Последний фильм канадца Гая Мэддина, «Печальнейшая музыка на свете» проник-таки в нашу страну в самое что ни на есть подходящее время. И теперь те, кто будут его смотреть, уподобятся героям фильма. То есть тем эпизодическим американцам периода Великой Депрессии и «сухого закона», которые, утирая слюнки, приникали к радиоприемникам, чтобы послушать репортаж с канадского конкурса самой грустной песни, спонсировала который безногая баронесса, владелица пивоварни. Вследствие чего победителя конкурса с горки спускали в чан с пивом.

Вот, скажем, я задаю вам вопрос: «Если предположить, что ваша жизнь – это фильм, то кто ее режиссер?». Вы поправляете волосы, говорите «ах», и начинаете перечислять: «Ну, значитца, днем – это триллер в духе Дэвида Финчера, вечером (особенно в пятницу) это кудрявая веселуха в духе Кустурицы, а ночью – Дэвид Линч, конечно же. В общем и целом, если честно – чистый Феллини». Я уже давно пытаюсь вас остановить, но вы все продолжаете и продолжаете называть своих любимых режиссеров. Френсис Форд Коппола! Эльдар Рязанов! Джеймс Кэмерон!

Но вот послушайте меня, ладно? Я как-то ехал в электричке, из Петушков в Москву. На станции Орехово-Зуево меня окружила целое семейство, отправлявшееся на праздники в столицу – мама, папа, сын и дочь. Папа с сыном одинаково крепко держались за двухлитровую бутыль лимонада, мамаша с дочкой одинаково презрительно журили их за вчерашнее. Дочка жаловалась, что при подходе к электричке брат чуть заляпал ее ослепительно белые брюки – в Москве засмеют всем своим столичным скопом, пальцами будут показывать. Так – все два часа, и будто бы невдомек им, что рядом на скамье сидит кое-кто, который очень старается их не слушать, но в итоге гадливо даже в интернет об этом настрочит. На подъезде к Москве сын озаботился, где бы отлить – лимонад уже выпит весь. Все начали причитать и говорить, что на Новогиреево, где они собрались сходить (там турникетов нет) общественных туалетов возле станции не наблюдается. Тогда парень, сдвинув кепку на затылок, как-то ухмыльнулся отчаянно и говорит: «А я так, зачем мне туалет? Присяду вон на газон и посру по-быстрому». Сестра корит его: «Так люди ж вокруг». «А чего мне люди, я их один раз в жизни увижу, и они - меня», расхрабрился парень. Тут вступает мать, шмякая козырного туза на стол – «А если кто с видеокамерой пойдет? А потом отошлют в сам-себе-режиссер, вот позору-то и не оберешься тогда». Чем крыть, парень не знает. А тут уже и Новогиреево, и проталкиваются они к дверям бодро, за что им спасибо, конечно же.

Я, заметьте, не собираюсь сейчас как следует простебать этих, может, и не самых лучших представителей рода человеческого. Не буду делать выводов, что вся провинция считает, что по Москве люди ходят с видеокамерами в руках, чтобы отснять какого-то одинокого пацана, присевшего на газон нужду справить. Наоборот, именно эти, в чем-то шукшинские люди (хоть и до Москвы - всего девяносто километров) очень четко представляют, кто режиссер их фильма длиною в жизнь. Это прохожий, сосед, безликая толпа, которая, чуть ты оступишься, подвергнет тебя остракизму. И ты – не высокооплачиваемый актер, готовый отработать бесконечное количество дублей и завалиться на вечеринку в соседнее бунгало. Ты – сапер с потными дрожащими руками, и права на ошибку не имеешь. Смотрите вокруг себя внимательнее – вон тот прохожий похож на Дэвида Линча? А ваш сосед кто, не Трюффо ли?

Скажите лучше, видели ли по телевизору шоу, где скрытые камеры? Любимый мой эпизод – это когда мужики приходят наниматься на работу, на собеседование, а на ресепшене сидит голая секретарша. Объектом насмешек тут выступает мужской шок и смущение. Мужикам этим нужна работа, а им подсовывают голую бабу – то бишь совершенно противоположное. Мужики эти специально подобранные, так чтобы ничего не знали про Славоя Жижека и его определение «постмодернистской энигмы», когда два несопоставимых отношения каким-то образом сосуществуют. Мужикам (и зрителям у телеэкранов) нравится и приятно смотреть на голую секретаршу, но мужикам нужна работа, и, чтобы не выглядеть грубыми или невоспитанными, они отворачиваются, либо пытаются прикинуться взволнованным шлангом, чтобы не обвинили в сексизме или в чем там сейчас обвиняют в таких случаях? Взгляд их выражает одновременно и цинизм, и понимание – «я бы сейчас тебе показал, глупая голая секретарша, но есть такое подозрение, что здесь неподалеку скрытая камера, а то бы ты долго тут не просидела в таком виде». И когда слышится голос ассистента «Снято!» и все выбегают из своих укрытий, чтобы поздравить бедного мужика, он, утирая испарину, горд тем, что пронюхал заранее возможный исход. Пусть в телевизоре все увидят, как он глупо таращился и пускал слюну, но он же только выглядел глупо, он не сделал ничего глупого. Дома, после нескольких бутылочек пива, среди друзей и когда камеры рядом нет, хоть скрытой, хоть нескрытой – этот мужик совсем другой, телезрители бы и не узнали его вовсе.

Поэтому если кто и режиссирует нашу жизнь, то лишь мы сами – с учетом того, что рядом есть скрытая камера. В самых основополагающих моментах (то есть когда, явно ли, тайно ли, но камера работает, и это чувствуется) мы только и делаем, что таращимся и пытаемся выглядеть как можно более безобидно, сминая бейсболку в руках. По своей природе нам не нравятся сама идея о том, что какие-то моменты в нашей жизни могут подпадать под определение «основополагающий». Воистину, не найдется ни одного нормального режиссера, который бы взялся снимать что-то на подобном материале, – когда главный актер пытается как-то ничком или волчком проскочить сквозь кадр, с минимальными потерями. Ну и слава богу – ведь если бы жизнь была похожа на кино, снятое теми режиссерами, пришлось бы куда тяжелее.