Начало / 2 / 3 / 4

5.
Сталин как диалектическая категория

Весь этот «звон и пафос» юности Нержина связан, конечно, со Сталиным. Значит и Нахрап должен быть связан с ним. Но Нахрап - это вовсе не тот Иосиф Виссарионович, который был когда-то генсеком и совершил целый ряд преступлений. Это только сталинский дух, переделавший по своему образу и подобию все общество. И в том числе – проникший нахрапом в души людей. Он угнездился особенно в детских формирующихся душах, заняв там место сурового отца, отношение к каковому, как известно, бывает амбивалентно: его любят, слушаются, ему подражают, но и одновременно ненавидят его, боятся, восстают против него, как против эдиповского отца. Можно называть его «супер-эго».

Нет, мы не станем здесь заниматься фрейдизмом. Просто надо было отметить, что в «Круге» под именем Сталина выведен не реальный человек, но дух, атмосфера, душевный настрой. И кстати, Солженицын вовсе даже не пытается скрыть, что рисует фикцию – свое представление о Сталине, своего Сталина («мой Пушкин»). Если бы это было не так, автор не стал бы давать Иосифа Виссарионовича изнутри. Ведь ясно же, что даже такой большой художник, как Солженицын, не может знать (если, конечно, не было непосредственного откровения), что делал, что думал, что чувствовал Сталин, чем был наедине собой. Казалось бы, такие изображения должны были бы подорвать доверие к автору. Но мы читаем спокойно, потому что знаем: это условность, художественный прием. Но вот что же хочет нам сказать Солженицын этим приемом?

В отличие от всех других персонажей, Сталин в тексте «Круга» – поток сознания. Мы как бы погружаемся в субстанцию сознания Сталина, плывем в ее потоке, чувствуем, мыслим и понимаем – как Сталин, вместе с ним. С известными оговорками можно сказать, что Сталин – не столько отдельный персонаж, сколько непосредственно данная мысль, субстанция мысли. Все другие герои тоже, конечно, способны мыслить, но мысли их подаются в романе совершенно иначе. Они вводятся обычными конструкциями, типа: он подумал, или: он хотел, или: в нем (кто-то) соображал, или: его тянуло. Конечно, изображение Сталина тоже не обходится без таких конструкций, и все же бросается в глаза именно то, что мысль Сталина в романе растет перед глазами читателей и разворачивается по большей части непосредственно. Дана при помощи несобственно-прямой речи.

Справедливости ради надо отметить, что и в других персонажах иногда пробивается тонкая струйка непосредственного сознания. Но – и это особенно показательно! – пробивается только в такие моменты, когда очевидно, что герой одержим (как, например, в Нержине начинает разворачиваться мысль проснувшегося Нахрапа о том, какие обыски ждут и так далее). Но все это такие куцые зачатки, что, по большому счету, о них нельзя говорить как о потоке сознания. Так только, намек. И уж конечно, они не идут ни в какое сравнение с полноводным потоком сознания Сталина.

Этот мощный поток течет в «глухонемой тишине», которая «наполнила дом и двор, и весь мир». В таком одиночестве, «что уже некем себя проверить и не с кем соотнестись», этот страшный демон потока принимает кровавые жертвы (от Абакумова) и задумывает чудовищные «мероприятия». Он, вот именно, не человек, а потусторонняя сущность, попавшая в тиски человеческих форм существования. Ему тягостны эти формы. Его пугает пространство. Кабинет его тем и хорош, что «в нем не было пространства». А время вне сна – по нему, «как по острым камням, надо было ползти». Так что понятно стремление все в этом мире «закрепить навечно, все движения остановить, все потоки перепрудить».

Как видно, идеалом этого демонического Сталина является некий сон без сновидений – сжатое в точку пространство и остановленное время. В сущности – смерть. И он делает все для того, чтобы достигнуть этого идеала или, по крайней мере, приблизиться к нему. Но что-то все время мешает. Видимо, сама природа солженицынского Сталина как демона потока, не позволяет ему радикально порвать с естественными формами существования всякого материального потока – пространством и временем. То есть – прервать поток и своей жизни, и жизни народа. Так, страдая в рамках пространства и времени, он борется с ними. Безуспешная (без атомной бомбы – о чем будет ниже) эта борьба приобретает карикатурные формы: «Не стоило большого труда исключить себя из мирового пространства, не двигаться в нем. Но невозможно было исключить себя из времени».

Подчеркивая именно эти слова, Солженицын совершенно четко указывает на то, что он хочет изобразить своего демонического Сталина именно как заключенного. Ведь быть исключенным из пространства, не двигаться в нем, – это и значит попасть в заключение. Но любой заключенный (если даже он демон) живет как раз во времени данного ему срока и не может – по правилам игры – сам себя исключить из этого срока. Впрочем, Сталин, который получается у Солженицына неким божеством заключенных (во всяком случае, сделан по образу и подобию заключенного), неким духом тюрьмы и повелителем ГУЛАГа, – этот Сталин, поскольку никого выше него нет, сам себе назначает срок заключения: «Еще два десятилетия, подобно арестанту с двадцатилетним сроком, он должен был жить…»

А где все-таки? Ну разумеется, не в какой-то там метафизической «глухонемой тишине», а в душах людей. Этот сконструированный как идеальный заключенный Сталин, собственно, и есть тот Нахрап, который загоняет людей в лагеря. И в связи с этим становятся понятны некоторые вышеперечисленные особенности устройства Усатого Демона. Он ненавидит пространство и время, поскольку он, как говорит поэт, «вечности заложник, у времени в плену». Он не может избавиться от времени, поскольку он живет в потоке сознания людей. Но он и сам – поток сознания, идущий через головы одержимых. Это он автоматически раскручивается в Нержине, предвкушая обыски и перепалки из-за чайной ложки. Это он прокручивает в Герасимовиче страшную мысль, что бессмертную душу можно добыть только в бесконечных сроках. Потому что именно он расцветает в этих «отмеренных сроках».

Собственно, его нигде больше и нет, этого Сталина, кроме как в головах людей одержимых. Ну, а то, что в романе Сталин отделен от других героев и дан как бы сам по себе, в чистом виде – это как раз та условность, о которой речь шла выше. Благодаря этому художественному приему окончательно проясняется еще один аспект природы Нахрапа: он – общая мысль одержимых героев, он как бы центральная точка «Круга». То, что в смутной, зачаточной форме, по частям проглядывает в других героях, в потоке сознания Сталина представлено ясно и четко – доведено до конца или, если угодно, до абсурда. Солженицынский Сталин как бы думает за всех. «Думать – был его долг. И рок его, и казнь его тоже была – думать». продолжение