1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8 / 9 / 10 / 11 / 12
                                                                                
«…ибо измену, даже неправде,
почитаю делом, не достойным рыцаря…»

Ал. Блок. «Записки Бертрана,
написанные им за несколько часов до смерти»
из комментариев к постановке «Роза и крест».

Не люблю мемуары. Литературные, да, собственно, и исторические тоже. Ни в каких (а более всего – в художественных) формах. Вернее бы так: отношусь к ним, как к овощам – некий Гоги, который на вопрос “любит ли он помидоры”, ответил: “Кушать? – Да…” Поглощать-то иной мемудор небезлюбопытно. Хотя и опасно, так как грозит вкусу в дальнейшем сильным отравлением вследствие обязательного ядовитого авторского жульничества и вранья при изготовлении (а иначе, зачем бы ему, автору, еще и браться за таковой труд?). Порой продукт может оказаться даже съедобненьким а, в каких-то дозах, вероятно, и полезным. Особенно для историка культуры или психоаналитика. Но мастерить самому?! С позволения сказать, творить?! То есть, признать себя настолько мельче описываемых реалий случившегося мира и “персонажей” каких-то бывших эпох, что уж ничего-то больше и не осталось, как только их – задним числом – обжевывать, объяснять, обсасывать, да подправлять… Удел вдов. Все еще хотелось бы надеяться: найдется-таки и для тебя более явный способ отметиться в данном времени и пространстве, если уж речь об этом (и снова: а о чем же, собственно, как не об этом – в первую очередь – и заводит с нами речь мемуарист?)…

И совсем уж терпеть не могу семейных хроник. Там, продравшись сквозь хитросплетение ге-?-ги?-не-ко?-а?-(вечно путаюсь)-логических связей и почему-то всегда таких несуразных имен-отчеств, узнаешь-таки, наконец, о сокровенных нюансах нижних юбок и важных мнений, о душевных борениях и истории болезни чьей-то, сто лет как почившей в бозе, троюродной бабули (пусть земля ей будет пухом!). И, главное: все это в свете/на фоне национальных (социальных… провинциальных… пенитенциарных…) реалий города Крыжополя и соответствующих постановлений Правительства Аnno Domini такой-то (от (до) рожденьства Хрущева)… Очень интересно!

Однако и то верно: “зарекалась ворона…” Так вот сказанешь иной раз… Даже только подумкаешь, ан…

Сейчас, когда (и где) готовлю к публикации эту свою книгу, мне показалось целесообразным обратиться к действительному факту собственной биографии… Вернее (и пуще того) – к фактам биографии родного деда! Впрочем, факты эти, как кажется, имеют некоторое более или менее смутное отношение к не вполне мне и самому еще ясной тематике данного собрания текстов.

Угораздило дедушку (по материнской линии) в период Гражданской войны в России, на протяжении 1918-1922 гг. быть красным комиссаром дивизии, в дальнейшем корпуса “Червонных казаков” – Украинской повстанческой армии, сражавшейся попеременно (а то и одновременно) с австрийцами, германцами, гетманом, чехословаками, антантой, Петлюрой, Деникиным, Врангелем, поляками, Махно и – черт их знает, кем еще на право- а равно и левобережной Украине.

Оставляя в стороне перипетии личных отношений с пращуром на протяжении моей собственной молодости (И. И. Минц скончался в 1991 г. – ровно в год кончины Государства, которому верой и правдой прослужил всю – свою и его – сознательную жизнь), замечу только, что у меня все же хватило ума порасспрашивать деда незадолго до его смерти о памятных эпизодах общей их бурной юности. Из каковых мне, в свою очередь, некоторые вполне достоверно запомнились…

Итак (своими словами):

Происходил он из еврейской семьи. Предки обосновались в России еще при царе Горохе и жили поблизости от городка Верхнеднепровск (Ныне – в незалежной Украине). Предки были кантонистами, т.е. вполне даже находились – на регулярной русской военной службе, а сам дед учился в классической гимназии. Иными словами, можно предполагать, что семейство ко времени революции 17-го года вполне обрусело (точнее бы, наверное, было сказать “омалорусело”). Однако все-таки было традиционно, хотя и не ортодоксально, иудейским. Что и определило два существенных обстоятельства, повлиявших, в числе прочего, на всю дальнейшую дедушкину судьбу. А может быть и не только…

Увлекся дед в гимназии вовсе не гуманитарными, близкими к политике, дисциплинами (что тогда, как, впрочем, и всегда, было в моде). А математикой. До конца жизни, по крайней мере, той ее части, которую мне еще довелось непосредственно наблюдать, попадались иной раз среди обширной дедовской библиотеки и разбросанных повсеместно брошюр и бумаг книжки с трудами по математике и математической логике. Причем, недавних изданий! Жило, стало быть, теплилось в старике детское пристрастие к традиционному еврейскому «счислению» (тут приветик и фрейдисту и антисемиту!). Кстати, об антисемитизме. Учился он хорошо. И как раз в разгар мировой войны отправился в С-Петербург, с тем, чтобы поступить на математический факультет Императорского университета. Сдал экзамены. Однако принят не был на основании, так называемой «процентной нормы». В соответствие с ней по законам Российской империи число учащихся, как бы мы сказали теперь «лиц еврейского происхождения», за границами «черты оседлости» по всей территории империи не должно было превышать строго определенного процента. А он-то как раз в этот процент не попал! Все места оказались заняты. Ну и – гуляй, Вася. (В данном случае – Исаак).

Дальнейшее – нетрудно себе представить даже и без обязательного рассказа. Бедный, одаренный, образованный и, разумеется, самолюбивый мальчик – еврей, собственно и евреем-то сам себя не очень почитающий, перед характерным носом которого так оскорбительно захлопнулись вожделенные высокомерные двери... Так что, извольте отбыть себе назад, опять-таки как мы бы теперь сказали – «по месту прописки». А назад ему, кажется, и ехать-то из чужого СПб не на что было…

Тут-то аккурат и случилось быть революции, уже столетие дожидаемой и готовившейся всеми не косно мыслящими умами российского общества.

Был ли дед «политическим человеком»? Не думаю. Хотя в социуме, где к тому времени вот уже на протяжении двадцати лет бурлили революционные страсти, периодически вспыхивали крестьянские бунты и волнами прокатывались национальные погромы, где любой интеллигентный, то есть прочитавший одну или более книг индивидуум от сельского писаря до лепилы душ человеческих хотел и знал как «обустроить Россию», тогда как «верхи» напротив того – знать ничего не хотели, - в таком социуме совсем уж «вне политики» (мы бы сказали – «тусовки») мог бы оставаться только истинный монах. Последним дедушка (так толком, по правде сказать, и не знаю, есть ли подобный институт в иудаизме) слава Богу, не был. О чем красноречиво свидетельствует вся его дальнейшая биография.

Как бы то ни было, ровно в 1917-ом году, а именно – в апреле – месяце, когда вождь мирового пролетариата провозгласил свои знаменитые тезисы (и гениально, кстати, точно сформулировал признаки «национального кризиса»), дедушка - еврейский абитуриент, вступил в партию большевиков. Почему, спросим себя, не в какую-то иную, коими кишела тогда разлагающаяся держава? Например, эсеров? Думаю, при желании на этот вопрос можно бы было аргументировано ответить. Даже не призывая для разъяснений тень деда Минца. Однако пришлось бы слишком углубляться в те самые «признаки», в природу и суть «кризиса». А сие, на данный момент, не является темой нашей работы. Для нас существенно, что связался он именно с РСДРП, каковая, спустя полгода, и пришла к власти в столицах (по ходу дела окончательно став и признав себя публично: «б.»). Ну, и эти лозунги: Земли! Мира! Хлеба! Ну, и эти зрелища: возбужденных толп воодушевленных надеждами людей (с тех пор их принято именовать «массами»). Опять-таки представим себе ситуацию: иногородний (и инородный) юноша, пребывающий в двойном качестве изгоя, а, с какого-то момента уже и в тройном, ибо, - как наверняка помнит иной просвещенный любезный читатель из собственного, хорошо им зазубренного институтского курса истории КПСС - партия большевиков на протяжении лета 17-го года была запрещена и находилась в подполье, - так вот этот юноша враз оказывается в тусовке победителей. Становится если не хозяином и начальником жизни, то, по крайней мере, приближенным. В гуще самой жизни. «В обойме». Это открывает немыслимые прежде возможности.

Казалось бы: здесь-то и воплоти в реальность взлелеянную мечту о приобщении к таинствам высших чисел! И наш герой, по его, поведанным мне незадолго до своей кончины, словам, так и предполагал. Но… Тут уж – вот что: член РСДРП(б) предполагает… ЦК располагает! …Раз, короче, хозяевами здеся, так потребно свое хозяйство по крайности упорядочить. Прибирать, - как сказал поэт, - к рукам. Во славу, как полагается, грядущих поколений (да и себя не забудем). А если начальствовать – то было бы над кем. Тем более, подозреваю, что и система императорской «высшей школы» в тот момент рухнула со всей своей высоты в обнимку с остальной, навсегда, казалось, павшей империей. «Вот построим новое светлое царство для всех, тогда уж…»

И еще: в столице-то боевых таких стойких молодых партийцев - (не в последнюю голову – абрашек местечковых) - с лихвой! Типа: «Тут-то мы, дорогой товарищ, справимся… А вот вам, товарищ Минц, ваш родной раион днепровщины должен быть знаком? Там у нас сейчас под немцем крестьянская масса поднимается. Ситуация напряженнейшая. Архиважно сегодня направить бедняцко-середняцкую инициативу в нужное революции русло. Не дать увлечь малороссийского труженика мелкобуржуазной фразой. Не оттолкнуть в пучину националистического угара».

И вот направляется двадцати-одно-летний дедушка директивой партийного ЦК и рабоче-крестьянского правительства все на ту же свою «малую родину». Правда, уже не в качестве во-чужом-семействе-пасынка, а как представитель законной, к тому же истинно народной и всемирно-справедливейшей власти. Дабы сплотить железной рукой разрозненные, малоорганизованные и не всегда еще до конца сознательные вооруженные отряды обобранных и забитых всеми кому ни лень украинских крестьян-повстанцев. (По сегодняшней терминологии – «банды полевых командиров»). продолжение >>