Окончание. Начало здесь. Предыдущее здесь.

Литературная жизнь

Не правда ли, эта история нобелевского развода отдает какой-то дурной литературой. Уж больно все ходульно-символично. Но вообще-то с тех пор, как с 67-го года наш писатель стал все больше отклоняться от литературы к политической борьбе, его жизнь все больше стала напоминать литературное произведение. И потому совсем не случайно он дал своему «Теленку» (который начал писаться как раз с 67-го) подзаголовок «Очерки литературной жизни». Это ведь можно и так понять: жизни, ставшей литературной.

Тут дело не только в том, что Солженицын сознательно выстраивает свою жизнь как литературное произведение. Да, действительно, сознавая свою значительность, он старается ничего не делать просто так – изыскивает ситуации и моменты, которые должны придать его поступкам и высказываниям сугубую аллегоричность (чего стоит хотя бы его возвращение в Россию, начавшееся с востока). Но в той же мере верно и обратное: жизнь Солженицына как-то сама собой выстраивается как литературное произведение. То есть буквально так же, как текст, выходящий из-под контроля автора, начинающий вести за собой перо пишущего. И таким образом вбирающий в себя то, что автор, может быть, и не хотел в него вложить. Текст становится непреднамеренно символичным.

Читать такие произведения действительно поучительно, ибо в них обнаруживаешь не только то, что туда сознательно вложено автором (обычно – расхожие истины), но и то, что автор вовсе даже и не хотел сказать. Само сказалось. Таков, если говорить о собственно литературе, «Круг» с его нетривиальной антропологией предательства. Но такова же и «литературная жизнь» самого Солженицына. В ней много сознательно сделанного, тщательно выстроенного, но самое интересное в ней то, о чем и не подозревает писатель, что как бы случайно, как бы нечаянно совпало. И получился символ. Например, обострение отношений с женщинами, сопровождающее вести о премиях. Или – медленный и мучительный процесс отрыва от старой жены (6 лет), сопровождающийся нарастанием конфликта с соввластью. Причем Решетовская (вспомним ее парадигму), которая, не желая давать развода, делает глупость за глупостью, уже и самим писателем начинает восприниматься как символ соввласти: прописка, квартира, взбудораженная общественность (знакомые), суд (ведь он с ней умудрился судиться, причем – по собственному почину). Может быть, конфликт с женой даже глубже, чем с властью. И ненависть, которую он демонстрирует к жене в книге «Бодался теленок», едва ли не более лютая, чем ненависть к власти.

Конечно, эту литературщину, эти символические совпадения легко объяснить действием Нахрапа, который, заставляя писателя как бы ошибаться, сам их и подстраивает. Но есть вещи совершенно таинственные. Например – то, как вовремя была изъята рукопись «Архипелага» у несчастной Воронянской, которая (это отчасти напоминает историю с изъятием «Круга») не уничтожила, как ей приказал Солженицын, хранившийся у нее экземпляр, а спрятала. Книга досталась властям (30.08.73), а Воронянская повесилась. Своевременность этого события для А. И., давно желавшего опубликовать книгу на Западе, но все не решавшегося, необъяснима рационально, если не допускать каких-то неизвестных пока провокаций Нахрапа (сознательных провокаций писателя я принципиально не допускаю). И поразительна. Автор и сам поражен: «Я в шевеленье волос теменных провижу: Божий перст! Это ты!»

Действительно, Солженицын и без того уже в августе активизировался («вот оно, предчувствие! – Начинать кампанию, когда как будто мирно и не надо!»), решил «нанести подряд ударов пять-шесть», потому что выгодное время было: начался процесс по делу Якира и Красина, и не всем на Западе (да, пожалуй и в Советском Союзе) нравился пошедший вдруг бурно процесс «разрядки». А тут этот счастливый «провал». «Провал – в момент, когда движутся целые исторические массы, когда впервые серьезно забеспокоилась Европа, а у наших связаны руки ожиданием американских торговых льгот, да европейским совещанием, и несколько месяцев стелятся впереди, просто просящих моего действия!» 

И правда: неслыханное совпадение! И Запад сразу: «За разрядку напряженности нам предлагают платить слишком большую цену – укреплением тирании». Далее несколько страниц «Теленка» занимают подобного рода высказывания, идущие с Запада. Скандал получился чудовищный. И это притом, что «Архипелаг» еще никто не читал – он выйдет по-русски только в декабре.

Не стоит перечислять все последующие акты солженицынской борьбы. Достаточно будет сказать, что уже в феврале следующего года писателя высылают из страны.

Чего только ни говорили тогда об изгнаннике: «предатель Родины», «литературный власовец»... Боюсь, и сейчас некоторые думают, что, устраивая свои демонические эскапады, Солженицын способствовал разрушению страны. Это, конечно, глупость. Во-первых, один человек своим словом не может разрушить страну, если он ею не руководит. А во-вторых, Александр Солженицын всегда был озабочен судьбой своего народа (из-за которого в Америке ссорился даже с тамошним начальством), пораженного коростой коммунизма, и думал над тем, как нам обустроить Россию. Что же касается Нахрапа, то это действительно подставщик и разрушитель. Он не имеет представления о человеческих ценностях, ему совершенно все равно, кого подставлять и что разрушать – только ли тело своего носителя или целую страну. Он слеп.

Идеальная проекция деструктивности Нахрапа в социальную сферу намечена в «Круге». Там есть такой замечательный герой Спиридон – олицетворение народа, по мнению Солженицына, но по описанию – существо, слепое ко всему человеческому (и буквально – тоже), подставщик, живущий только своим предательским инстинктом. Сам Нахрап в человеческом облике. Он и открывает Нержину истинную нахрапью хоть: «Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолет, на ем бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, и семью твою перекроет, и еще мильен людей, но с вами – Отца Усатого и все его заведение с корнем? <...> Я бы сказал: <...> А ну! Ну! Кидай! Рушь!!»

Это, пожалуй, самое прямое обращение солженицынского Нахрапа к Западу: «Рушь!!» Конечно, сей сон литературный должно истолковывать как символическое исполнение желания, внушенного Нахрапом. Но ведь дело тут не только в том, чтобы разрушить «сталинское заведение» Совсоюз. По сакральному счету, здесь речь идет о жертве: «мильён людей» вместе со Сталиным, то есть – за него, во имя его...

Все-таки как хорошо, что это только литература, роман, что в реальности для разрушения Союза была использована не атомная бомба, а иные средства....

* * * *

>  Страница Олега Давыдова на Переменах и другие его статьи