1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8 / 9 / 10 / 11 / 12 / 13

Перенесемся теперь мысленно на Украину весны-лета 1918-го года. Как хорошо известно читателю из того же исторического курса и смежной литературы, по мирному договору в Брест-Литовске между новой, перебравшейся к тому времени в Москву, советской властью и Германией вся территория Малороссии, то есть Украины переходила под контроль Германии и союзной ей Австро-Венгрии. На этих условиях Германия обязывалась прекратить войну против остальной России. Германии, воевавшей на своем западном фронте с Англией, Францией и даже далекой Америкой, Украина нужна была в первую очередь, чтобы использовать ее природные ресурсы: уголь, а главное, сельскохозяйственный продукт – хлеб. Что и стало вывозиться с обширных украинских полей в недальний фатерланд в большом количестве и со всем немецким тщанием.

Тем временем на самой Украине, в Киеве установилось местное, союзное Германии и Австрии правительство «Украинской державы» во главе с недавним русским генералом гетманом Скоропадским. Правда, не все малороссы (как и велико) признали его гетманскую власть. Так малоизвестные до той поры местные национальные полит-тусовщики Винниченко с Петлюрой оказались к киевскому правительству в оппозиции и собрали собственные вооруженные отряды, которые и начали с гетманом воевать (апофеоз их борьбы описан писателем Булгаковым в романе «Белая гвардия»).

Поблизости от малороссийских губерний, на Дону и Кубани, договорившись кое-как с тамошним новоявленным областным руководством, обосновались русские военные формирования под командованием – последовательно – генералов Алексеева, Корнилова, Деникина. Эти граждане вовсе не признавали ни большевистской, советской власти в Москве, ни украинского правительства – будь то гетман или Петлюра – в Киеве, а с Германией и Австро-Венгрией продолжали считать себя в состоянии войны и требовали восстановления единой (и неделимой) России – то есть в том ее виде, в котором она была до самой войны и революции. С западного (русского) фронта через всю Украину к ним настоятельно пробивались части и отряды бывшей русской армии, дабы скорее принять участие в этой безнадежной борьбе. В северо-западных областях начали активно действовать и отряды поляков. Хотя сама Польша была оккупирована Германией, их «легионеры», предчувствуя скорый крах последней, хотели восстановить собственное государство. Но никак не меньше, чем в границах аж 1772-го года! - то есть такого, в состав которого также попала бы вся Украина.

В довершение картины упомянем, что в мае того, памятного 1918-го года по всей территории бывшей Империи, включая и западные губернии, восстал против советской власти, а равно остальных, союзных Германии, правителей военный корпус чехословаков. (Прежнее русское правительство, бывшее с Германией и Австрией в состоянии войны, собрало и сформировало их из числа австрийских военнопленных для участия все в той же мировой войне, но уже на своей стороне. Теперь же чехословаки не без основания испугались, что новая, задружившая с германцами, власть не задумается их предать, то есть, именно – передать немцам и австрийцам, среди которых они, в свою очередь, сами числились предателями, что, по законам военного времени, должно было кончиться для них известно чем.) Ну и еще Бессарабию – смежную с Малороссией область, населенную молдаванами, то есть, по сути – румынами, заняли войска – соответственно – Румынского королевства, страны, не вполне правда удачно, но также воевавший с австро-германцами, и со своей точки зрения тоже справедливо считавшей эту область и ее граждан своими.

Вот вкратце та, как модно теперь выражаться, геополитическая ситуация, кояя сложилась в Малороссийских областях распадающегося Великорусского государства к моменту, когда в ее сердцевину со всеми необходимыми полномочиями центральной русско-советской (но мало актуальной на месте назначения) власти направлялся молодой, не сложившийся студент-математик, еврейский дедушка Минц.

Однако картина была бы неполной, если бы мы не упомянули одного существенного ее фактора, о котором почти всегда забывают (или уж, по крайней мере, никогда недооценивают) последовательные геополитики. А между тем, для нашего рассказа он имеет первостепенное значение. Как ни покажется это кому-то смешным или банальным, сие есть «человеческий фактор». Народонаселение области. Или – как бы сказать проще и точнее?… - О! – люди. Украинские крестьяне, те самые бедняцко-середняцкие труженики, привыкшие, кстати, в силу плодородия и обширности своей страны, а также собственного хлебопашеского усердия, существовать совсем не бедно.

Они, надо думать, никак не могли взять в толк, зачем это им отдавать большую часть своего хлеба насущного невесть откуда свалившимся на них воелюбивым австро-германцам. А еще и кормить мечущиеся, аки саранча под ветром, по их – вовсе не в абстрактно-историческом, а в прямом, хлебопашеском смысле – земле – толпы всевозможных идейных и национальных борцов. Эта-то узость мысли и послужила причиной того, что, когда их уж вконец почти объели разнознаменные тусовщики, упомянутые крестьяне, почесав затылки, стали собираться на сходы и в группки, да и поколачивать без разбора – русских идейных патриотов, своих незалежных устроителей, радетелей Великой Польши, отправителей Германского долга и защитников европейской демократии. Те же, в свою очередь, будучи в массе своей людьми военными, то есть бравыми, организованными, а главное – вооруженными, стали соответственно браво и вооруженно строптивцев воевать.

Начали тогда и крестьяне организовываться и вооружаться. Тут, понятно, им и самим потребно стало некое над собой начальствование, то есть опять-таки власть. Но единственной властью, которую в той ситуации соглашались принять несчастные хлеборобы, было отсутствие всякой власти. То есть анархия. Провозвестником и олицетворением ее на Украине оказался легендарный батька Махно. Именно ему, подкрепившемуся идейно мыслями кабинетных теоретиков русского анархизма, удалось практическое разрешение противоречия: “власть-отсутствие власти”. Чем и объясняется его небывалый, и до сих пор, кажется, в полной мере недооцененный военный (да и политический) успех на полях русской гражданской войны. Как, впрочем, и его крах в дальнейшем.

Однако, рассуждения на эту, без сомнения исключительно интересную, тему могли бы опять-таки увести слишком далеко в сторону от занимающего нас в данный момент предмета. Тем более что (и это вытекало из самой сути махновского анархизма) его движение, та самая “Махновия” было явлением исключительно региональным, сосредоточенным в районе родного городка батьки Гуляй-Поле и смежных областей, за границы которых вылезало редко и неохотно.

Между тем и в иных областях обширной Украины колобродили вышеобрисованные разномастные, и в каждом отдельном случае – по-своему правые, но всегда одинаково прожорливые политические деятели со своими формальными и неформальными лидерами и адептами, так что и там стали труженики селяне собираться… ну да, - в банды, - под начало каких-то своих местных вожаков – полевых командиров. И началось уже тут, как сказал бы на своем профессиональном жаргоне иной сегодняшний государственный муж, “мочилово недетское”.

Вот и население рассматриваемых нами районов оказалась густо перемешано с теми своими же односельчанами, которые вернулись с недалекой нудной мировой войны, где только что вдосталь непонятно во имя чего повоевали.

Они были сильно заражены военно-революционными идеями эпохи. И дабы сказаться в борьбе с германским и прочими супостатами, а главное – выглядеть в собственных глазах, еще более грозно, сами провозгласили себя армией. Скажем, впрочем, откровенно, что “армией”, в полном смысле слова, получившееся новообразование быть, конечно, никак не могло. Даже по тогдашним, начала века, понятиям. Все сборище насчитывало несколько тысяч вооруженных чем попало крестьян. Потому-то, если бы мы, много опережая события, заглянули в позднейший период истории, то увидели бы, что даже советская власть и большевистская партия, с течением времени окончательно прибравшие-таки их к рукам и включившие на каком-то этапе в свою РККА, и то смогли их объявить только дивизией (и лишь еще того позже – корпусом (в составе 3 дивизий). Но пока же, на степных малороссийских просторах это нареклось “армией”. А поскольку все происходило на Украине и состояло преимущественно из местного населения – то естественно - “украинской”. Ну и еще, поскольку население это повстало против местной – на тот момент немецко-хрен-поймешь-какой – власти, то “повстанческой”. Украинская повстанческая армия.

Кроме того, нам известно, насколько живучи бывают в памяти народной предания и былины, песни и всевозможный фольклор, то есть то, что мы с полным правом именуем сегодня мифами. Таким мифом для Приднепровья очевидно была память о разудалой казачьей вольнице. Запорожской сечи. Легендарных, не признававших ни чьего над собой господства и не знавших кабалы, казаках.

Здесь, очень извинившись перед любознательным читателем, нам волей-неволей вновь придется пуститься в, надеемся, недолгий и уже определенно последний исторический экскурс. Без которого, тем не менее, ну, никак нам не обойтись в дальнейшем. Ибо, если, снова поворотясь, окинуть взглядом на сей раз уже период задолго предшествующий описываемому, так сказать, погрузиться в глубины седых веков, то различимо нам станет, как огромным табором вольные запорожские люди жили в этих краях на протяжении нескольких столетий по своим законам. Суровым, и, возможно, с чьей-то точки зрения, едва ли не диким, но им самим, надо полагать, симпатичным. Умели даже лихо поплевывать на могучие окрестные государственные машины. (Но и то скажем: все же еще на тот, средневековый, момент очень примитивные, неповоротливые, громоздкие. В полном смысле слова, работавшие на гужевой тяге. Нынешним – не в пример).

В те совсем уж стародавние времена ни Польский король, возглавлявший вопреки очевидной языковой и смысловой логике, свою, поименованную по-латински, республику, ни Московское царство, назвавшееся, вопреки очевидности географической, очередным новым Римом, ни Крымский татарский хан, ни даже Турецкий султан, окруживший себя славянами-янычарами, с чьей помощью наводил ужас на всю остальную большущую Европу, никто не знал с казаками сладу, и всегда бывал принужден оставить их в покое. Ибо памятно нам по картине великого живописца, сколь неприлично обращались эти “дети степей” с любыми государственными лидерами, периодически благополагавшими обеспечить их своим высоким покровительством. (В случае картины – речь как раз о султане). Удалось это только могучей и неуемной русской православной императрице развеселого нрава и немецкого происхождения - Екатерине Великой только аж в конце восемнадцатого века, то есть всего лишь лет за сто пятьдесят до интересующих нас событий.

Отодвинув ослабевшего Турецкого султана и вовсе упразднив поникшее Польское республиканское королевство и нестойкое Крымско-татарское гаремное ханство, она обратила свой любопытствующий взгляд на казаков. Не зря, видать, двухголовый ее орел умел поглядывать враз на все стороны света. И вперед, и назад. И чтобы наглядно продемонстрировать преемственность своей петербургской власти от Рима – через Константинополь и Москву, - она, ничтоже сумняшись, переселила казачий народ в полном составе подальше от Днепра, на другую речку – Кубань и в Причерноморье. С одной стороны использовав при этом богатый исторический опыт государственного строительства Византийских императоров, с другой же – предваряя тем грядущие аналогичные великие свершения кремлевского Отца народов И. В. Сталина-Джугашвили.

Но известно же нам теперь и как мифы, томясь и бродя порой многолетиями, подобно стародавнему вину в бочках, в тенетах народного (массового) сознания, выплескиваются, под стать тому же напитку, воблаговременье наружу. И иной раз способны ударить в голову любому, прельстившемуся взалкать заветного хмельного пойла. Причем, здесь отметим любопытнейший факт. Хмельные свойства сей, с позволения сказать, сомы, вовсе не ослабевают, но напротив того, усиливаются от перемены… опять-таки извинимся за грубость метафоры, - тары, в которую бывает она разлита и места ее хранения! Иными словами, новый виночерпий и алкаш может вовсе не иметь никакого отношения к давно канувшему в небытие изготовителю.

Не тому ли мы имеем многочисленные примеры в анналах минувшего века, когда целые, причем, по общепризнанным понятиям, вполне даже просвещенные, народы, ведомые своими вожаками, сплошь и рядом начинали вдруг мнить себя теми самыми… “белыми и пушистыми”, коих не только уже и в помине к их времени не было (почему такое само-мнение и не могло быть никем в одночасье опровергнуто), но которые и на поверку, возможно, и даже – скорее всего не оказались бы вовсе столь белы и пушисты в реальности. Ну, какое же могут иметь отношение к древним римлянам бедные крестьяне (а тем паче – насквозь космополитизированная аристократия) Муссолини! Или к древним германцам – тот колбасный фарш в железных кастрюлях, из которого пытался слепить, видите ли, новую нацию Адоль Аллоизович Шиккельгрубер! Или, чтоб ближе, - уже нынешняя идея моей собственной несчастной родины – предстать пред изумленным миром ни больше ни меньше, как вновь той самой скончавшейся еще при дедушке Державой, в каковых целях даже водрузившей на все ту же двуглавую свою, но теперь уже – с понтом – республиканскую, птицу императорскую корону…

Не будем поэтому чересчур строги и к малороссам 18-го года: у них было уж никак не меньше оснований назвать и отождествить себя с козаками (они же казаки) в память отшумевшей здесь некогда вольницы. А чтобы отличить себя от прочих, как сказано, многочисленных “жовто-блакитных”, “трехцветных” и “чернознаменных” представителей населения, данная социальная группа провозгласила себя “червонной”. То есть, красной, то есть номинально признавшей себя “идейно” (если только термин этот в данном случае вообще употребим, вернее – в той мере, в которой он здесь уместен) родственной московской большевистско-советской власти. Почему дедушка (кажется, мы едва вовсе о нем не забыли) и был направлен из революционной Российской столицы сюда.

Тут, конечно, существенны два обстоятельства. Во-первых, декларированные той властью и в принципе-то, очень понятные и добрые для людей пожелания (вспомним: Мира-Хлеба-Земли!)… Во-вторых, отдаленность власти. Вследствие чего реальное воплощение таких ее пожеланий (то есть, в прямолинейной манере большевиков – прямая их, зеркальная, противоположность) до поры до времени еще не обнаружилась. Короче, стали данные малороссы за большаков. И назвались “Червонными казаками”.

Возглавляли товарищей удалые, выделившиеся из общей массы, надо полагать, благодаря личным бойцовским качествам, молодцы. Мало на тот момент еще известные за пределами околотка (но многие в дальнейшем вошедшие в славную плеяду красной командирской элиты высоко ранга, так что, по крайней мере, главный из них - Примаков, - а, видимо, и не только, - удостоился быть в ее числе даже и расстрелянным ридной Советской властью в приснопамятном 37-ом). В 18-м же это были здоровые и статные двадцатилетние хлопцы (а по ту пору раннего взросления, уже даже вполне, можно сказать, мужики). Выдающегося (Примаков) – под метр девяносто – роста, косая сажень в плечах. Думаю, в усах и папахе. На левом боку, натурально – шашка, на правом – непременный атрибут тогдашнего полевого командира - “маузер” в деревянной кобуре…

Тут мы не в силах отказать себе в удовольствие поделиться с любознательным читателем будущих поколений сокровенным знанием. Хотя несколько “специальным”, но способным вызвать у такого читателя интерес. Незаинтересованного же просто великодушно просим пропустить нижеследующий абзац. продолжение >>