Начало, 2 

3.
Нахрап пакостит ближним

Герасимович не хочет и не соглашается изобретать то, при помощи чего можно сажать людей. Другое дело – Нержин: те математические разработки, от которых он отказывается, в нравственном плане гораздо более приемлемы, чем тот анализ звучания телефонных голосов, с работой над которым он не хочет расстаться. Правда, в тот момент, когда Нержин отказывается от морально нейтральной математики (в пользу размышлений о жизни), он еще ничего не знает о том, что та «фоноскопия», над которой он раньше работал и готов продолжать работать, оказалась как раз инструментом, при помощи которого можно сажать людей (и уже через день посадят Володина). Но автор-то должен знать, что происходит с его героем? Конечно! Он знает. И намеренно ставит своего героя в положение пусть бессознательного, невольного, но все же пособника тех, кто сажает. Это как бы символ: мол, все виноваты в том, что людей сажали.

Может, и все. Но ведь мы уже видели, что поведение Нержина определяет Нахрап. Во всяком случае, именно Нахрап, а не Нержин отказался от математики в пользу фоноскопии (а в конечном счете – в пользу лагеря). И в этой связи возникает подозрение: может, люди не так уж и виноваты в расцвете ГУЛАГа? Может, виноват Нахрап, который стремится посадить не только своего непосредственного носителя, но и вообще – хотел бы посадить как можно больше народу. Или, хотя бы доставить неприятности как можно большему числу людей вокруг. Ведь Нахрап по-своему понимает, что для человека лучше.

Для того чтобы испортить жизнь окружающим, человек, одержимый Нахрапом, может пойти разными путями. Стукачество, например, это один из важных видов деятельности Нахрапа. Интересный аспект нахрапистого стукачества разработан Солженицыным на примере Руськи, в котором амбивалентность Нахрапа, вредящего и себе, и окружающим, выливается в конкретную форму агента-двойника. Очень близко к стукачеству стоят неосторожность, несдержанность, нечаянность. Это как бы утонченные формы стукачества. Скажем, благородный Хоробов вдруг, не думая о последствиях, начинает орать, ругать стукача, которого выдает Руська зэкам. А в результате Руська оказывается на этапе. По отдельности все это извинительные мелочи, а если собрать их все вместе, получится впечатляющая картина деятельности Нахрапа.

Но особенно замечательно то, что у Нахрапа для обоснования его страсти заталкивать человека в тюрьму есть особая философия. Она изложена в том же месте «Круга», где сказано, что вольняшек так же было бы странно жалеть, как не резать свиней. «У вольняшек не было бессмертной души, добываемой зэками в их бесконечных сроках, вольняшки жадно и неумело пользовались отпущенной им свободой, они погрязли в маленьких замыслах, суетных поступках».

Из текста романа не очень понятно, кому именно в данном случае принадлежит эта мысль – Герасимовичу или самому Солженицыну? Во всяком случае, Герасимович, который эту мысль вполне разделяет, никого, кроме себя, не предает даже нечаянно. И это не из жалости, а из принципа. Он мечтает о разумно устроенном обществе, а существующую систему хочет разрушить путем отказа от сотрудничества с ней. В дальнейшем, уже в реальности, эта идея выльется в знаменитую формулу «Жить не по лжи». Замечательный императив, но немножко настораживает то, что он оказывается как-то связанным с «бессмертной душой, добываемой зэками в их бесконечных сроках». В этом надо бы разобраться. продолжение