1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8

9.
Круглый народ

Как известно, Толстой предлагает нам в качестве идеального образца народности Платона Каратаева – «олицетворение всего русского доброго и круглого», найденное Пьером в плену. Солженицын тоже отправляет своего Глеба Нержина «в народ», сводит его с «круглоголовым Спиридоном». «Не могло быть сомнения в том, что он-то и есть тот представитель Народа, у которого следовало черпать».

Солженицын находит поразительно точную деталь для характеристики своего олицетворенного Народа-Спиридона: он почти слеп! Правда, ослепление его телесных очей наступает уже после войны, когда в американском лагере для перемещенных лиц угостил Спиридона «непробованным» спиртом некий сват-сучка. То есть Солженицын конструирует символ легковерности народа, поверившего лживой агитации за возвращение. Но получилось у него нечто гораздо более значительное. Читателю быстро становится ясно, что слепец, у которого «черпает» Нержин, духовно ослеп значительно раньше, чем физически. Вся его жизнь – цепь беспрестанных метаний от белых к красным, от кулачества к комиссарству и т. д. Кто упрекнет его в этом? Никто. Жизнь такая была, надо было кормить семью и детей. Но почему же у него-то и надо черпать?

 

Да и – что? То, что «несмотря на ужасающее невежество и беспонятность Спиридона Егорова в отношении высших порождений человеческого духа и общества – отличались равномерной трезвостью его действия и решения»? В общем да, загонять односельчан в колхоз или конвоировать за 40 рублей вчерашних товарищей по камере – это трезво. Но ведь это шкурничество называется просто: «течь с потоком» (сталинским). Спиридон, собственно, делает лишь то, что в данный момент ему выгодно. Даже в завтрашний день он уже не заглядывает. Солженицын так говорит: «никакие раздумки не обессиливали Спиридона в минуты решений». Вот он какой у нас чудный! Его, видите ли, «ни один из вечно-проклятых вопросов» никогда не терзает. «Он был уверен, что видит, слышит, обоняет, понимает все – неоплошно».

Как интересно: человек уверен, что он «неоплошно» все видит, а между тем – слепой. И ладно бы только «в отношении высших порождений человеческого духа и общества». Но ведь Спиридон, которому немецкие врачи все-таки вернули отчасти зрение (то есть он кое-что в жизни стал понимать), ослеплен еще и чисто житейски. Уж какое тут неоплошное виденье, если человек потащился на родину в лагеря. И – вместе с семьей.

Даже тюрьмолюбивому Нержину это удивительно: «Кой тебя леший за загривок тянул?». Ответ Спиридона, одержимого лешим, нам нетрудно предвидеть: «Я, Глеба, верно, знал, что залямчат. Уж я у американцев разлакомился, по воле бы сюда не поехал». Так в чем же дело? Другие перемещенные хоть к семье возвращались, а Спиридон – вместе с семьей. Вот семья-то и дети (будущее) его и ведут по жизни. Он и вернулся в Россию, потому что детки домой рвались: «Русскую, мол, школу им кончать надо…» Вы только представьте себе из-за чего человек, который «понимает все неоплошно», на муку пошел! Чтобы дети без настоящего образования не остались. Ну, а что такое «русская школа» в контексте этого романа, никому объяснять не надо. Конечно – тюрьма. И народ, конечно, не может лишить своих детей такой основательной школы.

И вот от такого человека Нержин хочет услышать «народное сермяжное обоснование скептицизма». Чтобы самому утвердиться в нем. Он с трогательными ужимками (чтобы быть понятней) задает Спиридону какой-то немыслимо путанный вопрос длиной почти на страницу, сводящийся к следующему: «С меркой какой мы должны понимать жизнь?» И находит у Спиридона такой ответ, что аж задыхается «от простоты и силы решения». Ничего, впрочем, особенного: «Волкодав – прав, а людоед – нет». Гораздо существенней то, что Спиридон добавляет (видимо, в качестве разъяснения) к своему ответу:

«Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолет, на ем бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронят под лестницей, и семью твою перекроет, и еще мильен людей, но с вами – Отца Усатого и все заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах? Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу – не осталось! я бы сказал: А ну! ну! кидай! рушь!!».

Вот опять в солженицынском тексте проклевывается эта убийственная сталинистская безответственность Нахрапа, подталкивающего людей к страданию и смерти. Но теперь пострадать должен не только носитель Нахрапа. Спиридон зовет смерть на головы сразу «мильена людей». И при этом так хитро: говорится несомненная истина, что «Отца Усатого и все заведение их» надо уничтожить, а между тем выговаривается: уничтожить надо как можно больше народу – «мильен»! – и виноватых, и правых. Радикально! Только вот опять не спросили этих людей – согласны ли они умирать? И умирать опять же – «за Сталина», который – вспомните, о чем речь шла выше! – ведь так мучится в темнице собственной старческой плоти, в двадцатилетнем сроке, который он сам себе отмерил, бедный. продолжение