У нас же долгое время муссировался в прессе и в разговорах закон о сокращении потребления пива в общественных местах. Муссировался до такой степени, что мой знакомый писатель-шестидесятник, подрабатывающий в свободное время фашистом, В. Шуркин, до сих пор уверен, что то пиво, которое он пьет – запретное. Для него и для тысяч его сограждан сама мысль о том, что пиво нельзя пить у метро или внутри метро, кажется несусветным абсурдом. Как иначе глядеть в глаза таких же трезвых, как и ты сам, согражданам по пути со смены? Раньше можно было схватиться за прохладный стеклянный стан, приложится к горлышку от души (при условии, что это не час пик – в такие часы толпа скопившихся вокруг просто не дает тебе поднять ко рту бутылку, и понимать это неприятно), может, даже завести мимолетное знакомство с самыми разнообразными и занимательными персонажами. Теперь перемещение в метро – это от пункта А до пункта Б.

Но что самое правильное и достойное подражания в реакции моего сподвижника – это отсутствие какого бы то ни было недовольства. Недовольство, какое-то брюзжание, оханье, проклятья без адреса – это все для рассерженных обывателей, недостойное для настоящего человека. Сказали – нельзя пить пиво, значит, нельзя. Это не значит, что «запретное» пиво он пить не будет. Будет, и в тех же скверах, и возле того же метро, и даже внутри. В реакции В. Шуркина – больше смутного удовольствия, что теперь его действия подпадают под какой-то закон. В таком же остолбенелом неверии призывников забирают в военкомат, отловив возле дома. «Я видел, как это происходит в жизнях других людей, и сейчас это происходит в моей». Закон для нас всегда означало что-то далекое, несуществующее, непонятное. А теперь его можно пощупать, повертеть в руках практически. Так же толпа в метро, улыбаясь, сжимает тебя со всех сторон, а в твоей руке – бутылка пива, но поднять ее ко рту ты не в силах. Смешная такая ситуация.

Вернее, как? Потом-то неожиданно выясняется, что закон все-таки позволяет пить пиво на улицах. И даже в метро вечером можно спокойно высосать несколько литров по пути к себе домой, в Новокосино. И тут почему-то слышится другой хор недовольных голосов. Оказывается, все это время рядом с нами были такие, кто ратовал за принятие этого закона, и сейчас лично обижен полумерами. «Запретить! Прекратить свинство!», сжимают они кулачки и плюются в бессильной злобе. Удивительно, что этот лагерь анти-пивных обывателей мы услышали только сейчас, где они раньше были, непонятно. Вот они ведут себя как раз неподобающе. Тот, кто не хочет, чтобы всякие добрые мужички с сумками наперевес после работы нагружались пивком от пуза и домой приезжали совсем уж раздобревшие – он, скорее всего, антигуманный человек, элитист, по каким-то причинам считающий, что он лучше других, а другим - место в топке.

Я, исключительно в плане эксперимента, тоже неоднократно попивал пиво возле метро – на протяжении лет десяти. И сейчас вроде припоминаю, что видел таких недовольных – они обычно шли из метро, крутя носами и неодобрительно скосив глаза на мою бутылку с этим самым пивом. От нас с мужичками уже давно исходил приятный кисловатый запах пивного перегара, появляющийся с первого же глотка. От них нестерпимо воняло конторой. Мы с мужичками ведем оживленный внутренний диалог, жестикулируя, как сумасшедшие. Они молчат, стиснув зубы. Мы – приличны в своем неприличии. В. Шуркин, к примеру, весьма интеллигентно лежит в сугробе уже полчаса как. На них же страшно смотреть, настолько непристойно их послушное естество. А еще злые языки говорят, что пиво придумали, чтобы усмирять рабский гнев, в древнем Египте, чтобы рабы строили пирамиды и не задумывались о том, надо ли им это. И правильно делали. Задумывающийся раб способен разве что дров наломать. А пирамиды – дело нужное, вон, до сих пор стоят и хоть бы хны.