Начало см. здесь: 1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8 / 9

Лысые Горы, 6 декабря 1820.
После замужества Наташа пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю Наташу. Теперь часто видно было ее лицо, а души вовсе не было видно. Она не была ни мила, ни любезна. Она не следовала правилу, проповедываемому французами, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться. Наташе нужен был муж. Муж был дан ей. И Наташа бросила сразу все свои очарованья. Она чувствовала, что прежние очарованья теперь были бы только смешны в глазах ее мужа, который прошел науку преисподней под руководством Каратаева. Ее связь с мужем держалась не поэтическими чувствами, которые привлекали его к ней в годы романтического масонства, а держалась чем-то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с телом. Держалась лиловой собачкой, разжиревшей на трупах. Собачкой, которая была изначально русской почвой души всех Ростовых. Тем навозом, который составляет основу русского плодородия, – самопожертвованием. И Пьер, съевший собаку на каратаевщине, чувствовал ясное твердое сознание того, что он, Пьер, не дурной человек, и чувствовал это он потому, что видел себя отраженным в жене, которая, вне всяких сомнений, представлялась ему Каратаевым в юбке.

Так и есть. «Ты знаешь, о чем я подумала? – вдруг перебила Наташа рассуждения мужа о гражданском обществе. – О Платоне Каратаеве. Как он? Одобрил бы тебя теперь?» Пьер понял ход мыслей жены. Он задумался, видимо, искренне пытаясь представить себе суждение Каратаева об обществе подлинных джентльменов, взявшихся за руки ради того, чтобы не ошибиться, противоборствуя злу. «Он не понял бы нас, – сказал Пьер. Но потом, представив себе, как джентльмены держат друг друга за руки, чтобы, не дай бог, кто-нибудь что-то не сделал крамольное, добавил: – А впрочем, я думаю, что да».
«Я ужасно люблю тебя! – сказала вдруг Наташа. – Ужасно, ужасно!»
«Нет, не одобрил бы, – сказал Пьер, подумав. – Что он одобрил бы, это нашу семейную жизнь».

Что и говорить – жизнь вполне каратаевская. А вот перенесение круговой поруки крестьянской общины в общество светских джентльменов Платон Каратаев вряд ли одобрил бы. И, во-первых, потому, что не совсем ясно, какие позитивные функции может выполнять круговая порука в обществе этих дворянских индивидуалистов? В крестьянском быту ей присущи фискальные функции: общество должно давить на своих членов, чтобы они вовремя и сполна вносили подати, обирали себя до нитки – во имя Анубиса... Но браться за руки, чтобы защищаться от «кулака-мироеда» Аракчеева – это, знаете ли, как-то не по-каратаевски. Это значит бежать от сумы и тюрьмы... Этого Каратаев не понял бы. Впрочем, в конце концов, созданное Пьером общество окажется самой верной дорогой в тюрьму. У Пьера свой собственный путь.

Ясная Поляна, 11 октября 1988.
На протяжении четырех томов «Войны и Мира» Пьер и Наташа ищут друг друга. Наташа как бы пробует на вкус различные инородные влияния. Это и немецкие воздыхания князя Андрея, и французский напор Анатоля, и, наконец уже, цивилизующее влияние Пьера, бесполого (или все же двуполого?) существа, какого-то искусственного гомункула, приготовленного в реторте масонских посвящений и вобравшего в себя все. Он прошел искусы и наполеоновского брутализма, и мартинистского скопчества, и русской каратаевщины. Алхимические реакции привили ему и революционный радикализм, и высокоумную таинственность социальной архитектоники, и идущую из глубин русской жизни волю к тюрьме.

Это последнее особенно важно Наташе, поместившей несмышленого гомункула под свой домашний каблук. Но ей, несомненно, нужны и укрощенные остатки курагинской похоти, и прививка немецкого умствования князя Андрея. Как помним, она бы хотела иметь их всех сразу мужьями и всех получила в лице многоликого Пьера. Многосоставность эта очень важна для Наташи, которая видит цель жизни в том, чтобы наплодить побольше детей – таких, в структуре души которых все это совместится органично. Наташа чувствует в себе призвание породить новую русскую нацию, в которой чужая идеология будет усвоена так, что станет своей органично-неотделимой от русского духа и неузнаваемо отличной от духа французского, которым проникнуто было наше дворянское общество во время катаклизмов начала XIX века. Эти катаклизмы и были мичуринской операцией приживления нам чужой ткани, и эту операцию описал в своем романе Толстой, тиражировав таким образом Наташиных детей в неисчислимых количествах. Так что уж признаем Наташу Ростову нашей общей прабабушкой.

 

Преломившись в ней, русская жизнь изменилась. Если раньше наше образованное общество думало по-французски, и все удивлялись тем редким искусникам, которые особенно ловко умели перевести свои мысли с французского языка на русский, то теперь поколения Наташиных потомков будут думать свободно французскую мысль по-русски, и никого это не удивит. И результаты получатся чисто русские – прямиком за мысли в Сибирь. Ибо в русском обществе народились не только Наташины дети, но и дети второй нашей мифологической пары – Николая Ростова и Марьи Болконской. О становлении этой второй, охранительной структуры нашего общества речь пойдет в следующей части нашего повествования. Сейчас надо только отметить, что эта вторая структура нам очень нужна, ибо без нее каратаевской душе трудно достигнуть своей заветной цели – тюрьмы и сумы.

Всего пять лет остается до декабрьского выступления на Сенатской площади, откуда Пьер и Наташа отправятся в дальнее путешествие на восток. Из Сибири они вернутся только через тридцать лет, после смерти Николая I, положившей начало новой оттепели... Но, как говорится в русских романах, это уже совсем другая история – не «Война и мир», а «Декабристы».

Декабристы разбудили Герцена. Но всего забавнее то, что французская идеология, почившая в платонкаратаевском коконе, попадает, носимая ветром, на парижскую улицу, где все всходит даже лучше, чем на навозе. И вот, это гибридное растение уже колосится, дает какие-то плоды. В 68-м году мы с изумлением наблюдали это плодоношение, а в 76-м – один из таких плодов вырождает у нас на глазах французская девушка Доминик, специально для этой цели приезжавшая в Москву. Комсомольский привет ей от правнуков Пьера Безухова. Кстати, эта фамилия происходит от немецкого слова besuch, что означает – посещение. Конец первой части. ДАЛЕЕ: Часть вторая >