— Ну, а кто же еще! Думаешь, кто-то из них умеет танцевать?.. Да даже если бы и умел — я хочу с тобой. Ты прекрасна!
— Я? — снова переспрашивает Вера. — Ей не верится, что это божество обратило на нее наконец внимание.
— Конечно, ты…
«Конечно, ты», — беззвучно, одними губами проговаривает Даня, неудачно пародируя ответ Риты. Никитин больно толкает писателя локтем в бок. Даня икает. Берет в руку бутылку с шампанским и смотрит сквозь нее, прищурив один глаз. Невнятные зеленые силуэты удаляющихся девушек, искаженные толстым бутылочным стеклом.
— Тим, а мы давай пойдем в Tekken порубимся! — предлагает Сидней. — Победителю достается богиня Рита!
— Нормально ты придумал… Вообще-то Рита моя сестра, так что ты должен что-то другое поставить!
— Ммм… Хорошо. Тогда я ставлю машину и еще, если проиграю, беру на себя заботу о ваших многострадальных фунтах. И о твоих, Даня, до кучи.
— Идет, — соглашается Тим, — только фунты один к одному!
— И мои тоже один к одному! — вмешивается писатель.
— Ну и аппетиты у вас, джентльмены…
— Ничего страшного: Рите они дорого достались. И лучше не в Tekken, а в Soul Calibur!
— Там только Tekken, по-моему, есть.
— Ладно...
Они уходят. Даня снова льет в бокал шампанское, тот переполняется, игристое вино озером растекается по поверхности стола, пока Никитин не останавливает руку писателя. Он забрасывает озеро салфетками, те медленно намокают…
— Дэн, если уж нажрался, то хотя бы веди себя достойно! Чай он пьет…
— Пошел ты!
— Дэн, ты в пепельницу соус льешь…
Даня действительно наливает соевый соус для в круглую металлическую пепельницу с тремя желобками для сигарет.
— Пошел в жопу! — огрызается Даня, макая калифорнийский ролл в пепельницу. Потом по одной начинает подбирать палочками упавшие икринки…
— Настоящие мужчины говорят «Пошел на хуй!».
— Пошел на хуй!
— Именно так, дружище. Ты же писатель, ты должен следить за своей речью, тем более в таких местах. Дэн, давай за барную стойку перейдем, а то нас сейчас тут зальют твои озера.
— Пошли.
Бармен оценивающе скользит взглядом по фигуре Никитина и подмигивает ему.
— Я же тебе говорил, — шепчет журналист, — здесь надо быть осторожнее со словами.
Даня подносит ко рту воображаемую рацию-кулак и громко басит туда, имитируя помехи и пьяно проглатывая звуки:
— Педрила-1, это Педрила-2, как слышите, прием!
Никитин вновь толкает писателя в бок.
— Дэн, не шали! Вот увидишь, нам теперь будут недоливать…
— Тогда явится наш космический флот и сровняет здесь все с землей!
Даня расставляет руки в стороны и гудит, изображая самолет. Потом устало опускает голову на барную стойку.
— Охуительно смешно… Дэн, учти: я тебя домой везти не буду! Дэн! Дэн! Не засыпай! Эй! Говори со мной! Слышишь, Дэн!? А тебе самому нравится Рита?
Даня смотрит на Веру, танцующую вместе с Ритой. Девчонка не отрывает глаз от своей новой знакомой.
— Так нравится или нет? — повторяет вопрос Никитин.
— Нет.
— Ладно гнать, Дэн! — смеется Никитин. — Если ты когда-нибудь будешь спать с такими женщинами, можешь считать, что жизнь твоя удалась!
Даня ничего не отвечает. Что-то мешает ему сидеть — он достает из заднего кармана джинсов длинную зубочистку, к одному из концов которой приклеен пышный зонтик серебристой мишуры. Откуда она у него? Наверное, кто-то вытащил из коктейля и ради смеха засунул ему в карман, пока он пробирался сквозь толпу. Совсем уже все обнаглели. Похоже, даже последние безымянные статисты уже делают, что хотят, в его истории.
Рядом за стойкой сидит и курит Ангел. Над его головой болтается картонный золотой нимб на проволочке. Судя по всему, Ангелу не хватает на выпивку. Он уже высыпал на стойку всю имевшуюся в карманах мелочь, а на нехватающую сотню пытается теперь всучить бармену женские трусики и свой картонный нимб.
— А что, очень романтично! — говорит Никитин. — Дэн, напиши про него! Что-нибудь в духе «он променял небеса на земную любовь, а она разбила ему сердце. И вот теперь он алкоголик, его все любят, жалеют, а он пишет стихи».
— С ума сойти…
— Язвишь все? Ну-ну… Знаешь, кстати, что я сейчас подумал?! Музыка для женщин — это как шест для стриптиза, как мужчина — что-то такое, за что они могут хотя бы на время зацепиться… Слушай! — его вдруг осеняет внезапная догадка. — А, ты можешь написать так, чтобы у меня с Ритой что-нибудь вышло?
— Нет.
— Да ладно, что тебе стоит!
— Нет.
Движения Риты плавные, женственные. Они обещают что-то, что никогда не сбудется, влекут к себе обманчивой мягкостью и податливостью. У Веры — резкие, угловатые, пытающиеся утвердить, зафиксировать себя во враждебной, как ей кажется, атмосфере. Рита смеется, берет Веру за руки и поднимает их вверх, затем притягивает девчонку к себе, кладет ее ладони себе на бедра. У одной длинные черные волосы, у другой — короткие светлые, почти мальчишеская стрижка.
— Дэн! — кричит Никитин. — Дэн!
— Чего тебе еще?
— Это не мне! Это тебе! Я и про тебя только что все понял! У меня прямо какой-то вечер озарений.
— Что ты понял?
— Я понял, почему ты пишешь, как идиот!
— Да? Очень интересно… И почему же?
— Просто ты воспринимаешь мир как картинку, которая все время льется в твой мозг. И она производит на тебя такое сильное впечатление, что ты не знаешь, что с ней делать, не успеваешь даже ее осмыслить. Вот что: ты идеальный субъект. Ты не понимаешь, как устроены даже самые простые вещи, откуда они взялись и что означают. Это глупость на самом деле. Ты попросту не умный. Не наблюдательный и поверхностный.
— Пошел ты!
— Нет, правда, без обид. Ведь так и есть. Ты тонешь в информации, ты видишь слишком много, и поэтому не видишь ничего. Я на сто процентов уверен, ты думаешь, что сапоги на платформе и бюстгальтер вон у той большесиськи — это не одежда, а части ее тела. Ну, правда, ведешь себя как дюймовочка на негритянском балу. А все потому, что мир для тебя — это один большой поток. Он льется сквозь твои глаза, сквозь кожу, сквозь все твои чувства и не оставляет ничего от тебя самого. Причем следующая волна этого потока не оставляет практически ничего от предыдущей. Понимаешь, о чем я? Ты ведь творчеством занимаешься, ты вообще должен проникать в самую суть вещей. Творчество — оно…
— В жопу творчество! — говорит писатель, поднимаясь из-за стойки.
— Вот это ты верно сказал, — одобрительно кивает Никитин. — Это хорошо. Пусть это теперь будет твоим девизом!
— Пошел ты!
— А сам-то куда собрался? Обиделся, что ли?
— Нет. Пойду отолью.
— Давай, дружище! Ты сможешь, я в тебя верю!
В туалете Даня не закрывает за собой дверь. Стоит, облокотившись для надежности лбом о выступающее на уровне лица зеркало. Пьяный писатель покачивается из стороны в сторону, безуспешно пытаясь попасть в цель. Черт, ну зачем нужно было так напиваться? Наконец льдинки в писсуаре начинают таять, оседают, проваливаются. Он возвращается к барной стойке, застегивая на ходу ширинку.
— Ну, как? — спрашивает Никитин. — Успешно?
— Так себе, — отвечает писатель, падая на стул. — Я там все обоссал.
— Как это? — удивляется Никитин.
— Так это. Вообще все.
— Аххахха! Ну что же, Дэн, ты не так уж безнадежен, как кажется на первый взгляд… Тогда… Ахахха… Тогда давай выпьем за твой след в истории!
Писатель с трудом сдерживает рвотный позыв, когда пузырьки нагревшегося шампанского бурлят в горле.
— Знаешь, кстати, Дэн, я больше всего на свете ненавижу вставать по утрам, чтобы отлить, — говорит Никитин, — под утро, когда самые сладкие сны, обязательно захочется поссать. Лежишь и мучаешься — и вставать вроде без мазы, потому что сон пропустишь, и спать дальше никак не получается. Серьезно, я бы большие деньги платил тому парню, который за меня бы по утрам отливал.
— Ты бармену предложи, он наверняка согласится…
— Ха... Ха... Ха... Дэн, я вот только одного никак не пойму: если ты себя считаешь таким весельчаком, чего же ты своих героев замочить хочешь всю дорогу?
— Потому что я гуманист.
— Не понял…
— Ну, смотри: допустим, я не уничтожу их. Но мой текст ведь рано или поздно закончится, так ведь? И где же тогда эти бессмертные герои будут жить?
— Хм... Я об этом никогда не думал…
— А ты подумай… Это и тебя, между прочим, касается!
— Ну-ну… Мне кажется, все гораздо проще объясняется: ты, наверное, фанат The Birthday Massacre, вот и все!
— Так и есть.
— Вот видишь… Кстати, Дэн, ты, конечно, мудак, почку и кота я тебе никогда не прощу... — откровенничает вдруг уже изрядно набравшийся Никитин. — Но я все-таки тебе сейчас честно скажу кое-что, как другу. Не такой уж ты и дерьмовый писатель. Серьезно! Во всяком случае, хоть припевы своих любимых песен не печатаешь. В наше время это редкость…
— Спасибо.
— Да не за что! И вот еще что хорошо: все слова у тебя простые, знакомые. А то, знаешь, читаешь иногда, а там всякие «мизантроп», «папье-маше»… Черт его знает, что это такое. А у тебя в этом плане все отлично. Это редкость, серьезно… Нет, есть, конечно, минусы. Ты только не обижайся: я же редактор, я все замечаю. Я тебе правду скажу… Суицидальный комплекс твой немножко утомляет. Нет, я понимаю, конечно, в самолюбовании есть свой шарм. Этакая фишка: вот, посмотрите, Даня Шеповалов, взрослый мужчина, который думает как подросток. И еще… Этот твой культ лузерства, вот, мол, какой я неудачник, я мышек в подъезде кормлю, хотя мне жрать нечего, ну и так далее. Чтобы ты там себе ни думал, а это очень скверно выглядит. Знаешь, как Лев Пирогов такой стиль называет? «Ебаться хочется, но я не сдаюсь!» Понятно, конечно, что все мы тут жертвы матриархата, но можно ведь иногда и нормальные вещи делать, а не в соплежуйстве своем купаться. А вам всем лишь бы о бабах писать…
— Достал уже! — морщится Даня. — Тебе на работе, что ли, дерьма мало?
— Нет, ты послушай. Послушай! Что, плохо правду переносишь? Кстати, да, вот еще одна твоя проблема. Ты слишком много врешь! А писатель должен быть искренен. Все должно быть чисто, сильно, от души… Знаешь, написал и умер… Ага… Так вот, я говорю, от души! А ты что пишешь? Если ты настоящий писатель, то пиши тогда книгу «Как я превратился в кусок говна за полгода», а не вот это вот, что ты тут воротишь. Представь себе, твои эротические фантасмагории с перегрузкой фальшивых эмоций никому, кроме тебя же, не интересны. Дай-ка я еще раз гляну, — Никитин берет у Дани блокнот. — Слушай, а зачем ты «наебнуться» вычеркнул? Отличное слово, зря ты так! Еще «сисечки» хорошее… Так, а «большесиська» — это же я придумал, вот ты гад, Дэн, спиздил слово! Хмм… Знаешь, завязывай с гиперстимуляцией событий: людей укачивать будет… Так-так… Дэн, ты слышал вообще такие слова: кульминация, развязка? Судя по всему, нет, а если и слышал, то очень давно… И ты не записывай тут за мной. Ишь, записывает он. Сколько у тебя этих блокнотов? Напился, как последняя скотина, и все равно записывает! Еврей! Дэн, ты еврей?
— Неа, — писатель шумно икает. — Я дистрибутив вечности!
— Бля, Шеповалов, ну серьезно — хватит выебываться, это реально утомляет! Какая кому разница, кто ты такой? Сейчас на свете около 7 миллиардов людей. Шесть с чем-то там миллиардов! Ты хоть представляешь себе это число? Если ты будешь считать до шести миллиардов, по единице в секунду, то у тебя на это уйдет 220 лет. Врубаешься? И у каждого из этих людей, которых ты за свою жизнь даже не сможешь сосчитать, у всех них свои проблемы, и всем совершенно наплевать на тебя. А мне, твоему другу детства, вдруг на миг — каприз, да и только, на миг лишь стало интересно, какая у тебя национальность, и ты не можешь правду сказать? И записывать хватит! Я говорю: перестань записывать! У меня племянник тоже писатель. Пишет роман «Приключения Лавилаза»... Чего ты смеешься-то, я не пойму, у тебя книжка вообще как пылесос называется… А если уж тебе так нравится твой маниакальный реализм, хотя бы потрудился фоны прописать нормально. И вообще, Дэн, я тебе сейчас действительно дельный совет дам. Резать надо твои тексты! — Никитин с чувством ударяет кулаком по стойке, так что бармен вопросительно смотрит на него — не пора ли уже вызывать охрану. — Резать к чертовой матери!!!
— Допиздишься сейчас, — огрызается Даня, демонстративно щелкая авторучкой и отбирая у Никитина блокнот. — Не умный, не наблюдательный, резать… Одной почки ему, блин, много... Очень просто сейчас исправим.
— Ну, можно, в принципе, и не резать, — спохватывается Никитин, до которого вдруг тоже доходит двусмысленность его собственных слов. — По большому счету, ничего — бодренько так… Эй! Дэн… Перестань! — Никитин хватает писателя за рукав. — В шутки не врубаешься? Дэн! Послушай меня! То, что ты делаешь, очень круто! Очень! Ты им всем покажешь, как надо! Всем этим занудам!
Даня продолжает что-то вычеркивать в блокноте.
— Дэн! Да ты чего? Да мы же все детство вместе провели! Помнишь, как мы конфеты на кладбище воровали? А анчоусы, помнишь, мы анчоусы нашли на свалке у болота?
— Какие еще анчоусы?
— Ну, рыбки такие маленькие сушеные…
— Аа-а…
Писатель вновь возвращается к своему занятию.
— Дэн! Ну, серьезно, перестань, это уже не смешно! Положи ручку, тебе говорят! А помнишь, мы на задней парте сидели и трепались, и эта сука у доски говорит: «Никитин! Шеповалов! Ну что вас ждет в жизни?» Помнишь? Дэн? Помнишь, что мы ответили?
— Помню, — говорит Даня, отрываясь от блокнота. Взгляд его теплеет.
Никитин с облегчением переводит дыхание.
— Ну, давай опять вместе! Никитин, Шеповалов! Что вас ждет в жизни?
— Слава… Деньги… Женщины…
— Наркологическая клиника, — продолжает Глеб Давыдов, подсаживаясь за стойку вместе с подругой, — все как у людей…
Даня и Никитин смеются...
…They only want you when you"re seventeen When you"re twenty-one You"re no fun…
— Клево тут! — робко начинает Вера. — Правда?
Сквозь громкую музыку приходится кричать, чтобы тебя услышали.
— Да, ничего, — соглашается Рита.
— А мальчика этого как зовут?
— Тим. Это мой младший брат. Двоюродный…
— Слушай… — видно, что Вера колеблется, но все же ей очень хочется спросить. — Может, это, конечно, и не мое дело, но… что-то он очень странно на тебя смотрел. И на меня тоже, когда ты захотела со мной танцевать. Я имею в виду, странно для брата. Даже для двоюродного.
— Я знаю, — улыбается Рита. — Просто он меня очень любит. Очень, — повторяет она.
…They take a polaroid and let you go Say they"ll let you know So come on…
Вера чувствует, как из низа ее живота поднимается и медленно разливается по всему телу томная, лениво-сладостная истома. Когда она добирается до груди, сердце начинает биться очень быстро, неровно, с отчетливо ощутимыми перерывами. От этого становится страшно и приятно одновременно. Страшно — потому что сердце может не выдержать. И что тогда будет дальше? Приятно, потому что… Потому что... Что? Вере хочется опуститься на пол и закрыть глаза. Громкая музыка вдруг куда-то исчезает, люди вокруг становятся размытыми и неважными. Ри-та. Остается только она. Вера хочет что-то сказать, выразить свои чувства, но, взглянув на Риту, понимает, что та уже все знает.
— О-чень, — вновь тихо, по слогам повторяет Рита.
Все тело Веры вздрагивает в рефлекторном спазме, она запрокидывает голову, стонет, чувствуя, как безжалостный сладкий вирус пробирается еще выше. Ей тяжело, ей не хватает кислорода. Вера глубоко вздыхает: душный прокуренный воздух кажется ей самым свежим и упоительным глотком, который она только делала в своей жизни. Становится чуть легче, она открывает глаза и тут же понимает, что сделала это зря: рядом с ней такое невероятно красивое существо, от близости к совершенству которого хочется немедленно умереть.
— Ты… Ты… — шепчет Вера.
Рита касается пальцами узких скул девушки, приближается к ней. Та в ответ подается вперед и несмело касается своими губами губ Риты. Не ощутив никакого сопротивления, проталкивает свой язык ей в рот, снова рефлекторно дернувшись всем телом. Набирается смелости и принимается жадно целовать Риту. Она хочет подарить всю себя этому божеству, отдать за него свою жизнь. Красочные картины самопожертвования стремительно сменяют одна другую, оставляя Вере лишь ослепительные, безумно нежные ощущения, острые, как влажное лезвие ее увязшего в наслаждениях языка. В этих ощущениях хочется раствориться навсегда. Вера едва успевает схватиться руками за плечи Риты, чтобы не упасть, бессильно отклоняется, прижавшись бедрами к ней. Юбка висит на выступающих косточках, открывая узкую полоску незагорелой кожи. Веру бьет первый в ее жизни оргазм. Она впервые кого-то любит.
— Как же я могла забыть, — стонет она. — Как же я могла забыть… Ведь это… Это…
Рита смотрит в широко раскрытые глаза девушки. Юное лицо, расчерченное послесвечением лазерных сканеров. Она берет Веру за плечи и рывком разворачивает ее, спиной к себе, на мгновение придавая своим движениям горячую, почти мужскую уверенность. Лопатки, движущиеся, текущие под упругой загорелой кожей. Пятна веснушек на хрупких плечах. Вера снимает резинку, расплескивая распущенные волосы по плечам.
— Как же я могла забыть… — смеется она.
Рита наклоняется и целует девушку, как тлеющие угли в костре, раздувая огонь в низу ее живота. Огня становится так много, что он прорывает свою оболочку и медленно, со змеиным шипением поднимается по позвоночнику Веры, спиралью пылающих языков пробивая себе дорогу. Рита жадно пьет его, это тяжело — огонь обжигает и пьянит до потери сознания, но она старается не упустить ни глотка. Наконец тело Веры еще несколько раз экстатично дергается — и девушка замертво падает на пол. В ее тускнеющих, застывающих глазах отражается медленно опускающееся на пол перышко, потревоженное падением...
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете