Очерк нравов: учиться, учиться и учиться vs. контролировать
Задумал очерк нравов в конце ноября минувшего года, узнав о смерти Георгия Садовникова, автора повести «Иду к людям», которая легла в основу любимейшего, заветного моего фильма «Большая перемена» (1973).
Тогда же написал план, который разросся до, страшно сказать, ста двух пунктов и - подавил меня, и - заставил текст отложить.
Сейчас напишу не по плану, а по памяти. Тезисно. Коротко. Многое пропущенное, вероятно, войдёт в последующие колонки.
Попросту: необходимо сдвинуться с места.
Идут, ширятся дискуссии относительно советского прошлого. Люди, которые дискутируют, с обеих сторон лгут или передёргивают. Потому что с обеих сторон – баре. С шлейфом родственников, с семейными – белыми или красными – преданиями.
Одни говорят: недоставало свободы и преобладало насилие. Другие говорят: мало было сортов сыра и колбасы. Третьи говорят третье, четвёртые четвёртое.
По-настоящему Советский Союз дорог и понятен только людям без семейного предания. Моя мама лишилась родителей в младенчестве. Советская власть спасла её от трудных родственников, от издевательств в школе и в детдоме. Дала профессию, койко-место, порцию в столовке.
И я всегда был благодарен Советской стране за подобное же: за теплую постель и порцию супа. У людей моего или маминого происхождения – маленькие горизонты, маленькие ожидания. Наш удел и наша пожизненная работа – непременная учёба. В духе великолепного ленинского тезиса «учиться, учиться и учиться». В духе гениальной «Большой перемены».
Мы жестоко ошибаемся, мы наивны и ни чему базовому не научены. Мы дохнем и болеем, но ползём, по возможности к Свету. Советская власть была для желающих учиться человечков с малюсенькими горизонтами – роднее родного.
Советская столовка, где-то убогая, но дешёвая и сытная, - моя вторая мама. В любой точке страны можно было не умереть с голоду. Обвал цен в начале 92-го, повальное закрытие общепита стало для меня, иногороднего студента ВГИКа, абсолютной катастрофой. Тем, кто дискутирует в телевизоре, этого не понять.
Людям с пёсьими головами этого не понять.
Энди Уорхол любил массового человека: «Самое прекрасное в Токио - Макдональдс. Самое прекрасное в Стокгольме - Макдональдс. Самое прекрасное во Флоренции - Макдональдс. В Москве и в Пекине пока нет ничего прекрасного».
Его пафос мне глубоко понятен. Его невежество извинительно: Уорхол не знал, что советский общепит был вполне себе дееспособен, светел.
Моё любимое место в Туле – Центральный парк имени Белоусова.
Белоусов – врач, парк основавший. Но на входе возвышается памятник не ему, а другому выдающемуся тульскому человеку, Викентию Вересаеву. Вересаев написал базовый для русской культуры XX столетия рассказ, «Лизар» (1899).
(Всем, кстати, немедленно читать или перечитывать. Все эти ваши солженицыны после такого стремительно тускнеют, сдуваются.)
«…На сторону нам ходить некуда, заработки плохие!... Ложись да помирай… По нашему делу, барин мой любимый, столько ребят не надобно. Если чей бог хороший, то прибирает к себе, - значит, сокращает семейство. Слыхал, как говорится? Дай, господи, скотинку с приплодцем, а деток с приморцем. Вот как говорится у нас!»
Вот как говорится у нас. Конечно, Главный Русский Текст минувшего столетия, всё в этом столетии объясняющий.
Людей много, образности мало. Не Америка!
Барство презирает тех, кто учится, набивая шишки. Предпочитает контролировать.
Многие из тех, кто погиб в Первую Мировую, на Гражданской, на Великой Отечественной, - настолько не имели шансов, что нисколечко свою жизнь не ценили.
Людям с пёсьими головами этого не понять.
Скрепит мои до срока завуалированные мыслеформы одна притча.
В 2000-м году, отчаявшись хоть сколько-нибудь достойно реализоваться в Москве, я вернулся в Тулу. Решение было принято после того, как в серьёзном киножурнале мне прямо в лицо сказала близкая родственница одного из руководителей издания: «Я, вообще-то, в кино ничего не понимаю…»
«А я понимаю. Но никуда не могу пристроиться. Что за херня?!» - то ли сказал я вслух, то ли подумал, уже не упомнишь.
В Туле меня нашёл руководитель ещё более авторитетного, но уже литературного журнала, предложил писать колонки о кино. Я осторожно согласился.
Проблемы начались уже на первой встрече с курировавшей отдел критики почтенной и уважаемой гранд-дамой. Она явно ознакомилась, так сказать, с матчастью, с моими рецензиями и сразу дала понять, что диковатый Манцов – не её выбор. «Наш главный редактор любит кино…»
Ага, почувствовал я недоброе. Может, развернуться и уйти? Но уважение к внимательнейшему главреду, выудившему меня из разливанного моря кинопублицистики, заставило взять себя в руки.
Дальше началось совсем уже комичное.
Дама принялась давать редакторскую установку: «В таком-то издании вышел на неделе текст Димы Быкова о такой-то кинокартине. Написано, как всегда у Димы – озорно, задорно!...»
Так вышло, что я читал упомянутую рецензию Быкова, и она показалась мне абсолютным вздором. Не будучи связан никакими корпоративными обязательствами, я ни на кого не ориентировался; учился, так сказать, у самой природы, не у коллег. Дама же явно была озабочена тем, чтобы соблюдалось некое усреднение, чтобы тексты про киношку были в «наилучшем из журналов» как у людей.
Она предписывала мне писать «задорные благоглупости», на искоренение которых я как раз потратил изрядное количество сил…
Кстати, о Быкове. Ничего личного! Точнее, в личном смысле только прекрасное. Я чрезвычайно высокого мнения об этом человеке.
Когда совсем не было работы, а на завод, как настаивали простоватые родственники, идти всё ещё не собирался, всё ещё упирался, я через Евгения Яковлевича Марголита обратился к совершенно незнакомому мне Быкову с просьбой куда-нибудь пристроить. Быков вроде бы пообещал, потом надолго замолчал, но едва оформился «Консерватор», вспомнил про меня и немедленно вызвонил.
Такие вещи не забываются. Дмитрий Львович, моё вечное почтение, с благодарностью!
Когда написанные мной тексты для «Огонька» почему-то завернул главред Лошак, Быков оплатил их мне из своего кармана. И такое не забывается тоже.
Быков, таким образом, великолепен. Дама менее мне понятна и близка, но пускай тоже будет хороша.
Дело же не в персоналиях, а в подлой установке отечественного барства – контролировать плебс.
Я выучился писать про киношку сам, и выучился неплохо. Однако, осторожная барынька больше смерти боится корпоративного мнения, поэтому силится подверстать меня под уже известные задорные образцы.
Вот поэтому у них ничегошеньки выдающегося и не растёт: контролируют и плебеев, и друг дружку.
Чудовищно, но после каждой новой моей публикации в ведущем литературном журнале, дама аккуратно сообщала мне фамилии читателей, недовольных моими текстами. Сначала это был некий Немзер. Потом некая Булкина. Десятки непонятных мне персонажей из мира Высокой Культурки!
И вот когда Тотальное Недовольство в комплекте с Бешеным Бешенством специальным звонком в редакцию выказал академик Ойзерман, я взбесился и писать кинообзоры в авторитетное издание отказался.
Зачем мне эти мнения сообщались?!
Кто все эти люди?!
Контроль, жесточайший контроль среды.
Так и живут, так и гниют.
Единственное, что вызвало восторг дамы в моих текстах – формула из Бурдьё, нечто про «общества взаимного восхищения». Ха-ха-ха, - сказала дама, - какая изощрённая сатира!
Ну, здесь очевидная проговорка бессознательного: настолько была уверена в своей внутренней независимости, что не заметила как от противного восхитилась своим сплочённым задорным цехом.
В который самоучка-я естественным образом не вписывался.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете