Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

СОВРЕМЕННАЯ СЕМЕЙКА

Зумберг вошел в нашу гостиную с такой опаской, как будто ступал по минному полю. Дядя Леша даже не стал с ним здороваться, ибо считает оскорбления, нанесенные мне, своими личными оскорблениями. Он сразу же взял Зумберга за рога:

— Значит вы дома не ночевали и поэтому не можете знать, чем занималась без вас ваша жена?

— А чем она занималась? — спросил обманутый муж и опять побледнел (он вообще все время краснел, бледнел, страшно нервничал).

— А вы как думаете?

— Я думаю, она занималась домашним хозяйством, смотрела телевизор, спала...

— Да, такое возможно, — сказал дядя Леша и заговорил о другом: — Когда вы познакомились с Рябчиком?

— Я видел его всего один раз во время продажи рисунка. Но я вовсе не предлагал рисунок Рябчику. Я его предложил банку Догина, поскольку банк скупает произведения искусства... А уж там как-то внутри у них возникла эта идея его сжечь.

— Разорвать, — поправил дядя Леша.

— Ну — разорвать... Не знаю, это их дело — подтереться им, сжечь, разорвать... уничтожить, одним словом. Но меня это не касается, я просто торгую искусством.

— Понятно: сеете разумное, доброе, вечное... А как все-таки Кишкин отнесся к этой идее? Я имею ввиду – уничтожение рисунка.

— Так, как будто это его не касалось.

— А его это касалось?

— Нет, но все-таки...

— И вы не обсуждали с ним — ну, так скажем, вариантов спасти рисунок?

— Нет, никогда.

— И с вашей женой он этого не обсуждал?

— Да что вы прицепились к моей жене? — взвизгнул Зумберг.

— Да то, что я обладаю информацией, что этот вопрос у вас обсуждался.

— Это она сама сказала? — повернул ко мне голову Зумберг. Тут я напустил на себя важный вид и сделал непроницаемое лицо. А что мне еще оставалось? Я ведь и сам толком не понимал, что за игру ведет дядя Леша. Конечно, догадывался, что Чащин ему что-то сообщил, но — что именно?

Видите ли, мой славный шеф подчас начинает темнить даже со мной. Иногда это оправдано, ибо, он, режиссер хренов, считает, что знание иной информации помешало бы мне естественно вести себя в некоторых щекотливых ситуациях. Но иногда он темнит просто так, из одной только гениальности (как это я называю). Ну вот — что, например, в данном случае мешало ему рассказать о своем разговоре с Чащиным, прежде, чем заняться Зумбергом? Короче говоря, я по-идиотски важно промолчал.

— Неважно, кто это сказал, — пришел мне на помощь дядя Леша, — важно то, что вы мне продолжаете врать.

— Но это были только шуточные обсуждения. Дело в том, что жена не хотела, чтобы я продавал этот рисунок. Она хотела, чтобы он остался у нас, — заговорил Зумберг. — Но я его все же продал, хотя обычно прислушиваюсь к своей жене. Он слишком дорого стоит, и — это были очень хорошие комиссионные. Жена, правда, была недовольна... В общем, в шутку мы действительно обсуждали с Кишкиным, что рисунок надо бы выкрасть. Но это было лишь в шутку, уверяю вас.

— А закончились ваши шутки трагедией. И теперь, кого вы мне прикажете подозревать в случившемся — вас или вашу жену?

— Почему же — нас, помилуйте.

— Да потому что вы оба мне врете напропалую, и я должен тратить время и силы на то, чтобы разбираться в вашей лжи. Возмутительно! — дядя Леша был нешуточно взбешен. — Ладно, если вы не можете сказать, чем занималась ваша жена, расскажите хотя бы, чем занимались вы в тот вечер и ночь.

— Я? — тут Зумберг надолго задумался. — Понимаете, я встречался с одной дамой.

— Ага, значит у вас все же есть алиби? — удивленно наморщил лоб дядя Леша, а я подумал, что все наши подопечные поголовно сбесились на сексуальной почве. Между тем Зумберг ответил:

— В том-то и дело, что у меня нет никакого алиби. У меня было назначено свидание. Мы встретились, поужинали в ресторане под названием «Память дедушки»...

— Это что — на Стромынке? — спросил дядя Леша.

— Ну да...

— И как вам понравилось?

— Съедобно.

— А меня отравили. Пельменями! Помню, съел две-три штуки и чувствую: паразиты! — душок чесноком отбивают... Но зато уж с тех пор я ем только дома. Софья Павловна у меня отменно пельмени готовит. Это вам не память чертова дедушки, а реальнейшее объедение. Полная нега желудка. Но простите — я вас, кажется, прервал...

Александр Сергеевич не без изумления выслушал эту тираду. Он ведь не знал, что дядя Леша, когда он в хорошем настроении, способен разговаривать о «неге желудка» часами — только дай ему. Он совершенно искренне числит поварское искусство на первом месте по важности среди всех искусств, а нашу Софью Павловну на этом основании — чем-то средним между Гете, Рембрандтом и Моцартом (что в некотором смысле и справедливо, хоть я и позволяю себе иногда подшучивать над этой великой искусницей). Вернемся, однако к Зумбергу.

— Ну вот: мы поужинали, — продолжал он свой прерванный дядей Лешей рассказ, — а потом произошла безобразная сцена. Дело в том, что на десерт моя партнерша заказала клубнику со сливками, а официант принес — без сливок и, так, знаете, смущенно улыбаясь, объясняет, что сливки, мол, кончились. С этого все началось. Я не мог себе даже представить, что можно на пустом месте закатить такую сцену, а она закатила... Я ей говорю: неудобно, мол. А она мне: если, говорит, их не учить, они на шею сядут.

— Это верно, — сказал дядя Леша с большим участием. — И что же?

— Да ничего... Мы вышли на улицу, и она мне сказала, что ужасно расстроилась, вечер испорчен, у нее ужасно болит голова и поэтому она пойдет домой. Вот и все. Я отвез ее домой, и мы расстались.

— Во сколько?

— В пол-одиннадцатого. А потом я поехал на другую нашу квартиру, на Северный бульвар, и оставался там до утра.

— Вас там кто-нибудь видел?

— Не думаю. Могли, впрочем, видеть мою машину.

— Нет, этого мало. Значит, на ночь у вас нет никакого алиби?

— Ну, если не считать, того, что я позвонил в два часа ночи Лиде...

— Какой еще Лиде? — спросил дядя Леша.

— Лапухиной. Ах да, я ведь вам не сказал, что я ужинал с Лидой.

— Вот оно что. Интересно, — шеф подмигнул мне, а я, не удержавшись, ввернул:

— Недоступная женщина.

— Ну да, — согласился Зумберг, — так вот, я ночью был очень взволнован, не мог уснуть и позвонил ей, поскольку она, когда мы расставались, разрешила мне звонить в любое время... потому что мы вовсе не ссорились, и она не хотела, чтобы я зря страдал...

— Очень гуманно с ее стороны, но это совсем не алиби — вы ведь могли позвонить ей откуда угодно.

— Увы...

— И ах, — заключил дядя Леша. — Но объясните мне, дураку, почему вы домой не поехали после этой вашей романтической неудачи?

— Потому что — должен же человек побыть когда-то один.

— Вы кого имеете ввиду?

— То есть?..

— Кто должен был побыть один — вы или ваша жена?

— Ну... мы вместе... То есть — каждый сам по себе. Извините, я путаюсь. Дело в том, что у нас современная семья. Мы даем друг другу свободу. Это сближает...

В этот момент зазвонил телефон. Звонил Рябчик, который сказал, что ему обязательно надо зайти к нам по срочному делу. Дядя Леша велел ему приехать через полчаса и, повесив трубку, спросил:

— Так на чем мы остановились?

— На том, — подсказал я, — что левак укрепляет брак?

— Фу, как грубо, Колян, — сказал дядя Леша, — где ты этим прибауткам выучился?

— Сами знаете — где, — ответил я, имея ввиду свою юношескую отсидку.

— Вы извините его, — сказал дядя Леша Зумбергу, — трудное детство, но, кажется, этот обормот очень точно сформулировал самую суть вашего представления о браке.

— Если так вам угодно...

— Прекрасно, но как это у вас поставлено? Вы договариваетесь, когда вам приспичит, или у вас заранее составлен график отлучек, так сказать...

— Вы что — издеваетесь? — спросил Зумберг почти угрожающе.

— Нет, меня просто интересует, кто позавчера был инициатором? То есть — вы хотели побыть в ту ночь в одиночестве или — ваша жена?

— Этого я не помню...

— Хорошо, сейчас Николай Юрьевич отвезет вас домой и спросит у вашей жены, кому из вас нужно было побыть одному. Давай, Колян, действуй. Но только там не задерживайся.

Я попытался открыть рот, чтобы вякнуть, что ответ на поставленный шефом вопрос мне известен, но дядя Леша сделал властный жест: выметайся, мол. Ничего не оставалось кроме как подчиниться.

Продолжение