предыдущая часть - здесь

В следующую секунду мы оказались не только в центре ночного города на Неве, но и в сердце ожесточенной перестрелки. Стреляли буквально отовсюду…

Я по тротуару подполз к Дому Журналистов и с ужасом понял, что моя яркая желтая кенгуруха прямо светится в ночи, привлекая всеобщее внимание и делая из меня идеальную мишень. Я попытался застегнуть куртку цвета морской волны и хоть немного замаскироваться под серый асфальт. Застегивая молнию и лежа на боку, я поднял глаза на крышу Дворца Белосельских-Белозерских и увидел, как там бегут какие-то тени. «Только бы не начали стрелять сверху, – подумал я. – Кроме нас им некуда попасть. Сразу в нас. Блядь. Больше никого нет в обозрении. Только бы не стали стрелять с крыши».

Но пока я боялся обстрела с крыши – на мост буквально вылетел автомобиль, марку которого я даже не успел опознать, завороженный освещенным салоном и людьми, с обезумевшими глазами выставившими в три окна, кроме водительского, по оружейному дулу. Они пронеслись, как метеоры, стреляя во все стороны, но я разглядел всех четверых, сидящих в машине, несущейся посередине Невского. Как будто зрение стало с оптическим увеличителем. Как на фотике с зумом. Удивительный экстрим-эффект… Освещенный салон был как будто на расстоянии вытянутой руки от меня.

Я в изумлении проводил автомобиль взглядом, поняв, что вот он-то и издавал эти щелчки, которые я принял за лопнувшую шину. Пальба, наверное, шла от Адмиралтейства. В погоню за ним неслись пара ментовских машин с выключенными мигалками, но с ответными выстрелами из табельных пистолетов. Огневая мощь была явно на стороне пытавшихся скрыться преступников. Я еще какое-то время слышал уже удаляющуюся к Старо-Невскому стрельбу на колесах, и вскоре все смолкло.

Я продолжал лежать и боялся, если честно, подняться. Мне казалось, что все еще не прошло и может повториться в любую секунду. Но на крыше больше никто не бегал. Невский опять погрузился в тишину и ночное спокойствие.

- Сколько времени-то, Мить, – спросил я лежащего пластом друга.

Тот тихо ответил, посмотрев на руку:

– Четыре утра. Дим, что это было?

Нас привел в себя веселый громкий голос, звучавший через дорогу.

– Ну чего? Живы? Поднимайтесь!

Я посмотрел в сторону голоса. Вроде бы он был тем же, что вечность назад кричал нам падать на асфальт, предупреждая о стрельбе. Теперь я отчетливо увидел машину ментов, стоявшую на набережной через дорогу. Они вышли наружу, включили фары и зажгли салон. Один из них приветливо помахал мне рукой.

– Вставай! Вставай! Подъем! Все! Делегация проехала.

Еще не веря, что опасность миновала, мы присели на асфальте и глядели, обалдевшие, на ментов. Только сейчас я вспомнил, что во время нашей прогулки я ведь видел практически во всех улочках, выходящих к Невскому, не одну и не две ментовские тачки без огней, будто в засаде. Но не придал этому значению. Мало ли что. Оказывается, это была реальная облава на каких-то кримов. Которые и промчались по центральному проспекту города, устроив стрельбу в духе Бонни и Клайда. Я такого, честно говоря, никогда не видел.

Мы встали и отряхнулись. Менты уже откровенно смеялись над нашим смятением. Но не удосужились даже подойти к нам. Увидев, что мы живы и здоровы, они уселись в машину и уехали в ту сторону, куда скрылось криминальное авто. Интересно, они настигли их? Я так этого никогда и не узнал. Но одно я знал точно: ничего подобного в Советском Союзе не происходило и происходить не могло. Вроде бы после собчаковско-ельциновского военного переворота в стране прошли считанные дни, а город, в котором я жил, изменился до полнейшей неузнаваемости. Какое-то гангста кино. Не хватало еще саундтрека Мамаши Бейкер в исполнении "Бони М".

Мне категорически не понравилось находиться без оружия и абсолютно бессильным и беззащитным под летящими над тобой пулями. Фак. Это мерзко и противно. Мы шли до Казанского, молча обдумывая произошедшее. Это уже было не смешно. Еще менее смешно, чем опасная драка с шоферюгами и невинные дневные розыгрыши на мосту с пистолетом и анонимный выстрел у кладбища. Какой-то беспредел начинался и разворачивался прямо на моих глазах. И его явно никто не мог удержать в рамках. Завтра могло произойти что угодно.

Под утро, когда мы оказались у Казанского, стало совсем прохладно. В пол пятого мы уже конкретно продрогли. И нас ждала новая неприятность. Охранник в Соборе, несмотря на то, что мы там работали, наотрез отказался пускать нас внутрь погреться. "Только в 9 часов. Когда рабочий день начнется", – отрезал он. И захлопнул перед нами родные двери Музея Атеизма и Религии. Урод.

Мы пошли к метро на Канале Грибоедова, так как там из-под стеклянных закрытых дверей на входе шел теплый воздух. Так мы и свалились прямо на тротуаре, обессиленные, помятые, растерянные и побитые. Уснули на ступеньках у дверей, обдуваемые теплом из метро. И проспали практически до его открытия. Сквозь сон и нервное пробуждение я слышал, как перед открытием у дверей столпилась кучка приезжих провинциальных туристов, которые стали вслух обсуждать нас. Родители со своими отпрысками.

– Мама, кто это? Бомжи?

– Да нет. Посмотри, нормальные ребята. Хорошо одеты, просто у них в Питере все такие.

– Так принято что ль?

– Ну да. Здесь так принято.

Я лежал у ног гостей нашего города, зевая и возвращаясь в реальность, и улыбался их реакции. Господи, я был совершенно свободным, охуевшим и живым.

Да. В Санкт-Петербурге так принято. Идешь, идешь, устал, лег, поспал, потом встал и снова пошел. Метро открывалось, пошли люди, и нам надо было переместиться на пару часиков куда-то в другое место – до открытия Казанского собора, в который нам надо было попасть на работу.

Немного потеплело. Мы хорошо погрелись и в принципе были в норме, учитывая те передряги, которые случились с нами ночью… Мы перешли дорогу к Собору и расположились на скамейках возле Фонтана. Я еще не успел уснуть, как ко мне подошел какой-то ранний мент и строго спросил, почему я тут лежу и порчу исторический вид. Я, не приподнимаясь, достал красную корочку с золотым тиснением «Министерство культуры РСФСР». И, протягивая ему удостоверение, показывая им на Казань, щурясь, ответил: местные мы. Отсюда. К Мите мент даже не стал подходить, отдал честь и отошел.

Каких разных ментов мы увидели за сутки! Один спас нас от стрельбы, другой не пустил переночевать на собственное рабочее место, кинув на улице, третий приходнулся от моей красно-золотой ксивы. На самом деле ксива была знатная. По ней я даже в метро и кинотеатры бесплатно проходил. Словосочетание «МИНИСТЕРСТВО РСФСР» весь 1991 год действовало безукоризненно. Только после путча демократов – пошли последние дни магии моего Документа.

Скоро любое волшебство закончилось на долгие пять лет – в стране все превратилось в сплошную прозаическую жизнь под пулями и ради пуль. Пули. Пули. Пули. В тот утренний сон мне снилось исключительно оружие. Отныне только с ним можно было чувствовать себя спокойно в городе. Я отчетливо уяснял это, даже пребывая в безвольном сюрреальном пространстве.

Проснулся я от лучей Солнца на моем лице. Услышал голоса прохожих, утреннее пение птичек и самые чудные звуки воды в Фонтане у Казанского Собора… Я был дико голоден и дико устал. Пора было идти на работу. 9 часов утра. Но открывать глаза не хотелось. Я хотел лежать так вечно и запечатлеть в себе эти последние мгновения безмятежного детства.

Весь мир был снаружи, окружая мое тело на скамейке в центре Санкт-Петербурга, и одновременно вмещался под моими веками в одном ощущении. Но меня растолкал Митя, поднял и мы пошли внутрь Собора.

Поганый мент уже сменился. С Мишей мы больше после его подставы с собакой не разговаривали. В туалете, умываясь, я подумал, что здорово и невероятно, что нас не ранили в перестрелке и не покалечили разбуженные водилы. И о том, какие мы все-таки еще мелкие и незащищенные дети.

А когда вытер лицо полотенцем, еще раз понял, что началось какое-то новое время. Время насилия и перестрелок на улицах. Что-то такое, о чем я не имел представления, о чем не было написано в книжках, не говорилось в школе и что скоро будет везде и всюду. Что-то изменилось в этом году. В тот день. Что-то произошло, что развязало всем руки.

Мне совершенно больше не хотелось работать. Не хотелось думать, что хорошо и что плохо, правильно или неправильно. Мне тоже хотелось пистолет, ездить на машине и курить сигары. И быть отгороженным от шоферюг и ментов оружием и плотной защитой нормальных парней. Вся эта наркотско-хипповая херня не стоила и выеденного яйца. Вот что я тогда понял ясно и навсегда.

В принципе, и попалить мне было бы также интересно, в жопе я видел этот пацифизм.

Вскоре я уволился из Казанского собора. Зимой того же года коротко постригся, переоделся в пиджак, сменил джинсы на брюки, а кроссовки – на туфли. Каморку в музее с нарками я сменил на квартиру с креслом, украшенным американским флагом, и на стеклянный столик, заваленный порножурналами. Впрочем, беседы о пиратах, Мэнсоне и терроризме продолжились, но уже не с богемными слюнтяями, а с настоящими пацанами. В доме, украшенном шкурами медведей, ножами и с гранатометом на стене, хозяином которого был мой другой школьный товарищ – Мухомор. Он носился на восьмерке с еще двумя отморозками, насилуя проституток, бросая их голыми за городом, грабя и расстреливая перевозчиков ювелирки.

Один из пацанов, с выбитым верхним передним зубом, все время повторял: «И будет нам всем мама не горюй!», звонко шлепая кулаком по ладоне. Второй, по кличке «Моторхед», любил метать топор. Весь в тату с картин Гигера, однажды он хорошо ответил излишне скептически настроенному криминальному авторитету, пришедшему нас прощупать. Протянул этому серьезному с телохранителями по бокам человеку, называвшему всю нашу компашку «неформальным объединением молодежи», своего Вуду Божка и сказал уважительно и тихо: «Это Гонобоб. Самое ценное, что у меня есть. Хочешь взять себе? Протяни мне руку. Его Дух живет на моем плече. И сейчас здесь в моей ладони его дом. Возьми это, и он перепрыгнет к тебе. Навсегда. И будет тебе шептать, в кого метать топор». Авторитет резко отодвинулся и вжался в кресло. Его телохранители сделали то же самое, лишь бы только не коснуться каменного черного яйца, покрытого рунами.

– Нет, Мотор. Спасибо. Пусть эта тема живет у тебя на плече, – ответил он, засобиравшись уходить и перестав иронизировать относительно молодости и оккультной направленности нашей банды.

– Мне коммуналки в мозгах не надо. Живите, пацаны, спокойно со своими Гонобобами. Только уважайте старших.

Я дружил с ребятами, и мы много времени проводили вместе. Даже одну фотографию тех лет, где я был изображен в черном итальянском плаще, с автоматом, снятым с предохранителя, с закрытыми от удовольствия глазами, в секунду нажатия на курок, – Мухомор повесил на стену и подписал: «Димон кричит: "Братва расступись, а то, всех завалю"».

Но эта веселая история будет, если будет, рассказана позже. 

Далее: МОТОБИОГРАФИЯ. Цыгане и соблазнение (1992)