Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

На перекус у нас была рыба по-сурски из карпа, которого Софья Павловна где-то достает животрепещущим даже весной. Ей изумительно удается это блюдо – тонкое сочетание картофельного пюре и рыбного фарша – такие, знаете, котлетки, смазанные яично-молочной болтушкой, запанированные сухарями и поджаренные в море разливанном булькающего масла. К этому блюду, конечно, надо бы водки, но на перекус у нас водка исключается, тем более что, встав из-за стола, мне надо будет идти на задание. Ничего, в обед отыграюсь. Я уже разузнал, что на обед у нас будут щавелевые щи, первая ложка которых изумительно окрыляет. В том, разумеется, случае, если перед ней будет выпита рюмка кристалловской водки «Привет».

Кстати, я совершенно не понимаю людей, предпочитающих иностранные напитки отечественным. Зачем пить иностранные водки, если есть и у нас кое-что достойное страсти и благоговения. И к тому же – абсолютно соответствующее нашей национальной еде и культуре. Вот Людмила Проценко назвала дядю Лешу новым русским, а ведь не подумала о том, что новые русские – это те, кто пьет, например, джин, разбавляя его огромным количеством сладкой газировки польского производства, называемой почему-то тоником. И закусывают это пойло солеными огурцами. Боже, ну как это можно!? Это же насмешка и над джином, и над огурцами... В общем, по моему мнению, новая русскость – это лишь новые извращения вкусов. А у дяди Леши вкус правильный и вполне традиционный. Поэтому оскорблять его словосочетанием «новый русский» совсем некорректно. У него есть свои недостатки, главный из которых, конечно, былинная лень, но новая русскость... нет, знаете ли, это уж слишком, всему должна быть мера.

Ну так вот, съев первую котлетку, покрякав и выразив свой восторг Софье Павловне, я рассказал ей, что дядю Лешу только что чуть не убила посетительница.

– За что? – деловито осведомилась Софья Павловна.

– Да за то, что он с новыми русскими якшается, – ответил я.

– Вы смотрите, с ними поосторожней. А что – интересное дело?

(Под интересом дела наша домоправительница разумеет всегда гонорар.)

– Очень интересное, – заверил я ее, – даже захватывающее. Только непонятно, как его можно распутать. Видите ли, один кристально честный человек решил обокрасть нашего клиента, а тот не будь дурак – его тихонечко так тюкнул по кумполу, и привет! А потом сразу к нам: найдите, значит, убийцу.

– Так чего же его искать, раз он сам пришел? – удивилась Софья Павловна.

– Ну как же, а интерес? Не за то он нам платит, чтобы мы его в милицию сдали.

– Да, у нас всегда платят не за дело. Я сегодня на рынке была – цены так выросли, что не подступишься...

– Вот и я говорю: цены такие, что только новым русским доступны. Дядя Леша уже триста долларов и за деньги-то не считает.

– Неужто от денег отказался?

– Начисто.

Во время этого разговора дядя Леша ел молча и только поглядывал на меня испепеляюще из-под бровей. Я знал, что порчу ему аппетит, но я также знал, что, если его не третировать за едой, он так натрескается, что не будет способен к умственной деятельности. А нам надо было работать, раскручивать дело, к которому я не знал даже, как подступиться. Во-первых, было неясно, зачем Кишкин полез к Рябчику? Ответ: чтобы выкрасть рисунок. Но для чего – чтобы спасти его? Чтобы присвоить? С иными целями? Неизвестно. Во-вторых, был он один или с кем-то еще? А если не один, то не помог ли ему упасть тот (или те), с кем он был? И кто это мог быть? Ревнивый Проценко? На это намекала его жена... Но что означают эти намеки? Она просто проговорилась или топила его? К тому же мы еще ничего не знаем о других персонажах, упомянутых Рябчиком. И уж никак нельзя было исключить того, что в деле были задействованы какие-то люди, и вовсе нам неизвестные.

Перекусив, мы прошли в гостиную. Дядя Леша достал папиросу, набитую белым «Драмом» (вообще-то он привык к «Беломору», но с тех пор, как табак в этих папиросах окончательно испортился, набивает папиросные гильзы голландскими табаками), и, закуривая, сказал:

– Я, пожалуй, здесь посмотрю, что можно будет сделать, а ты поезжай к дому Рябчика. Обо всем, что найдешь, немедленно сообщай. И смотри там – без фокусов. Мне вовсе не улыбается вызволять тебя из ментовки. Времени нет.

С этим сердечным напутствием я и отправился. Дом Рябчика располагается в одном из переулков между Трубной и Сретенкой. По пустым субботним улицам на нашей серенькой «Волге» (в которой «нашим» остался лишь кузов, а все остальное – первоклассная западная «фирма») я добрался до места минут за десять. Осматриваясь, медленно проехал мимо дома, оставил машину в переулке и приступил к делу. Руководствуясь чертежом, который набросал мне Рябчик перед уходом, я быстро нашел его подъезд, окно во двор, в которое пытался забраться Кишкин. Все соответствовало описанию, даже остатки следов падения под окном были заметны для опытного глаза, как их ни смывали... Да, судя по этим следам, Кишкин шлепнулся капитально. «Еще одна жертва искусства», – подумал я, прослеживая взглядом траекторию его полета... Несчастный приземлился точно под окном Рябчика – так что с этим было все ясно. Непонятно было только одно, но зато самое главное: как ему удалось упасть? Я отправился на чердак... По дороге увидел, что дверь в квартиру Рябчика опечатана. Я еще подумал, что, если Кишкин был не один, попытку ограбления могут повторить... Хорошо ли Рябчик спрятал рисунок?..

Чердак был закрыт на замок... Мне не хотелось его ломать. Поэтому я стал искать другие ходы. Вышел на улицу, обошел вокруг дома – так и есть: пожарная лестница... В этих старых домах ветхие пожарные лестницы обычно схвачены досками снизу, чтобы дети не лазили. Одна из досок была оторвана и валялась рядом. Я осмотрел ее, ничего примечательного не обнаружил, но подивился тому, что милиция не обратила на нее внимания – какой-никакой, а намек на улику. Около лестницы – кусты. Я на всякий случай осмотрел их, нашел пару окурков и смятую пачку сигарет «Мальборо». На всякий случай приобщил это к делу, хотя, конечно, надеяться на то, что оставили эти предметы сообщники Кишкина, не приходилось.

Целью моей был чердак – я подтянулся и, каждую минуту ожидая того, что либо лестница рухнет, либо появится кто-то, кто мне помешает, забрался на крышу. Осмотрелся, проник сквозь слуховое окно в полутьму чердака. Нашел ту балку, за которую удобнее всего было привязать веревочную лестницу для того, чтобы спускаться к окну Рябчика. При внимательном рассмотрении обнаружились и следы веревки. Да непохоже было, чтобы она сама развязалась – балка старая, и, если бы веревка оказалась развязана тяжестью тела Кишкина, она бы оставила на ветхом дереве след протяжки... Все говорило о том, что веревка была развязана уже после того, как освободилась от груза. Значит, лейтенант довольно точно обрисовал нам картину преступления – Кишкину помогли упасть, или, если он все же упал сам, кто-то отвязал лестницу и бросил ее сверху на труп. Конечно, это мог сделать и Рябчик, но если это не он и не Догин, которым удобнее было все-таки действовать из окна, то орудием преступления могло быть только что-нибудь длинное, чем можно с крыши дотянуться до висящего на лестнице Кишкина. Какая-нибудь доска, например, но не та, которую я нашел внизу. Та все же коротковата, и потом ведь ее бы нашли при осмотре... Нет, нужная мне доска должна быть где-то здесь, вряд ли ее унесли, ведь спускаться вниз сразу после убийства с длинной доской было бы слишком рискованно. Милиция все здесь уже осмотрела, но стоило все же поискать предмет, которым, как я предполагал, ударили Кишкина. Короче, я стал детально обследовать чердак, предаваясь при этом со скуки своей обычной мечтательности. Конечно, это не характеризует меня с лучшей стороны как профессионала, но – буду откровенен – я воображал, что уже нашел доску.

И притом мои грезы были, так сказать, сном в оболочке сна – я как бы уже осматривал доску, раздумывая: позвонить мне сразу в милицию или сперва доложиться дяде Леше? Ведь он – мой начальник, и сообщать о своих находках я должен только ему. Но мне не хотелось отказывать себе в удовольствии лично довести до сведения представителя конкурирующей фирмы замечательный факт: они проморгали важную улику. Я придумывал, какие слова я скажу лейтенанту, чтобы почувствительней задеть его, и живо воображал себе, какую рожу он при этом скорчит – ведь вся его версия с виновностью Рябчика теперь рушилась, как карточный домик, построенный на песке.

Но я не сумел извлечь всю гамму удовольствий из этой мнящейся мне ситуации, ибо некто, подкравшийся сзади, ухватил меня за горло и начал душить.

Продолжение