Продолжение. Предисловие и начало - здесь.

2 июля 1962 г. Понедельник. г. Челкар.

День солнечный, жаркий, тихий. Редкие облачка. Встал я, видимо, без пятнадцати 6, хотя они шли. Черт их знает, может, во сне стрелки перевёл или завод кончился, а потом пошевелился, они завелись немного (у меня «Родина» с автоматическим подзаводом, я не заводил их с ноября месяца, когда в больнице лежал). Встал, умылся, забрал балетку на случай, если придется ехать, и потопал.

Всю дорогу пришлось итти пешком. Пришёл туда около половины седьмого. Сперва пошёл завтракать. Были колбаса отварная и творог. Заморив червяка, пошел в диспетчерскую. Там никаких перемен не было, никто не приехал и, следовательно, нужно было не терять времени, а итти в рейс. Путевки не дали, надо, слышь, чтобы механик осмотрел автомобиль и дал указание. Я пока завёл мотор, нашёл Комарова, он проверил и велел выписывать путевку. Только Валька взялась за ручку, бежит Бесценный – пиши, говорит, ему на трубу путевку, а то вагоны простаивают. Я было к нему хотел по-хорошему, но он заорал, по обыкновению. Я пошел к Быкову, который сидел с гл. Инженером СМУ Малаховым в соседнем отделении вагона, хотел нажаловаться на Бесценного, но хохол уже сам жаловался на меня.

Быков его прогнал, а мне велел подготовить машину и передавать её. Я спросил, как же с деньгами. Вчера, говорит, вылетел из Омска Лютнев с деньгами, завтра должен быть здесь. Малахов тут усадил меня на стул, стал расспрашивать, как мои дела, зачем мне увольняться, может, я подлечусь и вернусь сюда, потому что я хорошо работаю и такие люди им нужны. Кстати, утром, пока я завтракал, было собрание. Меня и Соколова, ребята говорили, выдвинули в передовики, в Омск, что ли на доску почёта будут вешать и велели равняться по нам. А насчет расценок всё осталось по-старому, ждать больше нечего, только что на июль дадут аккордный план, за перевыполнение которого будет премия. И вот Малахов меня блатовал, чтоб я оставался, т.е. возвращался из Харькова. Мне, конечно, импонировало такое отношение со стороны главного инженера, но я сказал, что мне, по всей вероятности, после леченья будет предписан отдых, а здесь работа тяжёлая и неблагодарная, заработок мал и ничего не предвидится. Стали с ним беседовать на темы аккордного плана. Он хотел дать 14 рейсов на месяц, но я категорически заявил, что это ganz unmoeglich. Тут подошёл и второй стахановец – Колька Соколов, и мы в две глотки отстаивали суверенитет бедных шофёров, доказывая, что больше десяти рейсов давать план неразумно. Малахов вроде бы согласился.

Сидели мы тут с полчаса, всё разговаривали. Расценки, говорит, установлены правительством, менять их они не имеют права, категорию пересмотрят и уравняют в стоимости рейса с бухарцами, которые сейчас получают 30 рублей. В общем, опять одни туманные обещания. Потом Комаров сказал, что машину я буду сдавать Мамаеву, который работал на 40-16 ГОА, и что надо ее помыть.

Я поехал было на мойку, но оказалось, что там оборваны провода, и я так и не помыл. Долго сидел я в диспетчерской, болтал с бухгалтерами. Часов уже в 10, наконец, велели приступать к передаче. Взяли заводской приемо-сдаточный акт, и по нему стали. Хрен Мамаев проверил все номера шин, не поленился, падло, лазить под машиной.

Уворованный баллон со стертым номером по первым сохранившимся цифрам подходил к одному из моих, и он прошёл, как родной мой.

Я боялся, что он углядит сломанную рессору прицепа, но не углядел. Правда, пришлось размонтировать с ним запаску, которая спущена. Впрочем, я большей частью сидел и давал указания. В конце одиннадцатого сбежал обедать.

Давали картофельный суп с тушенкой, гуляш и простоквашу, которой я, по совету старины Мечникова, выпил две кружки. После обеда пошел было опять к машине, но мудак уже куда-то уехал. Я потолкался еще немного в диспетчерской, Быков сказал, что приказ будет завтра, и пошел домой. Вернее, не домой, а на озеро.

Опять пешком пришлось итти. Думал, что в рабочий день там буде мало народу, но весь берег пестрел бронзовыми телами. Опять было полно автомобилей, мотоциклов, велосипедов. Я разделся, сбегал окупнулся, а потом улегся пузом вверх на солнышке, прикрыв бедра брюками, чтоб окончательно не сжечь. Под голову балетку положил, сам на спецовку. Пригрелся хорошо, с час, больше даже пролежал, задремал немного.

Уже около трёх опять полез в воду. Сверху она была просто теплая, внизу похолоднее. Я долго кувыркался в озере, не желая вылезать. Потом все же вылез, обулся и, не одеваясь, пошел домой. Загорел хорошо. Ещё завтра и те дни, если будет хорошая погода, позагораю, и можно будет сказать, что я с юга.

Придя домой, нашел телеграмму от мамы: «Посылку получила всё цело». Я вынул всё из карманов спецовки и брюк, чтоб завтра сдать всё, потом еще тут по хозяйству повозился, стал было писать дневник, но пришел Сашка и помешал.

Генка наш сегодня уехал в Омск, деньги все у него приятели пропили, он только утаил от них на билет, а они его же побили вчера. С Сашкой мы долго разговаривали, потом он пошёл в депо, а я на вокзал.

Хотел выпить чего-нибудь – было еще два рубля с чем-то – но было одно ашхабадское, а оно крепкое и не очень хорошее. И вообще я что-то стал плохой пивок.

Постоял-постоял и пошёл в столовую. Там было веселее. Взял я на рупь 20 два стакана томатного сока, бутыль воды, творог, простоквашу, колбасы холодной и жареной и баурсак. Раздатчица там славненькая такая, татарка, видно, всё со мной здоровается, и на улице – приметила, стало быть. Но я уже уезжаю, так что нечего после драки махать кулаками. Надо было раньше чесаться. А жалко всё же уезжать, ей богу. Только что в Харьков надо, а то хрен бы я уехал сейчас. Всё равно триста рублей я бы заработал, но уж настроение упало, вот в чём дело. В столовую зашел и Сашка, и мы вместе пошли домой. Придя, я написал дневник и в половине десятого лёг спать. Концерт хороший какой-то передавали, Штоколов пел «Персидскую песню» Рубинштейна. Хорошо пел, и песню эту я люблю.

продолжение