Часть первая здесь. Начало части второй – здесь: 1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6

Москва, 26 августа 1805.
Кто же такой этот новый хозяин-возлюбленный русской софии? Ну конечно – фольклорный Иванушка-дурачок. Николай с детства считает, что карьера-это прислужничество ради хватания чинов. Таков общеростовский принцип, только вот Николай презирает карьеру на этом ложном основании, а выкормыш Ростовых Борис Друбецкой – успешно ее делает. Обладая отличными связями, Николай не хочет идти ни к кому в адъютанты – лакейская должность! А раз так, он уже заранее запрограммирован на прозябание в глухом армейском полку. И эта программа реализуется через Соню – его детскую мудрость.

Соня это как бы душа Николая, но – вне его расположенная душа. Она то, на что он ориентируется – некий маточный кристаллик, вокруг которого он выстраивает свое поведение? «Я не дипломат, не чиновник», – говорит он, все поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню: нравится ли ей? А что было бы, если б ей это не нравилось? Он либо нашел бы себе для влюбленности что-то другое, либо захотел стать дипломатом. Но что гадать, если Соня уже цепкой хваткой котеночка держит Коко в своих мускулистых лапках. Мало того, что Николушка изначально имеет задатки Иванушки-дурачка, Соня как бы еще усиливает, оттеняет и подтверждает эти его качества. Она для того и нужна, чтобы форсировать пока лишь намеченную тягу Ростова к благородной простоватости.

Соня с ее примитивной нравственностью послушливой дому облагодетельствованной девочки выступает как аристотелевский перводвигатель – тот поводок, на котором Николай будет приведен к конечному своему состоянию самоотверженного ура-патриота. А иначе ведь могли бы развиться другие его задатки – более, так сказать, светские, изощренные, диалектичные,– которые тоже видны в нем с первого шага и закручиваются вокруг поэтической Жюли Карагиной. Той самой, половина существа которой – в княжне Марье. Но ревнивая Соня будет заслонять Николая от других женщин, пока не явится княжна Марья со своими духовными богатствами.

Ольмюц, 13 ноября 1805.
Для начала Соня, премудрость Николушкина, уводит его из университета и определяет в Павлоградский гусарский полк – пусть повоюет с Бонапартием. Зачем? На это ответит полковой командир Николая, сангвинический немец, служака и патриот: «Затэм, мылостывый государ, что импэратор это знаэт. Мы должны умэр-р-рэт за своэго импэратора. А вы как судитэ, молодой человэк?»

– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай. Он и вообще-то легко поддается любому влиянию, а уж тут – раз речь зашла об их величестве... Через краткое время молодой человек попросту влюбится в Александра I. Как в женщину! Что там бедная Соня... На Ольмюцком смотру, разглядев с близи государя, Николай испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Все – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе. И такое же чувство испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества. Боже, какое это русское, подлинно ростовское чувство! Кто из нас не испытал его в детстве? Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз... И вот это стадное чувство армейской соборности заставляет Ростова орать во всю глотку: ура! – надсаживать грудь, аж пригнувшись к седлу, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю. Только умереть, умереть за него!..

Впрочем, любовь Николая Ростова перерастает уже даже и чувство стадности. В ней намечается, пожалуй, некоторая, что ли, чрезмерность, доходящая по временам до полного отождествления с обожаемым предметом. Николай копирует движения и поступки императора. Поймав улыбку, сам невольно начинает улыбаться. Мечтает о встрече и боится подойти, даже когда под Аустерлицем их величеству нужна помощь. Или вот – вдруг в Тильзите, неожиданно для себя, начинает орать на офицеров-товарищей: как вы можете судить о поступках государя!?. Тут уж он вообще смотрится таким маленьким ущербным царьком, расстроенным тем, что приходится брататься с этим выскочкой, корсиканским чудовищем.

Петербург, 12 декабря 1825.
Если учесть, что существеннейшей чертой Александра I было самолюбие, то Ростов – это та часть государя, которая любит себя. Нет, Николай любит не лично себя как Ростова, но – себя как манифестацию самодержавия. И потому он никогда не сможет со стороны и критически посмотреть на самодержавную власть. И еще менее – на свои действия во имя ее. Он убежден, что всегда безусловно прав, когда дело идет о государственных устоях, и во имя любви к ним готов на многое.

«Ты говоришь, что присяга условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший друг мой, ты это знаешь, но, составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить – ни на секунду не задумаюсь и пойду».

Но скорее Ростов поступит, как известный Яков Ростовцев, который, «твердо решившись спасти государя, Отечество и вместе с тем людей, которых любил и которых считал только слепыми орудиями значительнейшего заговора», донес о готовящемся выступлении декабристов Николаю I. А впоследствии сыграл видную роль в деле освобождения крестьянства. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >