятка), со всей силы ударил по нему серпом, после чего раздались бурные продолжительные аплодисменты.
- Ура! – кричали бредятинцы.
- Ура… – тихо шептала Точизна, чуть прослезившись.
- Ура!! – кричал Похренушко, держась за ширинку.
- А с этим что? – указал палач на Небезызвестного, поворачиваясь к Точизне.
- Что-что? Отрубить голову, а потом всех мужиков – на войну.
- С кем? – поинтересовался Похренушко.
- С кем-с чем, с Марсом, – недовольно процедила Точизна и посмотрела на Небезызвестного: лицо его не выражало ничего, кроме усталости и желания того, чтобы все поскорее закончилось...
Точизне это не понравилось:
- Если будешь делать подскоки, будешь жить. Как все, – сказала она ему.
Он поднял на нее глаза и тут же опустил.
- Я же сказала: будешь жить, делать подскоки, как все; не понял, особо-одаренный?
Небезызвестный усмехнулся и ничего не сказал.
- Совершенно бесперспективный экземпляр, – сказала Точизна. – Отрубить ему голову! Он не живет жизнью нашего стада!
И тут Анфиса полетела. Как будто десять тысяч пантер вселились в нее, и она одним движением, одним прыжком оказалась рядом с гильотиной. Небезызвестный вздохнул свободнее, бредятинцы оживились, палач остановился, Точизна поправила съехавшую на бок шапку Мономаха, а Похренушко заорал:
- Это она, она, сука! Это она во всем виновата!
- Казнить ее! – во все горло прокричала Точизна. – А приговор объявим потом.
- С точки зрения гипотетической концепции интеграции и ускорения неправильно сначала объявлять приговор, а потом совещаться! – как можно спокойнее сказала Анфиса.
- Неужели вы думаете испугать меня? – воскликнула Анфиса. – Да вы все просто самые обыкновенные совки! И больше ничего!
...Вдруг все совки поднялись в воздух и улетели, а Анфиса, развязав руки Небезызвестному, запела мелодию из “Титаника” и, похлопав по плечу, упомянула Ди Каприо, вызвав тем самым смех как у себя, так и у экс-приговоренного.
- Ладно, как ты до пятого курса докатилась, это фигня, хотя, тоже конечно, стыдно. Но как ты до Куево-Кукуево докатилась, да еще с пересадкой в Бредятино? – спросил Анфису Небезызвестный, когда та очнулась на его плече.
Анфиса пожала плечами:
- Как Колобок; он же ото всех ушел – и тоже докатился.
- Ты от темы не отходи, – перебил ее Небезызвестный. – Я тебя спрашиваю: чего ты в Куево-Кукуево понеслась?
- На Сидпа Бардо посмотреть!
Небезызвестный недоверчиво и осторожно, как будто впервые, рассматривал Анфису:
- Зачем?
- Занадом, – буркнула Анфиса. – Чтобы не переродиться потом больше никогда, сколько можно гимор устраивать. А если честно, хочу написать “Среднерусскую книгу живых”.
- Ты же буквы забываешь.
- Да я быстренько их вспомню, буквы-то. Главное, чтоб в плагиате не обвинили.
- Это они могут, – вздохнул Небезызвестный. – А в плагиате на что?
- На мироощущение из пелевинской “Желтой стрелы” и на непочтительность к Тибетской...
- Это серьезно.
- Да нет, мы с Пелевиным по-разному чувствуем; к тому же, sorry, в силу пола... А к Бхагаванам я нормально вполне отношусь. Правда, кое-кто может не понять.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете