Часть первая здесь. Начало части второй здесь: 1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8

Москва, 25 декабря 1988.
Мною цари царствуют и повелители узаконяют правду. Миф доставляет немало примеров связи софийных женских образов с началами власти. Ход обычно таков: разгадка премудрой загадки – овладение женщиной – воцарение. Не иначе и у Толстого: молодой граф Ростов, по-эдиповски ловко решив задачу усмирения взбунтовавшегося мира княжны Марьи, прозревает за ее лягушачьей внешностью прекрасную душу и таким образом входит во владение ее заколдованным замком.

 

Что же такое София? По Сперанскому она – Богом устроенная и оплодотворенная мать праобразов. Если размифологизировать этот тезис, то софия окажется матрицей, согласно которой выстраивается мир. Она из себя порождает систему земных архетипов, которые определяют физиономию мира. Эти архетипы обитают в глубинах, как теперь говорят, коллективного бессознательного. Но коллективы бывают разные – одно дело мир богучаровских мужиков и совсем другое – петербургское светское общество. Один и тот же сигнал, попавший в эти разные софийные устройства, дает на выходе разные сгустки культурного смысла. Ибо разные миры по-разному перерабатывают информацию.

Поскольку Толстой не счел нужным поставить точку над i в заголовке своего романа, слово «мир» на титуле приходится понимать как отсутствие войны. Однако значение «мiръ» (космос, общество) все же слышится в названии и привходит в роман, углубляя его содержание. Декрет 1917 года о новой орфографии, как некий перст судьбы, зафиксировал: Лев Николаич не просто дает банальную оппозицию войны и мира, но и – сопрягает мир (космос) с войной как наитруднейшим подчинением свободы человека законам Бога (голос в Пьеровом сне). Один из аспектов такой «войны» подчинение человека законам софийной матрицы, то есть воспитание (запрягание) человека для мира данной софии. Человек должен жить по тем образцам, которые он впитал с молоком матери. Если же он восстанет против того, что его породило, культура, в которой он вырос, в конце концов скрутит его и наставит на праведный путь. Ибо блудный сын выступает против себя. И даже бунтовать он будет согласно традиционным схемам походов на теплые реки.

Но Николай-то как раз не бунтует, он просто женился на княжне Марье – западной образованности, привитой на русское древо Петром I, – вступил с ней в «священный союз». И это было бы очень хорошо, если бы все навыки, все воспитание Николая не было связано с Соней. Боюсь, Соня и Марья будут бороться в душе Николая за право главенствовать. Здесь возникает проблема совместимости тканей.

Лысые Горы, декабрь 1820.
Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Казалось, что она не тяготилась своим положением. Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всею семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому. Она всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые она была способна, но все это принималось невольно со слишком слабою благодарностью. Марья всегда избирает ее первым предлогом для своего раздражении. Наташа Ростова называет ее пустоцветом... Кажется, что в новых условиях эта допетровская софия бесплодна, однако – в своей хозяйственной деятельности Николай руководствуется именно старыми домостроевскими принципами.

Николай был хозяин простой, не любил нововведений, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве. Когда он взялся за хозяйство и стал внимательно вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание. Николай сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда он стал смело управлять им. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты. Сие пастораль. Не зря, видно, русский классик носил на шее паданку с портретом Руссо.

Лев Николаич считает: Николай потому только понял и усвоил себе этот единственный путь хозяйства, приносящий хорошие результаты, что всеми силами души любил этот наш русский народ, хоть и воображал себе, что терпеть не может мужика. Но позволим себе уточнить: он любил не народ, а домостроевскую премудрость этого народа – Соню. Марья ревновала своего мужа к этой любви его и жалела, что не могла в ней участвовать, но не могла понять радостей и огорчений, доставляемых ему этим отдельным, чуждым для нее миром. Когда Николай первый раз при ней философствовал и разбил перстень с камеей о зубы деревенского старосты, Марья сильно плакала. И он не мог в душе своей не согласиться с ней, что то, с чем он сжился с детства, что он считал самым обыкновенным, – было дурно. «Этого больше не будет. И пусть это будет мне память навсегда», – сказал он, указывая на разбитый перстень с головой Лаокоона. И так упорядочивающе действует Марья на Николая, что всего лишь два раза в год он забывался... Но, побив кому-нибудь морду, он приходил, признавался жене и опять давал обещание, что уж теперь это было в последний раз. Такой установился у них ритуал. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >