Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

Письмо к съезду

Продолжим следить за этапами борьбы Солженицына. Нахрап действительно все рассчитал. Он провел человека через потерю архива, страх ареста и гибели его литературного дела. Эта ситуация опасности (или во всяком случае – субъективного переживания опасности) интенсифицировала его писательство – закончить ранее начатое, успеть осуществить то, что задумал... И вот в этой лихорадке в какой-то момент (скорее всего, где-то во второй половине ноября 1966 – между рекомендацией секцией прозы МОСП «Корпуса» к печати и выступлением писателя в Институте востоковедения) он вдруг осознает, что именно вызывающее поведение приносит наивысшие дивиденды.

В конце мая 1967-го наконец состоялся долго откладывавшийся Четвертый Съезд Союза писателей СССР. Солженицын к нему хорошо подготовился, написал письмо к съезду, в котором обличил вред цензуры вообще и рассказал, как плохо обходятся с ним лично. Успех письма был оглушительный. И на съезде (около ста писателей поддержали А. И.). И в обществе («по Москве разошлось мое письмо с быстротой огня»). И особенно – у западных журналистов («И целую декаду <...> несколько мировых радиостанций цитировали, излагали, читали слово в слово и комментировали (иногда очень близоруко) мое письмо»). В общем, у Солженицына «сложилось ощущение неожиданной и даже разгромной победы!»

Собственно, в письме не было сказано ничего особенного – даже по тем временам. Банальности о вреде цензуры постоянно обсуждались в обществе. Другое дело, что писем к съезду об этом никто не писал. Никому не приходило в голову, что на столь очевидных вещах можно сделать себе громкое имя. Да и Солженицыну это первоначально не пришло в голову: «И опять моей шаровой коробки на шее не хватило предвидеть самые ближайшие последствия! Я писал и рассылал это письмо – как добровольно поднимался на плаху». То есть человек уже все-таки совершал сознательный поступок, а не глупую нечаянность (как было раньше), готовил для себя губительную, как ему казалось, концептуальную акцию: «Я видел в этом конец моей еще в чем-то не разваленной, не распластованной жизни».

А получилось нечто другое: демон, в отличие от своего подопечного, опять все рассчитал. Сыграл в другую игру. Пройдет несколько дней, и Каверин скажет Солженицыну: «Ваше письмо – какой блестящий ход!» И Солженицын изумится: «Да! Вот неожиданность! Оказалась не жертва вовсе, а х о д, комбинация, после двухлетних гонений утвердившая меня как на скале». Здесь речь, пожалуй, идет о той самой комбинации, которую Нахрап начал, заставив А. И. забрать рукопись «Круга» у Твардовского. И завершилась эта комбинация если и не полным отождествлением писателя с Нахрапом, то – отдачей человека на волю его демона: «Блаженное состояние! Наконец-то я занял своеродную, свою прирожденную позицию».

«Своеродность» новой позиции Солженицына состоит в том, что отныне он уже почти сознательно начинает действовать по-нахрапьи. Фактически его перестают интересовать возможности публикации «Корпуса» в «НМ». Он уже полностью сориентировался на Запад. Например, когда 8 июня Твардовский просит приехавшего в Москву писателя зайти в редакцию, тот отказывается. Если «решили меня печатать после стольких лет – так подождут до понедельника, именно в те дни подождут, пока (расписание уже объявлено) будет Би-Би-Си трижды читать мое письмо на голову боссам. Крепче будет желание!»

В понедельник даже речи нет о том, чтобы писатель отрекся от своего письма. Речь лишь о том, чтобы он как-то открестился от западной шумихи. На встрече с секретарями СП, куда Твардовский везет Солженицына, редактор «НМ» говорит: «Надо немедленно печатать «Раковый корпус». Это сразу оборвет свистопляску на Западе и предупредит печатание его там. И надо в два дня дать в «Литгазаете» отрывок со ссылкой, что полностью повесть будет опубликована...» «И никто не возражал! – добавляет А.И. – Обсуждали только: успеет ли «Литгазета» за два дня, ведь уже набрана. Может быть – «ЛитРоссия»?»

Но ничего этого не произошло. Глупость и боязливость лит- и партчиновников и в этот раз сыграли на руку Нахрапу. А Солженицын уверился в том, что система слишком слаба, и окончательно сделал ставку на Запад. И Запад сделал свой выбор. «Только с этого шумного письма выделил меня и стал напряженно следить». С того же времени многие близко знавшие писателя люди наблюдают в нем перемены, которые сводятся к тому, что он стал вероломным, заносчивым, самонадеянным, безапелляционным, требовательным... Например, он пытается подавить волю собственной жены, предлагая ей следующий ритуал: напиши «Я» на бумаге, а потом зачеркни его. В этот период многие отшатываются от писателя.

Две парадигмы

Как видим, до некоторых пор в поведении А. И. прослеживается двойственность. С одной стороны, он пребывает в конфликте с властями. С другой – старается с ними сотрудничать. В связи с этим надо бы поточней разграничить две проблемы, которые в истории Солженицына постоянно путаются и затемняют одна другую.

Во-первых, проблема «партийного руководства литературой». Сама по себе эта проблема совершенно ясна: жесткость советской системы, бездарные чиновники, неповоротливые механизмы, метод соцреализма как руководство для пишущих... Все это действительно мешало литературному процессу вообще и в том числе с самого начала затрудняло публикацию текстов Солженицына. Но есть и другая проблема. Она сводится к тому, что Солженицын до 1967 года (но и позднее отчасти тоже) был и хотел быть советским писателем. То есть хотел печататься в Советском Союзе и получать от этого положенные совпису блага. А Нахрап ему в этом мешал – вредил, заставлял совершать глупости (как с изъятием «Круга»), ставить издателям невыполнимые условия, суетиться.

 

Разница очевидна. Одно дело, если человек (как Синявский) все понял и сознательно избрал для себя наиболее рациональное, с его точки зрения, поведение: то, что можно здесь напечатать – печатаю здесь, то, что нельзя – печатаю там. В таком случае он понимает, за что поплатился, он вменяем. И совсем другое дело, когда человек не отдает себе отчета в том, что он делает, когда делает не он, а кто-то другой в нем. Тут трагедия: человек, обласканный гнусной властью, хочет, чтобы власть (хотя бы и поменявшаяся уже на еще более гнусную) его продолжала ласкать, но – под воздействием своего внутреннего демона он постоянно вынужден совершать поступки, которые власть раздражают. Казалось бы: хочешь быть советским писателем – играй по их дурацким правилам: не залупайся, согласись на цензуру, признай право пусть и плохих рецензентов тебя критиковать, пиши, если хочешь, хоть «Архипелаг», но только так, чтобы органы об этом не знали заранее. И получится нормальный литературный процесс по-советски. А не хочешь – так уйди из системы, не участвуй в их литпроцессе, не таскай свои тексты в журналы, откуда, как ты считаешь, их могут забрать в КГБ, пиши в стол, издавайся за границей, а не шантажируй совков такой возможностью.

Я отнюдь не пытаюсь читать мораль Солженицыну, я всего лишь вольно излагаю содержание его программной статьи «Жить не по лжи». Правда, статья эта появилась только в 1974 году, уже после всех боданий теленка (Нахрапа) с дубом, и вобрала в себя весь бодальческий опыт. Но, право же, почему писателю нельзя было до конца осознать такие простые вещи уже к 67-му году и тогда же прекратить бесплодные бодания? Это трудно понять, если не иметь в виду противоречие между желанием быть советским писателем и невозможностью стать им из-за Нахрапа. Так вот: путь совписа оказался для Солженицына невозможен не потому, что он такой принципиальный противник системы (хотя он и противник), а потому, что ему мешал демон, у которого были свои цели. И они отличались от целей, которые должен преследовать благополучный совпис.

На поверхностный взгляд цели Нахрапа сводятся к тому, чтобы вредить спокойной работе писателя. Но если присмотреться, станет ясно, что без работы Нахрапа, без шума, который он создает, тексты Солженицына не прозвучали бы так громко и не привлекли бы к себе поистине всемирного внимания. То есть «расчет» Нахрапа был на то, что в сегодняшнем обиходе называется словом «раскрутка». Но не только. Пожалуй, даже важнее то, что Солженицын не может творить без некоего возбуждающего его чувства грозящей опасности и плюс бытовых неудобств, которые ему обеспечивает все тот же Нахрап. Кто-то не мог писать, если не опустит ноги в холодную воду, – Солженицыну нужна опасность и неудобства, чтобы сесть и писать. Этим, кстати, объясняется его уход с относительно тихой и спокойной шарашки, а также другие странности поведения, которые мы уже видели и еще увидим.

То есть – когда говорится, что Солженицын с мая 67-го начал борьбу с системой и ее идеологией, это, в общем-то, правильно. Но только надо уточнить, что, во-первых, подталкивал его к этой борьбе идеологически абсолютно нейтральный Нахрап. А во-вторых, нервом этой борьбы было не стремление как-то преобразовать советскую систему (Нахрап о таких вещах просто ничего не знает), но – стремление Нахрапа к свободе, к возможности делать то, что хочет он (а отнюдь не совпис Солженицын). И мало-помалу в ходе борьбы А. И. почувствовал, что рука Нахрапа блага для него, что он может под руководством своего демона, интуитивно опирающегося на поддержку Запада и некоторой части советской интеллигенции (не тех, кто был впоследствии назван «образованщиной»), достигнуть гораздо большего литературного и жизненного успеха (это не значит – нормальной жизни), чем если бы он опирался лишь на свои скромные писательские силы и ждал, когда, наконец, его соизволят напечатать.

Итак, начиная с 67-го Солженицын начинает жить в стихии конфликта. В конце года он еще схлестывается с секретариатом СП, но уже, пожалуй, только для того, чтобы записать дискуссию и, назвав эту запись «Изложением», распространить ее (16.04.68) среди членов СП. С точки зрения человеческой – это совершенно бессмысленный поступок, отрезающий всякую возможность печататься. А с точки зрения Нахрапа – вполне осмысленный: шум, новые трудности в жизни, ускорение издания текстов на Западе. Кстати, 13-го он как раз узнает, что в литприложении к «Таймс» напечатаны отрывки из «Корпуса». В том же году «Корпус» и «Круг» выходят целиком за границей. Началось...

Летом 70-го Солженицына выдвигают на Нобелевскую премию. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ