Писатель в начале 90-х работал обозревателем отдела светской хроники газеты «Коммерсантъ-daily», а потом написал об этом своем опыте скандальный роман «Последняя газета». В результате многие в журналистских кругах узнали в этом тексте самих себя и на Климонтовича разобиделись. Да так, что до сих пор под лупой вычитывают каждый его новый текст, чтобы подметить в нем какие-нибудь фактические неточности, а то и углядеть стилистические недочеты. Обиженным журналистам невдомек, что писателю простительно вольное обращение с фактами. По той причине, что писатель не журналист. А что до стиля, то именно писатель и формирует эту субстанцию. А журналисты ей только пользуются. Как писатель напишет, так и будет.
Впрочем, сам Николай Климонтович, похоже, не считает, что писательская стезя это так уж прикольно. Об этом – публикуемое эссе «Как писателем не стать», которое будет интересно всем участникам писательско-издательского процесса (авторам, редакторам, издателям), и в том числе – журналистам и, конечно, читателям, ведь и они, разумеется, в этом процессе играют отнюдь не последнюю роль.
КАК ПИСАТЕЛЕМ НЕ СТАТЬ
памятка
Гонять писателей, что мучить котов из разговора
Когда мы говорим о труде писателя, то речь, как правило, о банальной беллетристике, лежащей нынче лакированными грудами на любом книжном лотке. Книг в цветном глянце нынче так много, что кажется: не пишет только ленивый. И рядовой, что называется, читатель вправе думать, что сочинительство – нечто вроде домашнего рукоделия, тем более что нынешнюю прозу в больших количествах сочиняют именно домохозяйки. Читатель и не подозревает, сколь тернист путь сочинителя. В то время как ощутил на своей шкуре, сколько препятствий ему пришлось преодолеть на пути к успеху в его собственном деле: в науке, скажем, или в юриспруденции. Но этот свой опыт он не переносит на писателя, чьи книги, быть может, когда-то с интересом листал.
Так было исстари: подсознательно любой человек, так сказать, простой потребитель, хоть это и маловразумительное словосочетание, полагает, что сама игровая природа искусства делает художника, так сказать, цыганом жизни, веселым и бодрым бродягой, безответственным артистом, если не сказать – клоуном. А что касается так называемых невидимых миру слез клоунов, то это давно стало расхожей темой мелодрам и оперетт. Иными словами, в глазах серьезных людей писатель – вечный ребенок, не способный к полезным занятиям. И при желании он сам, читатель, если возьмется за перо, напишет не хуже.
Одиночество
Быть может, вы застали эпоху, когда не было интернета и и-мейла, и люди не ограничивались телефонными звонками, но писали друг другу своеручные письма, как говорили в позапрошлом веке. Если вам приходилось приниматься за подобное занятие, вы легко припомните некоторую вашу оцепенелость, когда вы оказывались один на один с чистым листом бумаги. Вам предстоит начать, но вы не имеете ни малейшего понятия, как это сделать. Одно обращение чего стоит. И если вы помните эту вашу растерянность, то вам легко представить чувство писателя, принимающегося за новую работу. Причем это чувство повторяется ежедневно: ровно столько раз, сколько писатель подходит к своему столу. И заносит руку, чтобы начать очередную главу. Или даже новый абзац.
В случае с письмом вам может помочь секретарша, или вы можете заглянуть в письмовник, или, наконец, отделаться некими необязательными словами, использовав общепринятые клише. Вы можете написать, что, мол, остальное объясните при встрече. У писателя нет такого шанса: встречи не предвидится, и секретарша не сможет сочинить за него роман.
То есть писателю неоткуда ждать помощи – он совершенно и бесповоротно одинок. И если ему не чуждо чувство ответственности, то ему не позавидуешь: вот сейчас на свой страх и риск он должен написать фразу, которой никто никогда до него не писал. Создать текст, до него отсутствовавший в мире. Именно здесь корни распространенных легенд, в которые подчас верят и сами авторы: произведение приснилось ему во сне или кто-то свыше надиктовал ему текст. Просто-напросто это попытки объяснить чудо появления в мире доселе небывалого – чудо, вроде непорочного зачатия или мифического рождения. Ибо для автора собственная, даже относительная, удача всегда чудо.
У профессиональных писателей – мы еще вернемся к тому, бывают ли в этом деле профи, – есть своего рода мистический страх первой фразы: многие из них полагают, что фраза эта определит успешность всего сочинения. Поэтому они перебирают в уме первые фразы особенно удачливых своих предшественников, и, увы, отнюдь не всегда эти зачины бывают убедительны. Чаще – угнетающе банальны. Чего стоит, например, плоская сентенция все счастливые семьи похожи одна на другую. Или совсем уж ни в какие ворота, мол, история напоминает глубокий колодец. И уж совсем выспренне звучит такое: колыбель качается над бездной. При том, что одна принадлежит Толстому, другая Томасу Манну, это зачин "Иосифа", третьей Владимир Набоков начинает свою автобиографическую книгу "Другие берега" – русский вариант "Speek, memory". Быть может, только Чехов справлялся с этой задачей походя – ему помогала журналистская выучка. И Набоков завистливо цитировал зачин знаменитого рассказа: говорили, на набережной появилось новое лицо. Здесь конечно, прежде другого, восхитительно это говорили.
Самодисциплина
Другой аспект писательства, сопряженный с одиночеством, – отсутствие партнеров, графика, жестких рамок производственного процесса. У профессионалов, то есть авторов, живущих писательством (только этот критерий и можно применить, ибо каждый автор в каждой новой своей вещи опять дилетант), существуют, конечно, сроки издательских договоров – кстати, многие писатели их крайне неохотно заключают, отлично зная, что срок исполнения их работы заранее невозможно предугадать. Так что договор – вещь условная, что-то вроде самообмана: мол, надо поспеть. Не поспеешь почти наверняка.
Но даже договор, даже взятый аванс не заменяют производственную дисциплину. Писательство – это не съемки фильма и не репетиция спектакля, когда в процесс вовлечены многие люди, когда тратятся большие деньги, когда ответственность режиссера и есть его дисциплина. Над писателем же по большому счету ничто не капает. Его никто не погоняет, его не пришпоривают, он оставлен наедине со своим замыслом, будто выброшен на необитаемый остров. Друзья шарахаются, когда он принимается излагать им план будущего сочинения, жена засыпает в кресле, когда он читает ей очередную главу.
Писатель мечется и страдает, когда он беремен новой книгой. Ему кажется, что если он уедет в деревню, то там, в глуши и тиши, у него пойдет. Но очень скоро становится ясно, что в деревне ему недостает впечатлений, что шум внешнего мира его будоражит и стимулирует куда больше, нежели тишина и идиотизм деревенской спячки. Что он начинает лениться, обманывает себя, что, мол, это последняя рыбалка, то и дело связывается с домом и очень огорчается, что никто ему не звонил: все приятели знают же, что он работает в деревне.
Каких только ухищрений не придумали сочинители, чтобы так или иначе усадить себя за стол. Одни назначают себе урок – столько-то страниц текста; другие отмеряют время – мол, работаю с десяти до трех. И есть множество анекдотов, как весьма известные авторы прибегали к совершенно детским уловкам, чтобы обмануть самих себя. Иногда они позволяют женам себя, так сказать, дисциплинировать: скажем, Куприн получал право супружеского ложа только после написанных стольких-то страниц и однажды обманул супругу, подкинув ей стопу чистой бумаги.
Здесь дело еще и в том, что сама по себе строжайшая самодисциплина творчества отнюдь не гарантирует результата. Это должно быть особенно понятно ученым: озарение и случай в истории науки сыграли куда большую роль, чем трудолюбие и прилежание. Так что усидчивость сама по себе неплохое качество, но, к несчастью, не заменяет ни таланта, ни визита музы.
Анонимность
Артист театра видит прямо перед собой своих зрителей в день премьеры. Художник раздает интервью на вернисаже, музыкант слышит, как дышит зал в паузах исполнения. Писатель в подавляющем числе случаев не знает своего читателя, понятия не имеет даже о том, как он может выглядеть.
Никакие встречи с читателями в счет не идут: на них приходят несколько пенсионеров, как правило, никогда не державшие в руках книг автора, – просто им было нечем себя занять. Не стоит обольщаться и насчет читательских писем: их пишут возмущенные простаки, которые не в силах вникнуть в суть прочитанного. Бывали в писательской братии счастливцы, получавшие письма от восхищенных провинциальных барышень, но нынче таких барышень не осталось. А если и попадаются, то они пишут актерам и певцам, а не авторам романов. Фигура писателя в последнее время как-то ссутулилась и начисто лишилась романтического ореола.
Однако книги покупают. При хорошем повороте дела может оказаться, что тираж разошелся в месяц. Но покупатель его книг, собственно читатель, остается для автора анонимен. Сочинитель напрягает воображение, чтобы представить себе эти тысячи людей, которые раскупили его последнее сочинение, но делает это напрасно: у его читателя нет лица, он бессловесно удаляется во мрак неизвестности, унося под мышкой книгу нашего автора.
По сути дела, автор никогда не знает – для кого, собственно, он работает. И десяток, пусть сотня знакомых, которые отпускают ему вежливые комплименты и просят надписать книжку на память, не есть, конечно, тот самый собирательный читатель, от которого, вообще говоря, зависит и репутация, и материальное положение сочинителя. Дела не меняет и практика встреч и автографов в больших книжных магазинах: зачастую к тебе подходит молодой человек с просьбой надписать экземпляр в подарок его дяде.
Причем писатель в последнюю очередь рассматривает своих читателей лишь как покупателей. Ему нужны единомышленники, союзники, близкие души, которые поняли бы смысл написанного, проникли в сокровенное, прочли между строк. Есть авторы, которые даже приходят в книжные магазины и робко вглядываются в лица тех, кто спрашивает их книги. Но эти лица – непроницаемы и по ним ничего не прочтешь. То есть писатель выпускает свои книги в плавание, в полет, как хотите, заранее зная, что о судьбе своих питомцев он уж ничего не узнает. Если вы когда-нибудь теряли любимую собаку, то имеете представление об этом горьком чувстве утраты. Об этом ощущении несправедливости судьбы.
Прототип как враг
Но если собирательный читатель для автора анонимен, то это сполна искупается тем, что есть известная сочинителю группа лиц, которые читают его произведения от корки до корки с невероятной придирчивостью. Это – прототипы: реальные, которых меньшинство, и мнимые, то есть люди, к удивлению автора, отчего-то узнавшие себя в персонажах, тогда как он их совершенно не имел в виду. Здесь нужно сразу сказать, чтобы к этому больше не возвращаться, что большинство людей по природе своей тщеславны. Но подобно тому, как дамы, любящие позировать фотографу, всегда недовольны результатом, так и прототипы писателей одновременно и польщены тем, что попали на страницы книги, и очень недовольны тем, как их изобразили.
Легко подумать, что речь сейчас идет о вещах второстепенных, чаще годных лишь для анекдотов, способных разукрасить биографии сочинителей, как правило, сами по себе весьма бледные. Это не так, в борьбе с прототипами проходит жизнь почти всякого писателя, даже автора фэнтези или записного постмодерниста. Просто потому, что в той или иной мере вольно или невольно любой писатель выводит на своих страницах лица знакомых ему людей. Причем, по понятным причинам, чаще именно тех, кто знаком ему лучше других.
И здесь мы сталкиваемся с очень хрупкой материей: речь идет о моральных границах и запретах. Скажем, автор пишет новеллу о каком-нибудь молодом мимолетном романе на манер бунинского "Солнечного удара". Но прототип героини жива-здорова, давно замужем, нарожала хороших ребят. И мужу попадается на глаза книжка, в которой описана его жена, пусть и под другим именем. В анналы вошли истории ссор писателей с приятелями, которых они описали: Золя с Сезанном, Чехова с Левитаном.
Да что там, всякий беллетрист испытал подобные коллизии на собственной шкуре. Казалось бы, выход ясен: о своих знакомых или ни слова, или только хорошо. Увы, так никогда не получается даже в мемуарах. А уж о художественных произведениях и говорить нечего. Ведь ни один автор никогда не пишет целиком чей-то портрет, но берет то там, то здесь, отщипывая у натуры по кусочку. У раннего Набокова есть забавный рассказ о том, как некий газетный редактор, сам прозаик, отклонил рассказ героя; и вот, разворачивая в поезде газету, герой с возмущением убеждается, что редактор-графоман уже настрочил новеллу, для которой украл его галстук... Что говорить, авторы – народ безнравственный и неполиткорректный. И если с этим не смириться, то и сказителей народных сказок можно судить за то, что царевич отрубил головы Змею-Горынычу, – за пропаганду дурного обращения с животными.
Издатель как враг
Но не только возможные прототипы суть враги сочинителей беллетристики. Как близкие, так и далекие. Враг поджидает писателя у порога, имя ему – издатель. И если редакторы, нанятые издателем работники, случаются и милы, и полезны, а подчас становятся друзьями, то хороших издателей не бывает.
Понятно, что первым делом издатель торгуется из-за авторского вознаграждения. Он паразитирует на своих авторах, он жаден, он жаждет прибыли, на писателя по большому счету ему наплевать. Он пребывает в варварской уверенности, что незаменимых авторов нет, и взгляд этот, увы, относительно верный. И уже исходя из такого подхода, издатель ощущает себя хозяином, а автора – существом всецело зависимым. Издатель – плантатор, рабовладелец, поскольку в этом бизнесе, как ни в одном другом, писатель абсолютно ничем не защищен: за его спиной нет профсоюза, а авторское право у нас безнаказанно нарушается сплошь и рядом.
Но даже если автор цепок и ему удается заключить более или менее щедрый издательский договор, то можно почти наверняка сказать, что обещанных денег – кроме вырванного с кровью аванса – он все равно не дождется. На то есть много уловок. Первая: как правило, издатели указывают заниженный тираж в выходных данных. И допечатывают его по своему усмотрению, не ставя в курс дела автора. То есть автор никак не может проконтролировать число проданных экземпляров, а значит, не получает оговоренных роялти. Второе: автор получает процент от стоимости книги, и издатель всегда указывает стоимость своих производственных расходов, то есть номинальную себестоимость. А вовсе не отпускную цену, как значится в договоре, по которой сам отдает книгу распространителям. И, что самое огорчительное, в случае, если выплат нет, издатель, пожимая плечами, говорит: что поделать, не идет, брат. Намекая тем самым, что это не он плохо ведет свои дела – по рекламе, продвижению на рынок, по распространению, одним словом, – но это сам автор плохо написал свою книгу и теперь ему самому приходится пожинать плоды собственной бездарности. И этот аргумент абсолютно убийствен, поскольку автору не с руки утверждать, что его книга – хороша. В конце концов, он может услышать и вовсе издевательский комментарий: быть может, читатель просто еще не дорос до вашего уровня?
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
пор под лупой вычитывают каждый его новый текст, чтобы подметить в нем какие-нибудь фактические неточности, а то и углядеть стилистические недочеты. Обиженным журналистам невдомек, что писателю простительно вольное обращение с фактами. По той причине, что писатель не журналист. А что до стиля, то именно писатель и формирует эту субстанцию. А журналисты ей только пользуются. Как писатель напишет, так и будет.
Вы можете