Начало см. здесь: 1 / 2 / 3 / 4 / 5

Можайская дорога, 27 августа 1812.
После сражения Пьер впал в такое состояние, в котором на дороге легче встретить бога, чем человека. И он встречает его. Пройдя версты три по дороге, Пьер сел на краю ее. Сумерки спустились на землю. Облокотившись на руку, он лег и лежал так долго, глядя на подвигавшиеся мимо него в темноте тени. Он не помнил, сколько времени пробыл он тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь… «Ветхозаветная троица» по графу Толстому. Приготовление жертвенной пищи: солдаты поставили на огонь котелок, накрошили в него сухарей, положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Сцена причастия:

– Да ты из каких будешь (то есть – хороший ли ты человек)?
– Я приезжал на сражение и потерял своих.
– Вишь ты! Что ж, поешь кавардачку.
Кушанье ему показалось самым вкусным из всех, которые он когда-либо ел. Ангелы смотрят на Пьера.
– Тебе куды надо-то? Ты скажи!
– Мне в Можайск.
– Ну пойдем, мы тебя отведем.

И три солдата приводят его к пониманию того, что война есть наитруднейшее подчинение человека законам бога. Во всяком случае, именно так говорит Пьеру внутренний голос русского бога во сне: простота есть покорность богу, от него не уйдешь, и солдаты эти просты. Битва армий видится в Пьеровом сне противоборством двух принципов – принципа культуры и принципа простоты, окрашенных соответственно в тона насилия и страдания. Рожденные, чтобы петь и кричать – с одной стороны, а с другой – простые солдаты, рожденные молчать и терпеть. Таким образом, Пьер открыл в человеке терпеливого простеца. И отныне с бараньим упорством неофита будет идти к опрощению. Впрочем, голос во сне вовсе не так уж и настаивает на опрощении, он говорит лишь о том, что надо сопрягать в душе своей значение всего. Да, сопрягать надо, пора сопрягать, – думает Пьер во сне, а за границею сна это слышится так: «Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство!» Так народный бог простоты почтительнейше понуждает их сиятельство встать в упряжку. Пьер открывает глаза, смотрит в окно и видит, не узнавая, икону своей ближайшей судьбы: грязный двор, солдат, худых лошадей и подводы. И в первый момент он с отвращением отворачивается от своих грез опрощения: нет, я не хочу этого видеть и понимать. Я хочу понять то, что открылось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Сопрягать, но как сопрягать все?

Москва, 2 сентября 1812.
Лев Николаич называет два чувства, которые снова толкают Пьера к наполеоноубийству. Во-первых, чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастья. И во-вторых, чувство, что и богатство, и власть, и жизнь, если и стоят чего-нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить. Это то русское чувство, – уточняет Лев Николаич, – вследствие которого человек, совершая безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий суда над жизнью. Понятно, что речь идет об одной из ипостасей солдатского бога. Речь идет об Авось.

Оставшись в Москве, Пьер поселился в доме своего, теперь уже умершего, масонского благодетеля. Интенсивное богообщение – грубая пища, водка, бессонные ночи и чтение книг – приводит его в состояние, близкое к помешательству. Он переоделся в кафтан оперного мужика, он купил пистолет, он готовит слова, которые скажет Зверю в момент покушения: не я, а рука провидения казнит тебя... Сумасшедший брат умершего масона бесчинствует в доме, безумит Пьера: к оружию! На абордаж! – орет он. Ты кто? Бонапарт?.. И как раз в это время многоликий, как Шива, Наполеон входит в комнату. На этот раз он является в образе капитана Рамбаля, который после Бородина, естественно, прихрамывает. Сумасшедший стреляет, но к счастью промахивается, ибо Пьер, понимая, что перед ним вовсе не враг рода человеческого, отводит безумную руку. Капитан невредим и за великое дело спасения своей жизни тут же производит Пьера во французы. Ему очень приятно встретить здесь соотечественника. Нет, если вы непременно хотите слыть за русского, то пускай это будет так, но... Страшны в сражениях, любезны с красавицами – вот французы, господин Пьер, не правда ли? Кстати, скажите пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве? Они пропустили чудесный случай...

Москва, 2 октября 1988.
Бородинское сражение, как мы теперь начинаем понимать, эта такое любовное сопряжение, в котором женщина, страстно желая отдаться, борется со своим любезным врагом, кусает его и царапает, и мешает ему исполнить то, чего они оба так жаждут. Эту женщину в детстве слишком жестоко воспитывали, крепко ее наставляли в амазонской фригидной морали, боялись, что она слишком рано даст волю своей девичьей кукле. И переусердствовали – испортили куклу. Теперь ей пора бы уже расстаться с девичеством, и она сама как раз этого хочет, но внутри себя слышит пугающий окрик: нельзя! И дрожит, и сжимается, борется, сама с собой, борется с партнером, который от этого сопротивления только безумеет, что, в свою очередь, еще больше распаляет куклу, но, тем самым, и укрепляет амазонку-запретчика в ней. Чем больше такая девушка хочет отдаться, тем больше царапается. В результате оргазм все-таки наступает, но коитус получается какой-то противоестественный. Тут каждый из партнеров считает себя победившим. И каждый в глубине души понимает, что он побежден.

Крайние националисты все еще сомневаются – было ли брошено семя в матку нашей души или нет? Как можно?! Конечно же, было. Пьер Безухов – как раз это семя. Он субъект трансплантации органов французской души в душу русскую. Иначе бы как он мог изнутри наблюдать этот кошмарный сизигий Европы и Азии? Эти потные изувеченные тела, этот кал, перемешанный с кровью и мясом, хлюпанье влажной земли, разверстое алчно влагалище почвы, жадно вбирающей вздрагивающую протоплазму живой человеческой плоти – это все Пьер наблюдал изнутри, как маленький сперматозоид. И он вместе с солдатской массой излился в Москву и остался в ней, исходящей огнем покаянного сладострастия. Он остался в Москве, чтобы сбросить с себя «внешнего человека», ибо чувствовал мощную руку вновь обретенного бога, который вел его – так уж Пьеру казалось – прямо к убийству Наполеона... Снова ошибка. Русский бог привел француза Безухова прямо к своей сердцевине. Он привел его к самому средоточию русской жизни, к самому интимному в ней – тюрьме и расстрелу. Правда, по условиям времени тюрьму и расстрел осуществляли французы, попавшие в плен бесконечных российских пространств. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >