Продолжение (Начало)

- Тебе сигарет оставить?

- Ты уже заплатил. Иди.

Я на цыпочках поднялся на один пролет вверх и дождался, пока они перестанут греметь ключами. А может быть, их зовут Катя и Лена. Или Наташа Большая и Наташа Маленькая. Заговорить с проституткой – почти такая же нерешаемая задача, как ударить по лицу человека. Затихли наконец. Замечательное парадное! Руины. Очень люблю. Как бы вам объяснить…

Ну вот представьте, что очень давно, тысячу или сто лет назад, здесь был огромный город. Журчали фонтаны, цвели сады, по улицам водили слонов и расхаживала стража в тюрбанах. Мраморные дворцы источали холодный запах хранящихся в них сокровищ. Мудрецы изобретали в библиотеке алгебру и начала анализа, факиры на раскаленном рынке заклинали сонных и пыльных, с вырванными зубами, змей. И вот прошло много, тысяча или сто, лет. Сквозь мраморные плиты проросли уютные лопухи. В водопроводе сначала поселились лягушки, потом свили гнезда птицы, потом и птицы улетели на север, юг. И пришли новые люди. С бронзовыми мечами, в шкурах. Приладили в амфиладах дворцов закопченные котлы с булькающей бараниной. Расстелили кошмы в библиотеке. Устроили среди мутных и потрескавшихся изразцов отхожее место. Римская империя расточилась. До Каролингского Возрождения еще далеко. Опавшая листва заносит асфальт. И только я знаю – вернее догадываюсь – о том, что было здесь раньше. Потому что ел однажды суп с хрустальной подставочки. Мне грустно и легко – я предпочитаю баранину. Я нахожу больше смысла в мутных и потрескавшихся, нежели в новых глянцевых изразцах. Воплотившееся время завораживает меня.

Что ли спросить: «Как тебя зовут, дура?» Или даже так – сучка. «Эй, сучка, все, что мне надо – это ром, яичница и немного бекона!» И за жопу пятерней – хвать. Из чего следует, что бекона можно побольше. Бедная, представляю, как ее это огорчит. А почему? Как будто нам с нею надо не одного и того же. Хорошее слово – промискуитет.

Глупости. Это я или не я так думаю? Я же люблю тебя, единственная моя. Это же я тебе всем обязан – даже мутными изразцами. Это ты мне их показала. В имении этих, как там… В Кузьминках. Как было там хорошо. Я чувствовал себя, прямо как Фауст. А теперь глупо и понарошку иду один по Дворцовскому мосту. Но ты со мною сейчас, как нательный крестик, и я тебе все это вокруг показываю. Смотри, какая Нева большая. Не важно, что мы посрались. Это потому что я эгоист и мудак. Ради тебя плещет она о красный и от этого какой-то ненастоящий гранит. Ты ее родила. А не я. Поэтому и мудак. Все, что я способен родить, - это черные вонючие трусы проводницы. Хотя она достойная женщина – наверняка без трусов сейчас. Зачем ей – не трусами работает. Взяла с меня шестьдесят рублей за белье – это называется «фирменный поезд». Все-таки Ленинград – дремучая доисторическая провинция!

Почти без боя купил билет и успел выспаться на пустынном пляже возле Петропавловской крепости. Мысленно показывал тебе прибой, облака, полоску Эрмитажа на том берегу. Вывалялся в песке и на вокзал – в жерло поезда, в предстоящий, возможно, ад. Отступать некуда – впереди Москва.

Кучку людей с софитами загородила подошедшая электричка. Смотреть больше не на что. Сейчас выскребу из кармана проклятую сигарету. Проводница скользнула по мне сытым снисходительным взглядом и приосанилась – громыхая чемоданами по перрону, подтянулась припозднившаяся чета пассажиров с билетами.

Сразу видно, что чета, а не как мы с тобой. Мужичонка меленький, метр с кепкой, но основательный – малый рост ему не помеха. Хозяйственный мужичонка. С прижимистыми ухватками. Маленькие чистенькие ручки и ножки, коротенькие цепкие пальчики. Сразу видать – за таким, как за аккуратной каменной стеночкой. Жена подобрана по размеру – такая же маленькая. Может, повстречалась ему, когда посещала в девичестве специальную, для гномиков, дискотеку. Совершенно не в моем вкусе. Белые, без колготок, ноги с вялыми, но хорошо заметными волосками. Зачем же мне ноги брить, раз я мужнина беременная жена?

Вот сейчас возьмут, подумалось мне с философской грустью, и разложат свои чемоданы в моем купе…

Так и есть, разложили.

Я не знал, чем встретит меня Москва, и на всякий случай планировал за восемь дорожных часов выспаться. Может, придется опять всю ночь где-то шляться. У меня много друзей в Москве, ну так и в Ленинграде их было много – просто, ни с кем из них я не был готов делить нашу с тобой ссору. Ночевать в Москве будет легче – все-таки Москва намного южнее. Но сперва нужно хорошо выспаться, а эти двое основательных недомерков расселись у меня на пути! Заполонили своими крошечными задиками купе, разложили на полках свои пожитки, расчехлили свои гигантские мобильные телефоны, нажали крохотными пальчиками на кнопки и о чем-то упоенно щебечут. Мужичонка объясняет уважаемому Виталь-Иванычу, где оставил какую-то архинадобную ему бумажку. Понятно, канцелярская крыса!

Но не Акакий Акакиевич. Того было жалко. Тот был какой-то… маленький… а эти огромные. Вон, все купе заняли. Особая – офисная порода. Все сегодня для них. Заседания правительства, газета «Коммерсант-Деньги», четырнадцать программ телевиденья и прогноз погоды. И этот поезд тоже. Ничего обидного – это их мир. Даже мутные изразцы, о существовании которых они не подозревают. Даже законы физики, о которых они подозревают лучше меня. Не говоря уж о козьих шкурах, бронзовых мечах и томящейся в микроволновках баранине. Подозреваю, что у них есть даже старые виниловые пластинки Юрия Антонова! И когда они ездят на рыбалку с друзьями, у них клюет. И жены вон беременные все сплошь.

Стыдливо переступая ногами в запыленных ботинках, я расстелил на верхней полке свои шестьдесят рублей. Потом разулся и тяжело взлетел на насест, обсыпав купе песком и наполнив его предательским запахом повидавших виды носков. Быстро снял, скомкал, запихнул поглубже в карманы. Завозился, стягивая штаны. Песок из них заструился ручьями, сливаясь подо мной в шершавые озерца. Беременная оправдывалась перед кем-то по телефону:

- Ну так и этот желтенкий… Он там сверху лежал, я и взяла! Ну а что теперь…

Блаженно вытянув гудящие ноги, я стал слушать…

Продолжение